Глава 13
Рассказывает Олег Таругин
(император Николай II)
…После обязательной утренней гимнастики — русской гимнастики, разумеется, — я усаживаюсь завтракать. Татьяна в утреннем туалете чмокает меня в щеку и устраивается рядом. Вместе с нами завтракают неразлучные Шелихов с Махаевым, Гревс, несколько лейб-конвойцев, двое караульных самураев и две фрейлины Моретты. Подозреваю, что она приглашает их за общий стол в пику мне. Показать, что и у нее имеется свой собственный «ближний круг». Хотя, возможно, я и ошибаюсь…
Юкио Хираока и Таканобу Хасуда — в крещении Федор и Матвей — единственные, кто озаботился молитвой перед началом завтрака. Теперь они чинно сидят за столом, аккуратно отщипывая маленькими кусочками ветчину, хлеб, яичницу. Они полностью отказались от японской кухни и только чай пьют не из чашек или стаканов, а из японских… не знаю, как они правильно называются, но похожи на пиалы.
Неистребимая привычка — читать за столом. Я вскрываю столовым ножом пару официальных писем, а после них принимаюсь за газеты. Ха, поглядите-ка! «Дядя Паша» собственной персоной. За спиной какие-то люди, паровой экскаватор, штабеля бревен… «Его высочество великий князь Павел Александрович на читинском участке трассы Великого сибирского пути». Неплохо, неплохо… Что-то давно я от «дяди Паши» весточек не получал. Читинский участок… А это сколько в процентах от всего объема строительства?..
— …Милый, — голосок Татьяны звучит раздраженно и обиженно, — милый, ты, что, меня не слышишь?
О-па! Оказывается, моя ненаглядная уже минуты три мне что-то рассказывает, а я и не замечаю! Мамочка моя, императрица вдовствующая! Святители-заступники, не выдавайте! Сейчас такое начнется!..
— Ну что ты, счастье мое, я внимательно тебя слушаю.
— Да? — в голосе сквозит недоверие. — И как же, ты считаешь, следует поступить?
Все. Хана! Если бы я имел хоть малейшее представление о том, с чем «следует поступить»? Или с кем?
В отчаяний я оглядываюсь. О! Гревс изображает у себя над головой корону, Егор яростно разглаживает усы, а Филя Махаев пытается встать «во фрунт», не вылезая из-за стола. Чего-чего? Ага! Значит, Татьяна имеет в виду прибытие к нам с официальным дружественным визитом Вильгельма.
— Солнце мое, что касается визита твоего брата (мои сподвижники облегченно кивают — угадал!), то мне кажется… мне кажется…
Шелихов изображает из салфетки некое подобие пологой лестницы. Гревс чуть плещет ложкой в стакане. Махаев, оскалившись, яростно раздирает руками рябчика. Спасибо, братцы!..
— …Мне кажется, что проводить весь прием в Петергофе не стоит. Все-таки туда ехать часов двенадцать, — если не больше. Полагаю, что куда разумнее будет мне принять Вилли в Москве, а ты, если, конечно, хочешь, можешь вместе с Донной, племянниками и Мишкиным выехать в Петергоф завтра же. Через пару-тройку дней мы к вам присоединимся…
Жена смотрит на меня, изумленно раскрыв глаза:
— Любимый, ты… ты — удивительный человек! Я была готова поклясться, что ты не слушаешь свою глупенькую Моретту, что ты совсем закопался в свои противные газеты и забыл обо мне… Нет, я, конечно, читала про Юлия Цезаря, который мог делать несколько дел одновременно, но ты!..
Ее глаза светятся таким счастьем, что я решаю расплатиться хотя бы за часть незаслуженных комплиментов:
— Счастье мое, что бы я ни делал, я еще и люблю тебя. И всегда об этом помню…
Она расцветает улыбкой. Как приятно, что такой малостью можно доставить радость хорошему человеку!..
…После завтрака я отправляюсь в кабинет. Нынче у меня множество дел. Во-первых, сегодня у меня с докладом премьер-министр, светлейший князь Долгоруков. Во-вторых, явятся Васильчиков и Манасеин и начнут поливать друг дружку грязью, грозиться подать в отставку и вообще — требовать невозможного! В-третьих, сегодня нужно, наконец, дать ответ Бунге на его предложения о профессиональных союзах и соответствующих изменениях в трудовом законодательстве. А ведь есть еще в-четвертых, в-пятых, в-шестых… И в довершение ко всему завтра прибывает Вилли. Бли-и-ин, ну почему я не умею растягивать время?! Сделал бы себе сегодня в сутках часов эдак шестьдесят — все бы и успел…
…Грохот артиллерийского салюта, почетный караул вытягивается еще больше, оркестр врубает встречный марш на всю катушку, и окутанный белыми клубами пара локомотив, наконец, соизволяет остановиться. Из вагона, грозно встопорщив свои знаменитые усы, появляется хозяин Земли германской, могучий кайзер, великий вождь, солнце нации — короче говоря, наш Вилли. Братец названый.
— Здравствуй, брат! Я рад снова встречать тебя на Русской земле!
— Здравствуй, брат! Я счастлив снова быть на Русской земле!
Мы обнимаемся. Затем я целую руку Донны (разумеется — императрицы Августы, но я же свой и могу именовать родственницу по-домашнему!), а следом подхватываю на руки радостно взвизгнувших племянников: Вилли и Фрица.
— Приветствую ваши высочества на земле дружественной России. Ну, что новенького в Берлине?
Восьмилетний Вилли начинает было обстоятельно повествовать мне о тяготах учебы и обязанностях наследника, но неугомонный живчик Фриц нетерпеливо перебивает брата:
— Папа говорит, что тебе, дядя Ник, нужно побольше трудиться по ночам…
— Это еще зачем? — Вот тебе и здрасте! — Дружок, ты уверен, что папа всерьез считает, будто я мало устаю за день?
— Нет, просто он говорит, что если ты не будешь больше трудиться по ночам, у нас еще долго не будет кузенов…
Моретта, горячо обнимающая брата, отшатывается от него, мгновенно покраснев как маков цвет. Вильгельм смущенно переводит взгляд с нее на меня. А добродетельная Донна заносит карающую длань над филейной частью нарушителя приличий…
С трудом удержавшись, чтобы не расхохотаться во все горло, я заступаюсь за племянника:
— Ну что вы, сестра, — Фриц, сообразивший, что ляпнул что-то не то, моментально прячется за моей спиной. — Фридрих совершенно прав: нам уже стоит подумать о наследнике, и мне, разумеется, нужно постараться. И потрудиться…
Татьяна смущенно улыбается, Донна, слегка покраснев, тоже. «Однорукий рыцарь», сообразив, что я не обиделся, хлопает меня по плечу:
— Уж потрудись, братец, потрудись! — громогласно провозглашает он на весь вокзал. — Ради таких, как они, — он указывает на своих сыновей. — Стоит постараться! Уж поверь мне!
— Рад стараться! — рапортую я.
Моретта краснеет еще сильнее. Обе свиты фыркают, уже не в силах сдерживаться, лишь лейб-конвойцы стоят с отсутствующим видом. Не то чтобы они были лишены чувства юмора, просто немецкого из них почти никто не знает. И правильно! «В многия мудрости — многия печали…»
…Так как на этот раз автомобилей уже пять, то в них размещаются не только обе царствующие четы, но часть свитских. Фриц усаживается рядом с водителем в автомобиле кайзера, чем приводит Вильгельма-младшего в глубокое уныние. Которое я пресекаю самым простым способом: приглашаю мальчишку сесть возле НАШЕГО водителя. Сердца германских принцев я, кажется, покорил. А всего-то и надо — плюнуть на протокол. И правильно: ни один протокол не стоит того, чтобы из-за него пролилась одна-единственная слеза хотя бы одного ребенка!
В Кремле нас встречает еще один парад. В парадном строю проходят гвардейцы, скачут кавалергарды и атаманцы. Правда, один занятный штрих: замыкают колонну фыркающие двигателем «Медведи» с задранными «по-походному» стволами. Забавно, а если… вернее, когда Димыч танки сделает — в почетном карауле танки будут ходить? Право же, Гревс перегибает палку со своей любовью к технике…
…Я рассчитывал провести переговоры завтра, когда Татьяна и Донна с детьми уедут в Петергоф. Но Вилли вносит свои коррективы в мои планы. Сразу же после парада он поворачивается ко мне:
— Любезный брат мой, мне совершенно необходимо переговорить с вами наедине. По вопросу, решение которого не терпит отлагательства, — многозначительно произносит он.
Такое нарушение протокола свидетельствует, что Вилли очень, ОЧЕНЬ жаждет со мной побеседовать! Я заинтригован! Ну-с, молодой человек, и что вы нам хотите сказать?..
…Возле кабинета изваяниями застыли Петр и Алексей — Дзюнда Хасуда и Дзэмэй Аюгава. Лейб-конвой остался за дверями, в кабинет вместе с нами прошествовали только братья Шелиховы: Егор и Степан. Степан, старший брат Егора, теперь прочно занял должность адъютанта при кайзере. За прошедшие три года он уже более-менее освоил немецкий язык, носит чин уланского лейтенанта, вот только напрочь отказывается переодеваться в прусский мундир из своего, атаманского. Впрочем, как высказался Вильгельм еще на нашей с Татьяной свадьбе: «Мундир не может заменить чистоты души и преданности сердца!» «Однорукий рыцарь» всегда тяготел к красивым фразам…
