Мы жили в богатстве и в показной взаимной любви. Но его подозрения душили все наши, даже самые благие, намерения. Я начала бояться мужа так же, как в раннем детстве боялась скандальную Женьку. Боялась не за себя – тогда мне казалось, что Сименс любит меня по-прежнему, – а за маленькую Бесси. Девочка еще не могла говорить, когда я заметила, что и у нее он вызывает страх: Бесси боялась оставаться с ним и жалостно цеплялась за меня, когда мне приходилось куда-либо уйти. Я просила нянек следить за Диком и удивлялась, видя, как он молниеносно увольнял всех тех, с кем мне удавалось наладить взаимопонимание. Конечно, тут уж мне стало не до карьеры. Как и предвидели репортеры. Теперь я, представляясь молодой и счастливой матерью, давала интервью о том, что предпочитаю карьере модели спокойную, размеренную семейную жизнь. Если бы вы знали, как далека эта жизнь была от спокойствия и размеренности!
Однажды я на день отлучилась в Лондон – подписать отказ от договора с компанией «Макс Мара». Я собиралась переночевать в гостинице, но беспокойство за дочку погнало меня назад, в Оксфорд. Приехала я совсем поздно. Муж лежал пьяный в индийской спальне на первом этаже, няня была отпущена на всю ночь, а малютка исходила криком на балконе второго этажа, мокрая и холодная. И это в дождливую погоду!
В другой раз Дики потерял ее в супермаркете. В третий… Ладно, просто нет сил перечислять!
Разумеется, чаще всего я сидела с Бесси дома. И присмотрелась за это время к подлинному лицу так радушно вначале встретившей меня родины мужа.
Было такое впечатление, что с самого дня нашей свадьбы дождь лил беспрерывно. Причем слякотная зима ничем, кроме температуры, не отличалась от мокрого лета. Бесси беспрерывно болела, муж занудно читал мне нотации о стоимости лекарств и врачей. Он довольно заметно охладел ко мне.
Терзающая его мысль о моем предательстве заставляла Ричарда временами просто ненавидеть нас обеих. Правда, мне и не требовалось его любви. Но с годами Дики стал скуповат, и мне не раз приходила мысль о дополнительном заработке. О возвращении домой я боялась даже думать, чтобы не разрушить дорого доставшегося хрупкого душевного равновесия.
Дочь оставалась единственным чудом, сбывшимся в моей жизни. Дочь и надежда когда-нибудь познакомить ее с тобой, Кир.
Мне не хотелось загадывать, как Бесси пойдет в школу. Но когда ей исполнилось семь лет, Сименс, от которого мы все больше и больше зависели и которого все больше боялись, настоял на такой же закрытой частной школе, в какой учился сам. Дескать, неизвестно еще, как пригодятся девочке знания и какие будут у нее планы на будущее, а это все-таки прямая дорога в Оксфорд.
Ради Бесси я, конечно, скрепила себя. Но первого сентября, когда школьный автобус отъехал от нашего дома, в котором меня уже все раздражало, я поднялась на второй этаж и разрыдалась.
Сименс вошел за мной и некоторое время молча наблюдал мою истерику. Затем так же молча протянул таблетки и стакан с водой. Я решила, что, если он хочет отравить меня, противиться не буду – отправлюсь в рай, Бесс получит наследство, а уж он пусть разбирается как знает! Но таблетки оказали совсем иное действие.
Глава 17
Игра со смертью
Ребята, помните еще одно стихотворение из стихов, найденных нами на кухне у Кирилла? Чьи они, эти строчки, так некстати звучащие у меня в памяти все последнее время?
Я изменчивым счастьем, кумиром моим,Точно женщиной, в жизни обманут,Мне остался лишь этот неласковый дымИ коварные чары дурмана…
Но в плену фантастических призрачных грез,В царстве теней и варварских масокЯ напрасно не лил по ушедшему слез, —Я смеялся бредовости красок;
А в придуманных мною веселых лесах,Где бродили ручные олени,Я забыл, наконец, о твоих волосахС горьким запахом белой сирени…
Правда, сам я в бредовых тенетах тону —Ни на том берегу, ни на этом.Я игрок. Я остался один на конуС самой мелкой разменной монетой.
А ты помнишь, чьи это стихи, Кир?
Мне было тридцать лет, когда родилась Бесси. А через каких-то семь лет моя любовь, радость, достаток, все мои заоблачные карьерные планы и впрямь оказались разменной монетой, и за нее не купить было даже элементарную безопасность для моей дочери.
А таблетки, конечно, помогли. Первое время я особо не чувствовала их действия, но Дик убедил, что эффект наступит не раньше чем через месяц. Почему я пошла на это, позволила втянуть себя? Очень просто – мне нужна была какая-то анестезия от горькой английской действительности, иначе я просто сбежала бы оттуда. Разве это не было заметно еще тогда, в 88-м, когда мы приезжали в Москву и виделись с тобой, Вайтмастэнг? Впрочем, тебе, видно, было не до меня, ты недавно женился, и твоя Маринка постаралась максимально сократить время нашей встречи. А тетке, обомлевшей при виде импозантного мистера Сименса, было, как всегда, наплевать на меня.
Теперь, впрочем, сбежать без Бесси я уже не имела права. А разве могла я оторвать ее от английского образования и благополучного и внешне любящего отца? Тогда я не сумела ответить себе на этот вопрос. А потом – стало уже поздно.
Итак, фэнтези. Конечно, я знала название и отчасти состав этих таблеток. Как знала и то, на чем строится главное благосостояние Ричарда. Знала еще с тех пор, когда, привезя его в 88-м в Москву знакомить с родственниками, впервые увидела отчетливо и резко его лицо. Из главного героя индийских фильмов, из Раджа Капура, Сименс на эти несколько дней превратился буквально в карикатурного героя – акулу-капиталиста. Все его время было распределено на деловые встречи и переговоры. Меня он почти не замечал, даже в театре с нами встречались какие-то нужные для его бизнеса люди. Но я не располагала еще должным опытом, еще не развеялась моя легкая симпатия к нему, и мне хотелось думать, что Сименс так озабочен и так самоотверженно трудится над созданием материального благополучия нашей семьи. А подобное даже у меня после комнат на Бакунинской вызывало некоторое уважение. Так что вернулись в Оксфорд мы еще дружнее, чем когда-либо. Тем более что довольный результатом переговоров жених преподнес мне такое бриллиантовое колье, какого никогда не было даже в мечтах ни у одной девушки из нашей модельной группы.
Да, оставшись одна, без Бесси, я сознательно и полностью «испытала» таблетки. И мне понравилось. Где-то через неделю всего две таблетки в день стали надолго придавать мне бодрость в теле и душевное веселье. Острые проблемы как-то незаметно сглаживались, горькие мысли, как и следует при анестезии, притуплялись, все вопросы казались несложными и вполне разрешимыми.
И вместо того чтобы бездельно мотаться по комнатам и предаваться опустошающей грусти, а то и – чем черт не шутит? – просто и примитивно сдружиться с бутылкой, я потихоньку нашла себя еще в одном занятии – стала писать стихи и рассказы. Стихи о Средневековье, о путешественниках и монахах, коротенькие смешные четверостишия. Никогда не думала, что живая вязь родного языка так податлива, а слова так гармоничны и совместимы, как цветные стеклышки в калейдоскопе.
Словом, тоска моя ушла, я стала даже давать небольшие приемы, куда охотно стекались семьи преподавательского состава. Я блистала на файв-о-клоках и писала ободряющие письма Бесси, уверяя ее, что после школы мы вместе уедем куда-нибудь. У меня даже завелись поклонники, пенявшие мистеру Сименсу, что тот скрывает красавицу жену за семью запорами.
А Сименс тоже блистал перед гостями живостью и остроумием, а оставаясь со мной, прятал мои стихи и с грустью наблюдал, как я радостно навожу порядок в индийской коллекции Лакшми-рани. И скоро я научилась читать в его глазах и вспоминала одну лишь досадную малость: все прекрасно, жизнь солнечна и полна чудесных планов, но… только при одном условии – уверенности в наличии двух таблеток наутро. В том, что это условие непременно и обязательно, я однажды имела случай убедиться.
Вечером под Рождество Сименс как-то пришел домой без сил и буквально рухнул на банкетку у двери. Я впервые увидела его таким. Лицо его было даже не бледным, а каким-то серым, глаза покраснели, а руки мелко и непрерывно дрожали. Меня стесняться ему было нечего, а прислуга в праздник всегда имела отгул.
– Мэй, дорогая, – заговорил муж каким-то глухим дребезжащим голосом, – срочно пошли телеграмму в школу, чтобы Бесс задержали на Рождество. Хотя бы на два-три дня! Я очень болен и раньше не выкарабкаюсь.
Я встревожилась. Конечно, я сделала, как он просил. Вслед за телеграммой, не выдержав, сама позвонила в школу и подозвала Бесс к телефону. Пробовала утешить ее. Услышав, как горестно дочь плачет в ответ, я потеряла терпение и напустилась на мужа, требуя объяснить, что происходит! И тогда впервые Сименс четко и ясно рассказал мне, что поставки «товара», как он называл фэнтэзи, прерваны, возможно, на неделю и что на это время нам лучше обоим остаться одним – он знал, как мучительно проходят такие дни.
