Сейчас мы с Вэном встретим наших детей с прогулки и проводим их по палатам. Мы и сами иной раз не понимаем, кто из нас старше. Дети, которым нет еще и двадцати, вежливо нас выслушивают и смотрят печально и мудро. Колян одолел и наркотики, и романтическое увлечение крутыми и бедовыми друзьями отца, и непонимание матери, закрывшей перед ним двери в свою новую семью. Простил отца за то, что тот отказался от себя самого, и сам принял на плечи груз отцовских забот: хочет стать опорой и защитником и для бабушки Тони, и для мальчишек «Звездочки», и в особенности для девочки не из здешнего мира, горестной тени Златовласки.
Возможно, он останется в Центре помощником Вэна, ведь параллельно можно и учиться. Или поедет к бабушке – Антонине Петровне, побудет с ней. Вообще-то, ясно, от чего, а вернее от кого, все это зависит. Чувства Коляна и Бесс – главное, что помогает нам вместе тянуть Бесс к себе от края той бездны, куда она заглянула и до сих пор не может прийти в себя. Она отчаянно борется, и победитель в этой борьбе еще не определен.
Поэтому мы и встречаем их с прогулки. Проводим Бесс в палату, где Колька поменяет воду в вазе с розовыми дикими гвоздиками и посидит у окна, пока девочка не уснет. А затем пройдется по «самым трудным», поможет медсестре и няне – помощник Веньке выходит на славу!
А мы с Вэном потихоньку уйдем из корпуса к нашей детской скамейке. Да-да, той самой скамье под старыми густыми елями, где вырезаны наши инициалы. И там, нарушая все запреты, достанем бутылку – и помянем душу раба Божьего Станислава. И наш Вайтмастэнг, наш защитник, присядет рядом с нами и улыбнется, как в детстве: «Не дрейфь, ребята!» Мы молча закурим, а потом совсем смеркнется, и черные жуки станут сшибаться в темноте и падать на стол, тоже изрезанный инициалами, и на пахучие слежавшиеся иглы под ногами – те самые рогачи, на которых охотились мы со Стасом и которых так боялась Златовласка…
Таким представлял я сегодняшний, сороковой, вечер. А все получилось по-другому. До старых скамеек мы добрались благополучно, но вечер воспоминаний скомкал требовательный и назойливый звонок моего мобильного. Рука было потянулась отключить вызов, но шестое чувство победило.
– Да? – неохотно откликнулся я.
– Кир? Кир, где ты? – Голос в трубке какой-то потерянный, пропадающий, настолько чуждый моменту, что я даже не сразу узнал, кто это.
А когда узнал, то в памяти всплыла наша сумбурная встреча с главным редактором, вернее, редакторшей, моей газеты. Я зашел к ней перед похоронами Стаса.
И минуло-то чуть больше месяца, а многое, в том числе и наша встреча, ушло в далекое прошлое. Оттуда, из прошлого, всплыло лицо Мариши, как-то сразу постаревшее в тот день, когда приехала моя дочь. Всплыло и мое тогдашнее ощущение – что не скоро придется снова увидеть это ухоженное, самодостаточное на людях лицо сорокавосьмилетней руководящей женщины. Ах, тогда с этим все было ясно, ведь в деньгах мы пока не нуждались, а Бесси требовалась неусыпная забота!
А потом над моим израненным сердцем склонился извечный лекарь – Время… И уже недели через три горечь от неожиданной потери Стаса и Златовласки, даже непрестанная тревога за Бесс не смогли скрыть некую зияющую пустоту, ставшую моей неотвязной спутницей. Пустоту на месте любимого дела. Мне не хватало редакционной суеты, телефонных звонков, событий и вечной погони за свежей информацией из первых рук. Это во мне оказалось неистребимым. Так что голос Мариши Суровой, донёсшийся до меня из прошлого, казавшегося теперь таким далеким, втайне меня порадовал.
Правда, ответил я ей довольно небрежно: еще бы, «святая минута», «скупые мужские слезы на могилах друзей», как там еще пишут в таких случаях досужие журналюги?
– Мариш, ты? Конечно, узнал. Ты извини… Нет, не пропадаю… Сама понимаешь, поминаем Стаса… Да, уже сороковой… Да, как вчера… Спасибо, спасибо…
И тут Мариша выдала такое, что скомкало весь последующий ритуал. Я даже попросил повторить, потом выпил и только тогда, глядя в глаза Ерохи, медленно, раздельно, как маленькому, объяснил причину ее звонка:
– Вэн, все верно, ведь это мы с тобой еще там, в прошлом, на месте событий. А они, в редакции, – так же как и Колька с Бесс, и Антонина Петровна, и твои подопечные – они здесь, в этой жизни, которая не стоит на месте. Она идет и никому не дает застывать, как мухам в сиропе, а зазевавшихся бьет по голове больно, но справедливо. Я в «Новостях Москвы» уже почти двадцатник – кусок жизни, кусок сердца.
Я помолчал, стараясь избегать ненужного пафоса.
– Короче: через день после приезда Сименса, то есть дней сорок назад, не вышел на работу мой редакционный кореш – Денька Забродин. Все так и подумали: мол, кинулся мне на помощь. За всеми нашими событиями да похоронами меня никто не тревожил. А кроме коллег, о нем и побеспокоиться-то некому. Денис в разводе, живет один, родных всего-то – младшая сестренка в глубинке. Мариша Сурова не выдержала – милиция ведь не спешит в таких случаях! Добилась, чтобы сестра прислала заявление о розыске. Мариша отнесла его в ОВД, а что делать дальше – не знает. Так что хочешь не хочешь, а придется мне оставлять тебе наш молодняк, а самому ехать в газету. А то как бы поздно не стало.
Вэн согласно покивал головой. Он считал работу лучшим лекарством. И наша поминальная бутылка осталась едва начатой. Утром в Москве я уже выводил из стойла своего железного коня, чтобы ехать в редакцию. Заглянуть в свою квартиру я поленился – не хотелось терять времени, и потому прибыл в наш «курятник» возле бывшего кафе «Лира» чуть ли не самым первым.
Глава 2
Жареные факты
Клетушка моя оставалась незанятой. Все было на прежних местах: компьютер, чашка, лежали нетронутыми бумаги. Я просто подошел и сел за свой стол как ни в чем не бывало. И как будто не было ничего из того, что врезалось в нашу жизнь и так перевернуло её. Захотелось все начать сначала… Снова обменяться кивком с коллегами, услышать родной голос Деньки Забродина…
Но в одну реку, как известно, нельзя войти дважды…
В редакции все гудело, как в улье. Я поймал себя на мысли, мысли коренного москвича, сугубо делового человека, весьма отдаленно знакомого с пчеловодством, – как похоже наше неугомонное жужжание, доносящееся из всех клетушек, на возню пчел в улье. И как исходит от этого жужжания сдержанная тревога, и грусть, и настороженное любопытство. Так, должно быть, и общаются между собой взволнованные пчелы.
Мое возвращение прошло, собственно, незамеченным, разве что Мариша лестно для меня помолодела, когда я сообщил ей, что хочу продлить свой служебный контракт. Я и порадовался, и ощутил жалость и вину за отсутствие взаимности в наших отношениях. Чтобы не мучить Маришу напрасными надеждами, сразу приступил к делу, начал ее расспрашивать о Деньке. Это, в конце концов, все и «устаканило», и ввело в привычное русло, как будто журналист Сотников просто-напросто вернулся из отпуска на насиженное рабочее место. В общем, где-то оно так и было…
– Мариша, можно, пока никого нет, будем без церемоний? Рассказывай все подробно. Представляешь, за эти сорок с небольшим дней я полностью выпал из жизни – не следил, что происходило в стране, у нас в редакции и вообще в журналистике, и уж тем более не знал, что происходило с Денькой. Я и матери-то еще даже не звонил!
Она вздохнула:
– Тогда давай сначала…
Марина указала мне на ближайшее кресло, залила кипятком две чашки нашего любимого каркадэ – и я приготовился слушать…
– Начнем со сроков. Чтобы ты сразу понял, что всполошились мы не зря. Денька – мужик молодой, разведенный, живет, как ты знаешь, один – и простая неявка на работу, да еще такую ненормированную, как наша, никого бы особо не насторожила. Но тут не все так уж просто. Помнишь ваш мальчишник по возвращении из отпусков? На следующий день еще твоя Бесс появилась…
Мариша все уже знала о моей дочери, но воспоминание, видимо, оказалось не из приятных. Сделав паузу, она нервно закурила. Но продолжала уже спокойно:
– Так вот, ты не помнишь, чем тогда занимался Забродин?
Тут я призадумался. Навалившиеся на меня события буквально выбили из памяти все, связанное с работой. Впрочем, не только с ней… А правда, ведь Денька, выпив, хвастал, что набрел на какую-то сенсационную фишку, что готовит забойный материал. Но у журналюг это обычный треп, вроде как размеры пойманной рыбы у рыболовов. Я так ничего не мог припомнить. Мариша снова вздохнула:
– В то время как раз перед очередными выборами в Думе опять поднялся вопрос о легализации проституции, о правах секс-меньшинств и тому подобная «популизма». Забродин с учетом своего холостяцкого положения и интереса к женскому полу получил задание отыскать самую больную точку в этих вопросах и накопать что-нибудь «из ряда вон». Теперь мы вспоминаем, что вроде бы ему это удалось. Но что? И еще: в понедельник слинял ты. В среду Забродин собирался скинуть мне «завязку» материала, как он говорил. Но на работе в тот день не появился, по электронной почте тоже ничего не прислал. Меня это даже задело – думала, что за материалом охотятся конкуренты, хотят перекупить его у Деньки. Думала, он выйдет на связь тайно. Словом, неделю я прождала сигнала. Наши знали, что Заброда работает по заданию, так что никто его отсутствию не удивлялся. Решили даже, что он оказался каким-то образом втянутым в твою историю. И только в следующую среду мы зашевелились. Дома никто не отвечает. Мобильник заблокирован. Тут нас проняло наконец по-настоящему. Я даже попросила наших ребят ненавязчиво поинтересоваться в ОВД, с которым они контачат, как быть в таком случае? Ведь близких-то у него здесь нет!
