В тот раз я ему не поверила. Поставки задержали всего на три дня. Но с тех пор я стала тщательно следить за наличием запасов фэнтези в доме. Вы хотите узнать, что с нами было?
Трудно объяснить. В первый день мы с ним непрерывно ездили в машине по небольшому Оксфорду. Кругом переливалась рождественская иллюминация, сновали увешанные свертками и пакетами приличные граждане. А нам – я знала, что и ему тоже – казалось, что все затянуто липким черным смогом, сдавившим легкие. Праздничные лица и краски вызывали отвращение, в сердце царили уныние и безнадежность, хотелось как-то двигаться, хотелось зевать, чтобы не стучать зубами, и подпрыгивать на ухабах, чтобы дома не биться головой об стенку.
Дома мы распили рождественское шампанское – с таким же отвращением, не допив и половины бокала. А ночью лежали без сна, ощущая, как холодная судорога ползет от кончиков пальцев по всему телу. Ни аспирин, ни болеутоляющие, ни горячая ванна не помогали. К концу третьего дня мы дошли до предела терпения, за эти дни я ни разу не вспомнила о дочке – так плохо было самой! – и наконец появился долгожданный курьер. Муж еще мог сдержанно принять его, я же подслушивала под дверью, нетерпеливо дожидаясь, когда он уйдет. А выпроводив курьера, мы уже не могли ждать действия таблеток и ввели препарат друг другу в вену…
И до самого утра я была с вами, мушкетеры. Мы вырезали наши инициалы на скамье под густыми елями, окруженной плотным пахучим ковром хвои. Мы плавали на автомобильной камере по речке Пехорке, и, выбираясь на мелководье, я с визгом отдирала от щиколоток толстых черных пиявок. Мы воровали у коменданта кроликов и обустраивали их жилище в чаще дачного леса. Сидели вечером в клубе на киносеансе, где однажды мы с Киром чуть не поцеловались в темноте, но лишь ощутили россыпь колючих иголочек по всему телу. И до утра оставалось со мной свободное, независимое, необозримое наше счастье – тогдашнее, возле железнодорожного полотна в Малаховке…
Утром мы приняли свою обычную дозу и стали прежними – веселыми, гостеприимными, своими в среде оксфордских чопорных англичан. И Бесси, наконец-то взятая на рождественские каникулы, не заметила в нас ничего особенного.
Новым же в наших отношениях стало одно: я попала в зависимость от Сименса, и это придало ему спокойствие и уверенность. А моя жизнь теперь длилась от дозы и до дозы, и я не думала ни о чем, кроме этого.
Год назад, когда дочка была уже в старшем классе, я впервые решилась оставить Бесс и Сименса одних и приехать на открытие Венькиного реабилитационного центра. Сименс не возражал и даже дал мне поручение к Стасу. Все «свое» у меня было с собой, так что, думаю, вы ничего особенного во мне и не заметили. Вообще внешне, даже на собственный придирчивый взгляд, я изменилась мало.
А вот самочувствие ухудшилось кардинально. В дороге даже пришлось увеличить дозу. В аэропорту и в самолете на меня накатывали приступы тошноты и жажды, жар приливал к голове, струйками полз по спине пот, и горело лицо и тело. А порой меня колотил озноб и непроизвольная дрожь. Так что всю поездку вместо приятных впечатлений меня преследовали слабость и перемежающаяся лихорадка.
И только в нашем Краскове ко мне вернулись силы. И все мы, наши верные сердца «четырех», нашли друг друга похорошевшими, возмужавшими и уверенными в себе. А Венькин Центр и вовсе был великолепен. Правда, роскоши, мягких ковров, диванов и витрин с дипломами и достижениями было, на взгляд некоторых чинуш, явно маловато. Зато, на наш более глубокий взгляд, получилось главное. Господину Ерохину, как с некоторых пор стали называть скромнейшего Веньку, удалось сохранить неизменной трудноуловимую, живую и теплую ауру этого места – нашей «Звездочки», всегда наполненной детским смехом и беззаботными звонкими голосами. Домики центра реабилитации предстали перед нами без прикрас – легкие, открытые, без привычных, еще советских дверей под замками и устрашающих санитаров наготове. Здесь наркотик и алкоголь были врагами, с которыми боролись всем миром, в согласии с целительной силой природы и очевидной, непоказной заботой персонала. А держать насильно тех, кто сам еще не пришел к борьбе с этим врагом не на жизнь, а на смерть, – противоречило Венькиной программе. Здесь лечащий персонал был всегда готов прийти на помощь, но врачи не подменяли своей волей волю пациента. Ведь именно при такой подмене, как считал Ерохин, и становятся возможными, а где-то и неизбежными, последующие срывы. А Центр реабилитации в Краскове и заслужил государственную поддержку именно за результаты своей работы. Сюда приходили добровольно, а выйдя отсюда, в клиники уже не обращались.
Лечили в Краскове в основном молодежь – тех, у кого было будущее. Все «выпускники» Центра устраивались на работу или учебу, вели здоровый образ жизни, а кто-то стал известен тем, что поддерживал Центр, не афишируя своей благотворительности. В прессе потом много и восторженно – благо это не считалось рекламой – писали о Центре. А я думаю, что и вы тоже: успех Центра еще и в том, что он расположен в нашей «Звездочке», осенен нашей дружбой.
А тогда, в ту нашу неудачную встречу, я знаю, только мы (и только поодиночке) добрались до того неприметного флигеля – как раз на месте «звездочкиного» клуба! – где содержались самые тяжелые пациенты. Не то чтобы Венька сознательно скрывал этот флигель – видимо, просто получил соответствующие инструкции. Гостей водили всей стайкой по намеченному маршруту, а мы с вами, ребята, знали здесь каждый уголок.
Скольких обитателей «палаты № 6» повидали вы – не знаю. Я зашла всего в одну…
Да, в отличие от чистеньких и уютных комнаток выздоравливающих, здесь меня встретила хоть и маленькая – всего на одного человека, – но настоящая медицинская палата. От нее веяло казенностью, сверкающей стерильностью и – точно среди лета в зиму – мертвенным холодом обстановки.
Белье на постели здесь уже не отличалось чистотой. Наволочки и простыня в пятнах крови и пота и изгрызенный зубами (я-то знала, как это бывает!) пододеяльник у самого подбородка. Мальчик, прикованный к кровати. Когда я вошла, мальчик спал, и я довольно долго смотрела ему в лицо. Тонкая линия рта, строгие черты лица в сочетании с белизной кожи и черными длинными ресницами, бровями и слегка кудрявыми волосами. И даже во сне лицо его хранило следы такого нечеловеческого страдания, которое не понять, не пережив его…
Неожиданно мальчик проснулся. Я даже не поняла, какого цвета у него глаза, – так обжег меня его взгляд! Медленно, неотвратимо, от кончиков пальцев по телу под одеялом поползла тяжелая судорога. Я знала, как это бывает. Через минуту мальчик уже казался стариком: лицо посерело, одновременно как-то и сморщилось, и обтянулось, будто пергаментом, застучали зубы, гортань так свело, что он не мог вымолвить ни слова.
Я не могла этого видеть. Я освободила мальчику руки, но лучше ему не стало: он попытался сесть в кровати, захватить ртом воздух. Мне вдруг показалось, что сердце его остановится, с таким характерным хрипом стало тело заваливаться назад. В испуге я кинулась к нему, взглянула в глаза – и не смогла отказать. Я сама приготовила на медицинском столике раствор и ввела ему в вену. И перед тем, как уже спокойно заснуть, мальчик получил в подарок весь мой запас фэнтези и, улыбаясь мне, как ангелу-хранителю, коротко и сбивчиво рассказал о себе, о своем решении бороться и выжить и даже довольно церемонно представился: «я ведь сын самого богатого бизнесмена Москвы – если он узнает, наверняка поможет!».
Так я познакомилась с Колей Долбиным. После этого флигеля и Коли я просто не могла никого видеть. Да и времени было в обрез. Я знала, на какой срок рассчитана доза фэнтези и что меня ждет впереди! Пришлось, не прощаясь, срочно вернуться в аэропорт и поменять билет, даже не известив моих провожатых. И все равно, ближайшим оказался только ночной рейс. В Оксфорде я буду только к вечеру следующего дня – не дай бог, если не в лучшем виде!»
Тут несколько строк были точно выжжены непонятным составом. До конца осталось пять страниц…
«Ну что ж, вот я и дома. Позвонила на мобильный Сименсу, он встретил меня на автомобиле с затемненными стеклами. Я едва добралась до дома и больше, кроме боли и страха, ничего не помню. Только раздирающую рвоту, опоясывающую боль в почках, жжение и резь в глазах. Мне показалось, что все сосуды в них полопались. Помню одну мысль – что я, как и тот мальчик, на глазах мужа превращаюсь в старуху, что у меня дочь, что нужно бороться, – а потом боль отключила мозг, и мне стало все равно…
Сейчас я лежу в постели – боли нет… Слабость и страшная усталость, как никогда раньше при уколах… Шприц с новой дозой лежит рядом, на блюдечке у кровати. В комнате никого нет. Я гляжу на потолок – и его углы начинают сужаться, пространство преломляется… Как было тяжело сегодня. Хочу, чтобы больше так никогда не было… Чтобы больше ничего не было… Я, кажется, снова в Малаховке, у железнодорожного полотна. Стас прыгает с обрыва, Кирилл качается на качелях рядом с дочерью. А я… Я проезжаю мимо в поезде и машу им сквозь затуманенное окно, а огни все дальше… Все дальше…»
