поезд и следовать во Владивосток.
– Сколько отсюда до Братска? – спросил Государь.
– Около трехсот верст, – сказал Бреннер.
– Триста верст по тайге без дорог?
– Дороги есть. Нужны лошади. Мы их добудем в деревне.
– Это безумие, – сказал Боткин. – Государыня и Алексей Николаевич слабы, им не по силам длинные переходы.
Государь на мгновение прикрыл глаза, будто от внезапной боли, но тут же взял себя в руки.
– Вы уверены, что на Ангаре мы сможем нанять судно?
– Я уверен, что по Ангаре ходят суда. И нас не будут искать на реке.
– Может, все-таки вернуться на Транссиб? – спросил Государь.
– Это единственное разумное решение, – сказал Боткин. – Нам нельзя было покидать поезд. – Он не смотрел на Бреннера и ни на кого из нас – только на Государя.
– Мы не могли оставаться в поезде после телеграммы Котелка, – сказал Бреннер.
– Или после того, как вы его убили? – Боткин по-прежнему не смотрел на Бреннера. – Это все из-за вашей преступной безалаберности, господа! Это по вашей милости мы теперь посреди тайги в центре Сибири, а не в вагоне первого класса.
– По нашей милости вы все еще живы, господин лейб-медик, – сказал Бреннер. – Если вам угодно, вы можете вернуться и сесть на поезд. В Иркутске вас встретят с распростертыми объятиями.
– Господа, господа… – сказал Государь.
Я готов был провалиться сквозь землю. Никто не смотрел на меня, но я знал, что упреки Боткина адресованы прежде всего мне. Это я проморгал выход Татьяны из поезда, и вот мы здесь.
Подошла Государыня.
– Ники, о чем речь?
– Капитан предлагает купить лошадей и идти в Братск. Это на Ангаре. По реке и Байкалу мы дойдем до Верхне-Удинска и снова сядем на поезд.
Государыня обвела всех требовательным взглядом.
– Сколько же идти до Братска?
Государь посмотрел на Бреннера.
– Неделю – дней десять. Все зависит от лошадей и состояния дорог.
– Это невозможно, Ники, это невозможно, – сказала Государыня. – Бэби болен, да и здоровому десять дней верхом …
– Мы добудем телеги, – сказал Бреннер.
– Нет, это невозможно, никак невозможно! – повторила Государыня.
Ее бледное лицо пошло красными пятнами, голос срывался.
– Ваше Величество, это единственный путь, – твердо сказал Бреннер. – Другой вариант – только арест с неизвестными последствиями.
– Решено, – сказал Государь. – Идем в Братск.
Он не смотрел на Государыню. А она посмотрела на меня. И я снова незаметно для остальных утвердительно прикрыл глаза. Государыня никак не показала, что приняла мой ответ. А был ли вопрос?
Бреннер объявил, что уходит с Каракоевым на разведку и за лошадьми. Перед тем отвел меня в сторону.
– Мичман, поручаю вам эту миссию. – Он достал из кармана злополучный кулон. – Верните Государю.
«Почему я?» – вертелось у меня на языке, но я промолчал и взял кулон. Авторитет Бреннера был тогда еще высок.
Бреннер и Каракоев ушли, а мы с Лиховским стали рубить деревца на шесты. Стояла жара, но нужно было построить шалаши на случай дождя. Трупп и Харитонов занялись ужином – продукты остались от поезда. Демидова и доктор устроились на одеялах с Алексеем и Государыней. Государь взял топор и присоединился к нам. Пришла Настя и тоже стала обрубать сучья. Мы с ней углубились в заросли …
– Бедная Таня, – сказала Настя. – Она винит себя. Вы тоже сердитесь на нее?
– Я? Ну что вы! На перроне никого не было. Татьяна Николавна не заметила этого шпика.
– Татьяна Николавна… – повторила Настя за мной. – А я – все еще Анастасия Николавна?
О чем это она?
– Просто думаю, как долго вы еще будете так величать нас: Ваше Высочество Татьяна Николавна, Ваше Высочество Анастасия Николавна …
– Я вас не понимаю.
Анастасия улыбнулась печально.
– Помните, у Алеши был на яхте дядька, боцман Деревенько?
– Еще бы! Конечно, помню – Андрей Еремеевич.
– Да … Десять лет он носил Алешу на руках, не отходил от его постели во время приступов, и Алеша любил его всем сердцем.
Я помнил боцмана Деревенько. Добродушный великан, приставленный охранять Наследника на яхте, где он мог случайно пораниться или даже упасть за борт.
– Все видели, как они любят друг друга, – сказал я.
– Угу … И папа́, и мама́ к боцману относились уважительно, как к близкому человеку. Всегда помогали его семье … А после отречения этот Деревенько стал унижать Алешу, заставлял ему прислуживать …
Я ушам своим не поверил.
– Андрей Еремеевич?
– Он самый. Стал хамить мне и сестрам, непочтительно разговаривать с папа́ … Воровал по мелочи, устраивал какие-то махинации с деньгами, отпущенными ему на наше содержание. Был скандал.
– Как же это?
– Непостижимо! Самое противное – он ведь и правда любил Алешу. Он не притворялся – любил, пока Алеша был Наследником … И так многие. Когда папа́ вернулся после отречения, мы все валялись с температурой. Корь. По нашему дому бродили толпы солдат, каких-то людей, заглядывали к нам в комнаты. Казалось, это горячечный бред. Подходили к Алеше, трогали его руками … Что-то украли …
Мы перестали махать топорами. Настя продолжала печально:
– Когда папа́ приехал, офицеры охраны даже не приветствовали его при входе, отвернулись … Потом мы много работали в нашем парке. Папа́ с солдатами пилил сухие деревья. Я ему помогала. Но больше работала на огороде с мама́ и сестрами. Сами разбили этот огород: копали, сажали … И всегда кто-нибудь приходил на нас поглазеть: солдаты, какие-то люди. Советовали: «Глубже копай, царское отродье …» Кричали: «Настька! Машка!» – и всякие гадости прибавляли …
Так дико мне было слышать это. Конечно, я знал, что арестованных Романовых содержали без особых привилегий, но чтобы такое …
– Анастасия Николавна! Я и все мы … Я – ваш преданный слуга! Жизнь отдам за вас, за Государя и за всю Семью! Вы для меня навсегда – Ваше Императорское Высочество!
Меня душила ненависть ко вселенскому быдлу. Анастасия, однако, приняла мой порыв довольно равнодушно:
– Думаете, мне важно это Высочество? Или папа́ важно его Величество? – Она снова стала тюкать топором, обрубая ветки. – Папа́ просил позволения у Керенского, чтобы нас оставили в России и дали просто жить, без титулов … Это еще когда были разговоры о нашем отъезде в Англию …
Меня задело ее равнодушие в ответ на мою горячность, но от следующей ее фразы снова защемило сердце.
– Хочется просто жить и не бояться … Чтобы все были здоровы …
Повторяться с заверениями преданности я не стал.
Настя махала топориком и поглядывала на меня.
– Вам нравится Таня?
Я промолчал.
– Она всегда вам нравилась, еще на яхте.
На яхте, на нашем
