и вправду имел больное сердце. Но женщина была вполне здорова.
— А ты откуда знаешь? — недоверчиво посмотрела на меня Рябинина.
— Очень просто, — ответил я. — В разговоре, который ты слышала, она ничего не сказала о своем больном сердце, ведь так? Но она обязательно об этом упомянула бы, если и в самом деле болела.
— Не факт, — недоверчиво протянул Сюткин.
— Факт, — твердо произнес я. — К тому же не думаю, что ее взяли бы на эту работу, будь у нее больное сердце. Они же все проходят медкомиссию, или я ошибаюсь?
— Да вроде нет, — нехотя согласился Сюткин.
— И что получается? — продолжал я. — Что мы вообще имеем? Нормальный, пышущий, можно сказать, здоровьем, человек — я имею в виду Левита — помирает от инфаркта прямо за столом, и никто и пикнуть не успевает. А потом здоровая во всех отношениях женщина, это мы только что выяснили, получает сердечный приступ на рабочем месте. И что-то она знает, что-то такое, чего не знаем мы.
— Откуда ты знаешь, что она что-то знает? — спросила Рябинина. — Судя по ее словам, она, наоборот, ни о чем не догадывается — она просто что-то заподозрила, а что — ей самой было непонятно.
— Вот именно — заподозрила, — подхватил я. — Иногда этого достаточно.
Я только теперь понял, почему закурил. Подсознание всегда срабатывает раньше сознания. Я испугался не за эту женщину-крупье, я испугался за всех нас. И поначалу не осознал всей опасности в полном объеме, но, подсознательно уже переживая, закурил.
— Ты думаешь… — начал Сюткин и замолчал.
— Думаю, — кивнул я. — Я вообще — думающий человек.
— Но тогда, значит, это тот седой мужчина… — предположила Рябинина.
Я поднял ладони, предостерегая своих собеседников от поспешных выводов.
— А вот это уже точно не факт, — сказал я. — Давайте не будем вешать ярлыки, товарищи, — Рябинина поморщилась. — Лучше подумайте о другом…
— О чем? — смотрел на меня Сюткин. — Кажется, я все-таки выпью кофе. Башка совершенно не работает.
— И это правильно, — одобрил я его решение. — Я тоже выпью чашечку, если мне сделают.
Рябинина вздохнула и полезла в сумочку за кипятильником, с которым, как мне было известно, она не расставалась ни при каких обстоятельствах.
— Так о чем еще мы должны подумать? — напомнил мне Костя. — Валяйте, месье Пуаро.
— Видите ли, Гастингс, — начал я. — Если мы решим, что сердечные приступы, свидетелями которых мы являлись, действительно были не спонтанными, а результатом действий каких-то неизвестных лиц, мы должны подумать и над тем, каким образом это возможно вообще и, повторяю, кому это нужно?
Костя задумался и через минуту выдал ответ:
— Насчет технической стороны надо посоветоваться с Ильей. А насчет всего остального… Что-то мне вообще с трудом верится в возможность всего этого.
— Почему?
— Да глупо все это. Вдумайтесь: какой-то злодей организовывает инфаркты у участников круиза с целью… А с какой целью — тайна сия велика есть.
— На свете, видишь ли, Сюткин, встречается много странных и непонятных вещей, глупо звучащих и нелепо воспринимающихся на слух, — заметил я ему. — Например, Союз Советских Социалистических Республик. Нелепо, правда? А когда-то эта аббревиатура не только нормально воспринималась — без нее жизнь вообще немыслимой казалась. И наоборот, вдумайся. Костя: вместе со своим одноклассником ты всю ночь куролесишь и пьянствуешь на борту подводной лодки, которая держит курс на Северный полюс. Мог ли ты представить нечто подобное пару лет назад? А?
— Ну… — замялся он.
— Полгода назад ты героически вел себя в Буденновске, когда боевики Басаева захватили больницу вместе с заложниками. Мог ли ты представить себе такое, учась на факультете журналистики в славное советское время, — что будешь работать в горячей точке у себя на родине и ничему не удивляться? Ну, что же вы замолчали, любезный?
— Не мог, — признался он.
— Что же тебя удивляет сейчас? Нелепость предположения? Не мне напоминать вам, хорошие вы мои, высказывание великого Нильса Бора: идея не заслуживает внимания, если она не достаточно сумасшедшая.
— Все равно трудно поверить в такое, — качал головой этот упрямец.
Я вздохнул.
— Если бы ты мог верить в нелепые идеи, ты бы стал диссидентом. Впрочем, это касается нас всех.
— Говори за себя, Лапшин, — сказала мне Рябинина. — Десять лет назад я заканчивала школу.
— Ну хорошо, — примирительно проговорил я. — Ты у нас веришь в нелепые идеи. Так кто, по-твоему, этот злобный отравитель?
Рябинина пожала плечами. Мне вдруг стало страшно интересно.
— Так ты согласна, что на борту происходит что-то странное — спросил я ее. — Ты согласна, что все, что я говорю, — вовсе не глупости?
— Конечно, — спокойно смотрела она на меня. — Только мне кажется, что это не я с тобой, а ты со мной согласен. Кто первый тебе рассказал о разговоре в коридоре, не я ли?
— Не будем о приоритетах, ладно? — попросил я. — Ты хорошая женщина и журналист способный, ничего против тебя я не имею. Более того, я уверен, что как только на борту лодки поднимется стрельба, ты первая бросишься выяснять, в чем дело.
— Вот так, да? — холодно спросила меня Рябинина.
— Ага, — кивнул я. — У тебя, это ни для кого не секрет, к выстрелам особое отношение. У меня вообще складывается впечатление, что в прошлой жизни ты была чеченским боевиком. Та же любовь к всему стреляющему и взрывающемуся.
— Ты нравишься себе, Лапшин, да?
— В каком смысле?
— В смысле — заткнись, пожалуйста, — объяснила мне Рябинина. — Надоел.
И она отвернулась. Ее просто трясло от злости.
— Пожалуйста, — развел я руками. — Устраивайтесь поудобнее, дорогие друзья, и спите. Судя по всему, завтра у нас будет трудный день, так что набирайтесь сил. А я пойду прогуляюсь. Не бойтесь, за борт не упаду. Всего хорошего.
— Может быть, мне с тобой пойти? — участливо спросил меня Сюткин.
— Чего ради? — зло посмотрел я на него. — Боишься, меня тоже кондрашка хватит? Не бойся. К тому же у тебя, кажется, нет аккредитации. Так что сиди в каюте и не рыпайся.
— Кто будет сейчас проверять аккредитацию? — махнул рукой Костя.
— Любой, — ответил я. — Тот же Лева Яйцин.
— Кто ему скажет? — удивился он.
— Я, — ответил я и вышел из каюты, плотно затворив за собой дверь.
Не знаю, как насчет Рябининой, но меня, наверное, тоже трясло от злости, и именно поэтому, очевидно, я не услышал от нее ни одной язвительной реплики, когда выходил. Меня трясло от злости, и это, видимо, было видно невооруженным глазом, раз Рябинина промолчала, а Сюткин вызвался меня сопровождать. Но мне их не хотелось, как говорится.
Мне ужасно хотелось курить, и я отправился куда-нибудь, где можно было купить
