были сплетни. Ему не было дела до того, девственница она или нет. Ей же пятьдесят шесть лет! Бэкон никогда не стал бы разглагольствовать о такой чепухе. Он всегда мог рассказать что-то действительно интересное. Я должен разыскать его и поблагодарить за всё, что он сделал для меня. Если бы не Фрэнсис, я бы никогда не получил денежного содержания от тайного совета. И ото всех я слышу, что королева ни за что не вызвала бы меня в свои покои, не настаивай он на встрече. Он смог переубедить ее. Я должен рассказать ему о нашей встрече.
– Сначала я увидел ее в большой зале, где пылал камин. На ней был темно-рыжий парик, украшенный лентами и драгоценными камнями, и хотя ее лицо было лицом старухи, а шея покрыта морщинами, грудь еще хранила нежность и белизну, а фигура – красоту пропорций. На ней было белое одеяние из тафты, на красной подкладке, с орнаментом из жемчуга и рубинов. Она была очень элегантна и приветлива. Она жаловалась, что от пламени идет слишком сильный жар, и распорядилась, чтобы сбили огонь. Мы подошли к окну, и она всё время распускала длинные завязки на своем одеянии. В целом всё это напугало меня. Видите ли, Фрэнсис, ее одеяние завязывалось спереди. Она держала концы завязок в руках и, когда говорила, распускала их, так что я мог видеть под ним белое атласное платье, а под платьем – батистовую сорочку и, наконец, ее живот, до самого пупа. Конечно, во всем остальном ее разум функционировал с привычной остротой, и мы проговорили два часа или больше. Мой вывод таков: она – великая принцесса и знает всё.
Бэкон убеждал Елизавету забыть о конфликте, встретиться с Кортесом и признать, сколько он сделал для нее. Он позаботился о том, чтобы тайный совет наградил Руиса пожизненным обеспечением. У двоих мужчин возникла странная связь. Руис считал, что Фрэнсис – настоящий кладезь, человек невероятного ума и высоких стандартов, с которым он мог проводить дни напролет: но Фрэнсис никак не мог понять, почему его так влечет к этому темноволосому, неразговорчивому иностранцу. Он решил довериться чувствам. Движению души, в которое ему не хотелось вмешиваться. Он наблюдал, как Руис годами отказывается от нахождения при дворе, даже к трактирам он потерял интерес. Всё чаще Руис оставался на небольшой ферме, которую он арендовал в Бате. Фрэнсис приезжал к нему на выходные, привозил книги, новости и свежие размышления. Они гуляли по окрестностям, дегустируя последнее увлечение Руиса: он сам выращивал вишни и абрикосы. На год они прекратили встречи, а когда Руис вернулся из Голландии с молодой невестой-испанкой, Фрэнсис ничего ему не сказал. У них всегда хватало тем для беседы, а некоторые предметы были слишком запутанны, чтобы углубляться в них, даже близким друзьям. Когда у молодой четы появились дети, Фрэнсис молча наблюдал за тем, как Руис дает первенцу имя Авраам, а второму ребенку – имя Моисей. Этот последний изощренный отголосок мести едва ли был понятен стороннему наблюдателю. Впрочем, вскоре Руис исчез из жизни Фрэнсиса. Мальчики вместе с матерью вернулись в Голландию, когда Руис внезапно скончался в возрасте сорока трех лет. После его смерти пожизненное содержание было аннулировано, и его семья попросила убежища в стране, которая однажды им его уже предоставила. Многие испанские евреи осели в Голландии после массовых изгнаний 1492 года. Теперь Кортесы без усилий смогли снова поселиться там, и были приняты, и ассимилировались в среде сефардов. Через несколько поколений история Руиса Кортеса была забыта. От отцов к сыновьям передавались только имена предков. А имена – уже не история. Родриго никогда не слышал о Руисе. Он знал только, что приблизительно в 1915 году его дедушка и дядя прибыли в Америку. Они ехали на поезде через всю страну, так далеко, как позволяли им финансы, – в Кливленд. Проработав несколько лет на сталелитейном заводе, они накопили достаточно денег, чтобы открыть небольшой бизнес. Вначале дело шло неуверенно. Химчистка была относительно новым типом услуги, которая избавляла каждую хорошую хозяйку от одной из домашних обязанностей. Когда родился Родриго, бизнес уже проявлял признаки стабильности. Сверхурочная работа и бережливость его отца дали свои плоды. Так они перебрались из грязного гетто на окраину – в Берию. О том, что было до дедушки Кортеса, Родриго знал мало и не интересовался этим. Истории сефардов и кровные узы и запутанные связи и чувства людей; всё это была вотчина Шарлотты. Казалось, ей никогда не надоедали истории. Одни сменяли другие, и она срывалась с места и отправлялась в путешествие. Лондон, Марокко, Рим, Индия, Париж, Германия, а потом назад. Даже если он точно не знал, чем она занимается в данный момент, было очевидно – всё это не просто ее каприз. Ею двигала непреклонная решимость или что-то вроде того. Да, именно так – непреклонная решимость. Это он понимал, даже если остальное казалось ему бессмысленным…
Вот, например, этот персонаж, месье Лепренс. Он на редкость безумный малый. Конечно, я встречался с ним всего один раз. Но одного раза мне хватило. Это было странное зрелище. Мы пришли к нему днем, но там будто царила кромешная ночь. Его комнату освещала лишь пара свечей, было темно, хоть глаз выколи. От запаха я чуть не потерял сознание. Такие у меня были первые впечатления. Воздух словно можно было резать ножом, такой густой раздавался аромат кофе, специй, благовоний – и страшно подумать, чего еще. Когда мои глаза наконец привыкли к темноте, я увидел, что комната завалена стопками книг, кипами бумаг и грудами ковров, которые валяются повсюду. В дебрях этих залежей были протоптаны тропы. Одна из них вела в дальнюю часть комнаты, и там я увидел его – сидящим на полу у кофейного столика. Он окликнул Шарлотту, приглашая нас подсесть к столу. В этот момент я уже понял, что он – один из тех, кто снует по Нью-Йорку с огромной вещевой сумкой. Мне всегда было интересно, где они прячут награбленное добро и всякую рухлядь. Теперь я это узнал. Ни его слова, ни поступки не могли исправить первого впечатления, что передо мной – чокнутый барахольщик, который коротает свои печальные дни в подсобке «Джем спа», предаваясь порокам. Я бы и запомнил его таким, если бы не его глаза. В моей памяти и по сей день жив образ этого человека у большого самовара. Он приготовил нам кофе, превратив этот процесс в настоящее представление. Долго колдовал над самоваром, а затем, когда кофе приготовился, перелил его в обшарпанный термос, из которого стал разливать по жестяным чашкам. Совершая этот ритуал, он не обращал на меня никакого внимания. Время от времени он ласково
