— Слава Аллаху, теперь запрета нету, — подхватил Ильмурза. — Заплати калым, женись на татарке, а дети от дальних по крови родителей — обычно крепкие и разумные.
— Согласен с тобою, кода! А в Коране велено соединять разные роды, чтобы плодить богатырское потомство! А наши предки? Сватали сыну невесту из самого-самого дальнего, за сотню верст, аула.
Глубокомысленный разговор не помешал сватам опустошить весь самовар. Пока кипятили заново, Ильмурза, как и подобает благовоспитанному гостю, опрокинул чашку вверх дном, а на донышко положил уцелевший кусочек сахару.
Таков незыблемый церемониал чаепития.
Принесли кипящий, бурлящий самовар.
Хозяин с укором показал гостю на опрокинутую чашку:
— Кода, кода, не рано ли?
— Напился досыта, спасибо, сватушка, спасибо!
— Кто же из башкир так мало пьет чаю? Как воробышек!.. И сахар вон остался. Ну одну-то чашку осилишь!
— Исключительно из уважения, сватушка! — Ильмурза положил в рот сахар и протянул хозяину перевернутую чашку.
Снова начались увлекательные разговоры, и гость уже не сопротивлялся и безмолвно протягивал Бурангулу очередную пустую чашку, а тот подставлял ее под кран.
Раскинувшись на подушках, Ильмурза сопел, потел, глотал душистый напиток и полотенцем вытирал шею и голову.
Служка унес на кухню и второй, до капельки выпитый сватами самовар.
Привычная Ильмурзе и Бурангулу игра продолжалась.
На этот раз гость спрятал чашку под полу своего нарядного бешмета.
Едва на праздничной скатерти появился третий, исходивший паром самовар, хозяин возобновил натиск:
— Кода, кода, еще одну!.. Мы еще и свах не поминали по-доброму, по-родственному!
— Не могу, кода, спасибо! Рахмат!
— Всего одну чашечку!
— Места в брюхе не осталось.
— Чай, известно, выходит потом!..
— Потому и полотенце хоть выжимай! — хихикнул Ильмурза.
— Значит, изрядно вспотел и место освободилось еще для одной чашечки!
— Совестно так упиваться.
— И совсем не совестно! Когда мы еще вот так посидим у самовара с душевными разговорами?
— И верно, жизнь проходит в суете, в хлопотах, в служебных делах! — завел Ильмурза.
— Вот видишь!
— Но только последнюю, кода!
— Ладно уж, последнюю!
Когда служка унес и третий самовар, ставший удивительно легким, сваты совершили приятное путешествие в дальний угол двора, а затем умылись, почистились, и в темных бешметах отправились к вечернему намазу.
21
Через неделю после заключения калыма начальник кантона пригласил к себе друзей, родственников и муллу оренбургской катайской мечети[21]. Усадив их на нары, застеленные паласами, вокруг парадной скатерти, он начал осторожно:
— Собрал вас, почтенные, чтобы сообщить важную новость.
Гости насторожились, а мулла, восседавший на самых мягких подушках и на самом почетном месте, возгласил:
— Заранее благословляю на святое дело, ибо ты, господин, замыслить неправедное дело не способен.
Бурангул поклонился мулле за столь лестные слова и продолжал:
— Моя любимая дочь Сафия, которую я лелеял и холил, вошла в брачную пору. Я отдаю ее достойному джигиту. Мы уже пили со сватом обручальный чай и договорились о калыме. Послезавтра милости прошу ко мне в дом на исяп кабул[22].
Собравшиеся радостно откликнулись:
— В добрый час!
— Из какого рода жених?
— Да сбудутся твои желания, хозяин!
А мулла благостно сказал:
— Всевышний благословит молодых счастьем, богатством, многочадием!
Теперь надо было рассказать о женихе, о его родителях, и Бурангул отважно пустился в пространные объяснения, чтобы хоть как-то оправдать, что отдает дочь в семью старшины юрта:
— Родители жениха из тамьянского рода. Отец его Ильмурза воевал против Турции вместе с князем Волконским и пользуется доныне его благоволением. Ильмурза-агай — богат. Зауряд-хорунжий!
За всех ответил мулла, а гости согласно кивали и улыбались в бороды:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Мы видим с глубоким удовлетворением, что отец твоего жениха — добронравный правоверный. Нет сомнения, что он воспитал сына в строгих правилах веры и добродетели.
Бурангул после этого расхрабрился и продолжал пылко:
— С женихом Кахымом дружит молодой князь Волконский, он ездил с Кахымом в деревню и останавливался в доме Ильмурзы, старшины юрта…
«Удачно я вставил старшину, — и заметно, и незаметно!» — похвалил себя Бурангул и добавил самое существенное, прибереженное им напоследок:
— Именно по совету молодого князя их сиятельство генерал-губернатор посылает осенью Кахыма в Петербург, в военную академию.
Это сообщение, как и ожидал Бурангул, вызвало одобрительный гул:
— И мы не опозоримся перед таким сватом и таким женихом!
А родственники заверили:
— Да-да, и мы не ударим лицом в грязь!
Получив благословение муллы и утверждение высокого совета, Бурангул тотчас послал в аул верхового гонца с приглашением свата, сватьи и жениха на исяп кабул.
Ильмурза поблагодарил за честь и отправил со своим работником необъезженную раскормленную молодую кобылицу для забоя, но не в подарок, а в счет калыма.
Выехали в Оренбург затемно, чтобы не устраивать большого привала в пути.
В переднем тарантасе восседал один Ильмурза, глава семьи, старшина юрта, офицер, на козлах — личный кучер, Азамат наведывался к крыльцу, но его напоминание отвергли, тройка — звери, под дугою — колокольцы хрустального звона.
Во втором тарантасе — старшая жена Сажида, молодая жена, жених. Родственники помельче — в арбе. Свадебный поезд сопровождали молодые джигиты на разных скакунах.
Когда встречные мужики кланялись, Ильмурза лишь пренебрежительно шевелил усами.
На окраине Оренбурга гостей встретили всадники начальника кантона, размахивали саблями, кричали:
— В добрый час! Милости просим!..
На этот раз Ильмурзе пришлось ответить конвойным Бурангула:
— Здравия желаю! Спасибо! В добрый час!
Тарантасы теперь ехали по улице медленно, всадники держались позади кортежа, но гости были начеку, ибо, по обычаю, джигиты норовили сорвать с них лисьи шапки и ускакать со смехом и восторженными воплями. Как ни берегся Ильмурза, но у Хакмарских ворот крепости ловкий всадник ухитрился все-таки снять с его головы шапку и лихо ускакал, победоносно держа в поднятой руке пушистый трофей. Остальные джигиты, гикая, завывая, насвистывая, умчались за ним, и скачка оборвалась лишь у крыльца дома Бурангула.
Ильмурза с досадой морщился, но отдал серебряный гривенник выкупа за шапку.
На крыльце, в сенях, в горнице дома Бурангула начались бесконечные приветствия, объятия, пожелания счастья, моления Аллаху о заступничестве и покровительстве молодым. Гостей усадили у праздничной скатерти и тотчас подали бишбармак и кумыс. В дороге Ильмурза, и семейные, и родичи протряслись — потому оказали достойное внимание лакомому кушанью и прохладному пенистому напитку. После краткого отдохновения Ильмурза и его старшая жена Сажида от имени жениха стали оделять всех без исключения родственников невесты подарками: кому — рубаху, кому — шаль, кому — платок, кому — отрез домотканого сукна. Самые ценные подарки родителям невесты придержали до завтрашнего исяп кабула… Удостоенные подарка на все лады расхваливали подношения, даже если им и не угодили, кланялись…
— Какая прелесть! Где умудрились приобрести такой красивый платок!
— Ах, что за рубаха — из самаркандского шелка, нежная, легкая!
Вечер закончился длительным чаепитием, до изнурения, с пышками, с пряниками на меду, с пирожками на сметане. Ильмурза, жены, жених остались ночевать в доме Бурангула. Остальных приезжих развели по домам родственников невесты.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Утром на берегу Хакмара зарезали кобылицу, и женщины, девушки-приятельницы невесты с пением, шутками-прибаутками занялись мытьем кишок, осердия. Сразу же к ним приблизились джигиты — и деревенские, из свиты Ильмурзы, и оренбургские, из личного конвоя начальника кантона.
