— Окропи святой водицей сына и Сафию-килен[25]!
На этом обряд исяп кабула и никаха завершился — Кахым и Сафия отныне и до скончания века стали законными мужем и женой.
Сияющий от исполнения сокровенного желания Ильмурза хлопнул в ладоши, дверь открылась, служки внесли блюда с горячими, с пылу, с жару, кушаньями, бодро кипящие самовары, и пир возобновился с новой силой.
23
После малой свадьбы Кахым преподнес теще, теперь тоже вполне законной, лисью шубу. И получил право навестить молодую жену. Однако на пути к новобрачной возникло множество утвержденных обычаями преград. Калым еще не выплачен, и двери дома тестя и тещи на прочных засовах. И все же встретиться возможно, но как бы украдкой.
На коне, в праздничном бешмете, удалой джигит неспешно ехал по оренбургской улице. Вдруг на всадника накинулась ватага подростков.
— Пока не подаришь по ножичку, не пропустим к Сафие-апай!
— Хвост жеребцу оторвем, если не одаришь ножиками!
Кахым беспрекословно подчинился, вручив паренькам по маленькому ножику, после чего озорники расступились, пропустили его и даже некоторое время сопровождали с восторженными криками. Едва конь перешел на размашистую рысь, на дорогу высыпали девушки. Крепко сцепившись за руки, выстроили веселую, смеющуюся, приплясывающую изгородь.
— Эй-ей, молодожен, а где же твои дары?
— Вашим братишкам раздал ножички, а вам, красотки, ничего не привез! — попытался отшутиться джигит, горяча коня.
Но смелые девицы взяли всадника в кольцо, теснили, хватались за посеребренную уздечку.
— А где монеты?
— Без подарка не проедешь!
И запели хором:
Без выкупа, езнэкэй, Не видать тебе Сафии, езнэкэй, Не видать ее красы, Черных глаз и косы. Двери дома на замке, Позолоти ключ, езнэкэй! Кахым кинул на землю пригоршню монет и весело сказал:
— Ах, какие вы пригожие, ах, какие добренькие, сестрички! И далее не оставляйте меня, бедного, попечением и заботой!
Но девушки и ухом не повели на такие льстивые слова:
— Не велик же твой подарок, милый зятек!
— Если жадничаешь, то не скажем, где спрятана твоя Сафия!
— Скажи-ите, ради Аллаха, скажи-ите! — притворно жалобно заныл всадник.
— А вот и не скажем!
Самые бойкие, храбрые схватили его за сапоги:
— Стащим с седла, скупец!
Кахым с видом полного отчаяния поворачивал коня то вправо, то влево.
— Задавит вас мой скакун, сестрички!
— Если жалеешь, торопись с подарками, зятек!
Он вручил им кожаный кошель с деньгами и тронул коня, девушки расступились, но тотчас появились молодухи, раскинули поперек улицы цепь и шире, и плотнее.
— Мы давние подружки твоей Сафии! Путь тебе к ней заказан.
— А где же мне ночевать? — схватился за голову Кахым.
— Брачную ночь проведешь в клети Батыргарея.
— Где клеть Батыргарея?
— Отсюда не видать! — смеялись проказницы, продолжая игру.
— Укажите клеть Батыргарея.
— Ты же озябнешь в пустой клети! — заливались хохотом насмешницы. — Найди свою Сафию, и будешь молодец из молодцов, а не найдешь, позор тебе, недотепа!
— Зря лясы с нами точишь, новобрачный! Ищи скорее, иначе ее разбойники украдут!
Кахым спрыгнул с седла и, ведя коня в поводу, пошел из дома в дом, с крыльца на крыльцо, спрашивал униженно, где же спрятана его Сафия, но хозяева отмалчивались, и он давал им подарки.
А молодухи сопровождали его, осыпая упреками:
— Не трясись над рублем, зятек!
— Твоя женушка — сокровище, а тебе жаль подарков нам, ее закадычным и верным подругам! Срам!
— Сокровище? Да я ее еще не видел.
— И-и-их, бесстыдник, он нам не верит! Говорим же, что Сафия — красавица.
— И добрая, разумная!..
Карманы опустели, и пришлось Кахыму доставать из седельной сумы тяжелые серебряные монеты. Лишь после этого подружки Сафии смилостивились и довели до дома, где в самом потаенном углу двора, в сарайчике, спряталась Сафия.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Едва Кахым появился, она взвизгнула, выскочила из убежища и помчалась быстрее степной серны, закрывая на бегу платком лицо, а он припустил за нею. Подружки стояли у ворот и вопили на разные голоса, хлопали в ладоши, смеялись, подзадоривали и Кахыма, и ее, обреченную на закланье ярочку. Долго гонял он ее по двору, и наконец Сафия обессилела, зашаталась, вот-вот рухнет, тут-то удалец и принял ее в могучие объятия, и этим закрепил свои права на нее, и все свидетели убедились, что Сафия принадлежит ему, но лица своего она ему еще не открыла, и он не пытался поднять платок.
Кахым взял Сафию за руку и повел в дом ее отца Бурангул-агая. У ворот столпились женщины, и две, самые почтенные, натянули перед ними отрез белого ситца:
— Порвите завесу!
Кахым и Сафия с треском разорвали пелену и вошли в дом, а там первым их встретил старший брат Сафии Кахарман.
— Здравствуй, зятек!
Кахым низко поклонился и сказал:
— Здравствуй, кайнага[26]!
Фатима, жена Кахармана, подошла к ним и заявила:
— В доме тестя вам оставаться нельзя. Сейчас я отведу вас в предназначенное молодым помещение.
И увела в клеть соседа Батыргарея, где было уготовано им убежище.
Оставшись наедине, Кахым и Сафия вдруг застеснялись друг друга, забились в углы и притихли, но наконец молодой муж осмелился и потребовал:
— Сними платок!
— Нельзя! — И Сафия отсела подальше, к двери.
— Почему?
— Калым не выплачен.
— Мне-то что, калым — дело отца, — вспыхнул Кахым, — сними платок!
— Грех!
— Я же видел тебя весною, и не однажды.
— Тогда я была в доме отца.
Властно Кахым сорвал с нее платок, и Сафия покраснела до слез и дивно похорошела, молодожен залюбовался ею, но тотчас, напустив на себя строгий вид, приказал:
— Сними сапоги!
Сафия безмолвно подчинилась, стащила с вытянутых Кахыма ног фасонистые сапожки, размотала, встряхнула и повесила на веревку портянки.
— Обними меня! — он хотел приказать так же властно, но голос дрогнул, и он произнес робко: — Обними меня, я твой муж!
— Калым не выплачен, задарма, по обычаю, нельзя обнять.
— Понятно! — буркнул Кахым, помянул про себя недобрым словом нелепый обычай, вынул из кармана пригоршню серебряных рублей и протянул Сафие, а она аккуратно сложила монеты на лавке и, потупившись и краснея еще жарче от стыда, обняла его мягкими, нежными руками…
Утром он ушел дворами к себе на квартиру, а Сафия осталась в доме отца, и так продолжалось неделю — вечером Кахым крался в клеть, а на рассвете удалялся, но Ильмурза наконец-то управился, сполна уплатил калым, и молодожен представился тестю и теще впервые уже мужем их дочери и попросил у них позволения увезти жену к себе домой. Тесть и теща, тоже по обычаю, усердно отговаривали зятя:
— Да зачем торопиться? Подожди до зимы, до первопутка.
— Как же я расстанусь со своей ненаглядной! — всплакнула теща, но тоже по обычаю.
— Мне надо ехать в Петербург учиться, — твердо сказал зять.
— Раз нельзя — значит, нельзя! Сафия отныне твоя, ты и решай! — теща всхлипнула, теперь уже от печали.
Бурангул увидел, что тянуть неприлично, и назначил день большой свадьбы. Девушки пошли по домам оренбургских родных, друзей и знакомых начальника кантона собирать подарки на свадьбу — мясо, чай — китайскую травку, кумыс, сахар, мед и прочие необходимые продукты. Так как у начальника кантона родственников, друзей, знакомых было полгорода, то дары везли на арбах.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Большая свадьба в доме Бурангула бушевала, кипела, веселилась два дня от зари дотемна. На третье утро свадьба перекочевала на берег Хакмара, и туда явились не только приглашенные, но и горожане, иные из любопытства, другие из желания отличиться на состязаниях наездников, борцов, певцов, кураистов. Это был праздник молодости, силы, ловкости и песни, музыки, пляски, это был настоящий сабантуй, но осенний, ибо праздник плуга — сабантуй отмечался весною, в дни сева. Вдоль реки мчались наперегонки на лихих скакунах со свистом и неистовыми криками подростки — юные джигиты, на пригорке борцы, сцепившись, играя крутыми мускулами, одолевали друг друга, сэсэны слагали и сами же пели байты, славя красоту Сафии, мужество Кахыма, величие Бурангула и Ильмурзы, кротость матерей молодоженов, радушие и щедроты родственников обоих родов, кураисты зачаровывали слушателей любимыми народными мелодиями.
