Ивановичу. Зашептала укоризненно:
− Что же вы, дорогой гость, не пьёте, не едите?!. – Она подала ему, наполненную вином, ещё не тронутую им рюмку, достала чью-то чужую рюмку для себя, шепнула:
− За нашу с вами грусть. На брудершафт?!. – Она заставила его выпить, подставила для поцелуя пахнувшие вином губы, но Алексей Иванович отстранился: он не хотел повторять Юрочку.
Никто за столом не обратил внимания на персональную о нём заботу, только Авров скользнул быстрым взглядом по смущённому лицу Полянина, глаза его на мгновенье расширились от недоброй мысли.
Из мимолётных обращений друг к другу уже вольно расположившихся в застолье гостей, Алексей Иванович понял, что одна из дам сидящих рядом с Авровым – его супруга. Когда-то была она (судя по весёлому блеску глаз, великолепным бровям и выразительному маленькому рту) черноволосой миловидной хохотушкой, любительницей поцелуев и сладостей. Теперь сидела за столом тяжёлая от полноты женщина, с перекрашенными в рыжий цвет волосами, с широкой, почти не различимой шеей. Она заставляла Аврова подкладывать ей то салатика, то рыбки, то икорки, и быстро, как хомячок, с аппетитом ела: когда она наклонялась над тарелкой, пухлые её щёки отвисали, и остренький нос выглядывал из припухлых щёк, словно клюв совы.
Авров пытался сдерживать супругу:
− Белочка, не забывай о своём диабете! – осторожно напоминал он, на что супруга, пожёвывая кусочек осетрины, беззлобно отвечала, обращаясь к застолью:
− Что же, мне теперь вовсе не есть?!. Одна радость осталась. И ту отнять хотят!..
Отодвинув тарелку, она вдруг запела тоненьким приятным голоском:
«Мне бесконечно жаль
Своих несбывшихся желаний,
И только боль воспоминаний
Гнетёт меня…»
В руке она держала вилку, уставя костяным черенком в стол, рука её опиралась на вилку, как на скипетр, и сама она была похожа на царственную особу, восседающую на троне. Высокий голос её, вибрируя от непоставленного дыхания, звучал в почтительно наступившей тишине:
«Хотелось счастья мне с тобой найти,
Но очевидно нам… не по пути-и…»
Прежде, чем пропеть, «не по пути», она выдержала паузу, повернулась, играя глазами, к Аврову, и он, как бы принимая её игру, ответил скороговоркой: «По пути, по пути. С тобой нам всегда по пути, душечка!..» Снисходительно, в то же время и подобострастно он приобнял супругу за колыхнувшуюся жирком спину. И гости с умилением на лицах захлопали разыгранной, видимо не в первый раз, застольной сцене.
«Какая сентиментальность!» - думал Алексей Иванович в неловкости за чету Авровых, за гостей.
Он наблюдал этот чуждый ему мир с любопытством, с какой-то даже оторопью: он не представлял, что в действительности, в которой он жил, есть такие вот мирки, где установлены свои законы, эти вот подобострастные заискивающие отношения между людьми.
Юрий Михайлович, удостоверившись, что застолье ест и в меру шумит, подсел к Алексею Ивановичу.
− Что не лопаешь? – шепнул возбуждённо. – Возьми икорки. Севрюженки. Ох, хороша!.. Положить?..
Алексей Иванович отрицательно качнул головой: привык он к скудости провинциальной жизни и чужое изобилие его подавляло. Он обрадовался тому, что Юрочка оказался рядом, попросил тихонечко представить ему гостей. Юрочка, склонившись, поглядывая поверх стола, и, сохраняя на лице вежливую улыбку, стал с неожиданной иронией, с каким-то даже сарказмом, нашёптывать:
− Правее Генаши видишь? – супружеская пара. Того, что рюмку за рюмкой глотает и жрёт, как боров, зовём между собой, «Вурдалак», - писатель, журналист, всемирно известный, по собственному его утверждению, Василиарий Чарников. Книг его, может, ты и не читал. А вот громоподобные статьи да новеллки о природе по газеткам прошли. Себя величает защитником природы, а сам хуже выдры, всю рыбью живность у себя в речушке истребил! Отвратный тип. Как сказал поэт: «В лице-то мёд, в зубов оскале – яд!..»
Алексей Иванович прежде других выделил этого громкоголосого человека, бросающегося с объятьями к каждому гостю. Его багровое от какой-то постоянной внутренней натуги лицо, охваченное жиденькими бакенбардами, выделялось среди прочих лиц мрачным выражением. Глаза его, суженные красными воспалёнными веками, смотрели прицельно точками зрачков, и когда в какую-то из минут взгляды их соприкоснулись, Алексей Иванович даже пригнулся, будто от пули, просвистевшей рядом. Он ещё не знал, что в недалёком будущем этот мрачный человек, по повелению того же Генаши, будет беспощадно ломать его судьбу, но что-то похожее на опасность почувствовал.
А Юрочка, весело отозвавшись на чью-то реплику, снова зашептал, усиливая, казалось бы, беспричинную смуту:
− Заметил, какой у Василиария взгляд? Этот любитель речек и цветочков в заградотряде служил. Из пулемёта по своим метелил!..
− Так зачем же ты в дом его зовёшь?!. – не удержался от упрёка Алексей Иванович.
− Не мне – Генаше он нужен. Он, если не правая, то левая его рука. Надо – восславит, прикажут – в грязь втопчет. Любого!.. Ты жуй, давай! А то Генаша поглядывает. Не любит, когда кто-то шепчется… - Юрочка, оглядывая застолье, улыбаясь всем сразу и никому в отдельности, посмаковал в полных губах дольку лимона, снова склонился:
− Обрати внимание на смазливую девицу с бриллиантами в роскошных волосах. Эстрадная звезда. Ещё не взошла. Но – взойдёт! Это желание Генаши, а его желание – закон. Может, споёт, если Генаше захочется. Сегодня он что-то не как всегда… Визави, чернобородый, кучерявый, в тёмных очках – физик из какого-то засекреченного института. С ним у меня знакомство шапочное, но Генаше какие-то услуги оказывает. Приходит к застолью из-за эстрадной звезды. Влюблён, хоть и физик!..
− Ну, кого ещё представить? Через одного от девицы плечистый красавец, как говорит Татьяна Доронина. На цивильный костюмчик не смотри – широкие погоны носит. Генерал! Из этих самых, эм-ве-де. Глыба – не человек. Собакевичу подстать. Молча ест, молча пьёт, молча за решётку сажает. В министры метит. Ждёт, не дождётся, когда Генаша словечко замолвит. На застолья является, как на службу. Хочешь, заведу его сейчас? – Глаза Юрочки заблестели азартом. Не ожидая согласия, он легко обошёл вокруг стола, склонился над плечом Аврова, с весёлой настойчивостью, чтото пошептал, и Авров, взглянув пристально на Алексея Ивановича, стянул с груди салфетку, промокнул губы, не напрягая голоса, произнёс:
− Внимание, друзья!.. Многоголосье стихло, лица обратились к Аврову. Он выдержал паузу, сказал:
− Мне представляется небесполезным, особенно для молодого поколения, обратиться к некоторым парадоксам отгремевших лет. Беру на себя смелость попросить уважаемого Евстигнея Поликарповича, - движением узкой кисти руки, поставленной локтем на стол, он указал на молчаливо
