Вдруг музыка прекратилась, и девушки на середине бассейна застыли с поднятыми вверх руками.
Узтемир хотел похлопать в ладоши, уже приготовился, но заметил, что этого не собирается делать Абдульмуталь – ну как же, будет он, «Раб Высочайшего», аплодировать грешницам. Пускай и очень привлекательным.
Девушки быстро, одна за другой поднялись из бассейна и грациозно убежали прочь.
Арабский гость молчал…
– Кофе? – спросил Узтемир.
– Нет… Сердце и так бьется, как птица в клетке. Помнишь, как у Омара Хайяма сказано:
«Я хотел позабыть стан и взгляды неверной,
Пусть же мной страсть к другой
завладеет безмерно,
Я искал – только слезы искать мне мешали,
Хоть другие казались стройней быстрой серны!»[1]
– Конечно, у старика Хайяма описывается любовь не к изменнице, а именно к неверной, кафирке, девушке другой веры, – пояснил Абдульмуталь. – Вот примерно к одной из таких красавиц, как ты мне сейчас показал. А если бы это была изменница, ее по нашим законам забили бы камнями.
Узтемир глянул на Абдульмуталя. По его влажным глазам он понял, что душу арабского гостя терзали воспоминания.
– Это было в Москве. В 1985 году. Я был девятнадцатилетним юношей, студентом, изучал языки – английский, русский. Тогда в Москве проходил Всемирный фестиваль молодежи. Вот я и поехал посмотреть на чудо социализма. Ни чуда, ни социализма не заметил, а вот от нее – Анастасии – отвести глаз не мог. Серебряные волосы, глаза, словно два чистой воды сапфира. Кожа белая, как у лебедки. Улыбка – цветок ириса! Я готов был все бросить к ее ногам. И я видел, что я ей тоже очень нравлюсь. Неделю мы гуляли, нет, летали по Москве. И всюду звучала песня.
Абдульмуталь неожиданно красивым голосом запел:
Жизни даль распахнув мне настежь,
Ты явилась весны красивей,
Птицы в небе щебечут: «Настя!»
Травы вторят: «Анастасия!!!!!!!!!!!»
Счастлив я, покоренный властью
Этих глаз васильково-синих,
Губы с нежностью шепчут: «Настя!»,
Сердце вторит: «Анастасия!!!!!!!!!!»
У него это получалось на свой, арабский манер.
– Это все про нее. До сих пор помню и слова, и мелодию. Тогда эту песню пел такой певец, Юрий Антонов. Все вокруг было удивительно и незабываемо, – продолжал гость. – А перед моим отъездом мы зашли в мой номер, я сказал, что люблю ее и приеду за ней, заберу к себе.
– Заберешь к себе? – удивилась она.
– Хоть родители у меня не богатые, – говорил я, – но отец пообещал помочь с жильем. Ты примешь ислам, будешь алмазом моего дома!
– А где я буду работать? – спросила она.
– Тебе не надо работать! – воскликнул я. – Ты будешь свободна в нашем с тобой жилище. Что еще надо женщине?!
Она задумалась, а потом ответила:
– Меня мама крестила в церкви. Я люблю свою святую Анастасию. Ее язычники хотели утопить, но она чудом спаслась, помогала людям – больным, нищим. Все свое богатство раздала. И мне она в жизни всегда помогает.
– Ты, став мусульманкой, тоже сможешь помогать бедным, – сказал я.
– Но и это еще не все, – Анастасия взяла меня за руку, сжала мои пальцы. Ее глаза, лицо и желанные губы, словно два живых коралла, были так близко возле моих. О, это было чудо!
И она мне говорит:
– Я серьезно занимаюсь плаванием. У меня хорошие результаты, я кандидатка в сборную Советского Союза. И это здорово!
– Что здорово?! Ты – пловчиха?! – воскликнул я. – Ты голая ходишь перед сотнями мужчин?!
– Почему голая, в купальнике и шапочке, – она убрала ладонь с моей руки и отпрянула.
– Ты не понимаешь, какая в тебе красота, – говорил я ей, – ты не можешь ее рассеивать перед глазами всего света!
Но она этого не поняла. И сказала:
– Ты мне очень нравишься, и если ты так меня любишь, то лучше оставайся со мной в Москве. Я живу с мамой, у нас двухкомнатная квартира.
И наивно так добавляет:
– Ты тоже можешь креститься. Или стать комсомольцем.
– Я, креститься! Мое имя – Раб Высочайшего, и я креститься! У нас нельзя, чтобы мужчина переходил в другую веру! Только жена должна принять веру мужа!
– Нет! – сказала она. – Я этого не понимаю. Почему такое неравноправие, я не хочу. Мои бабушки православные, мои дедушки, моя мама… Отец – коммунист. Оставайся здесь, будем вместе, если любишь меня, – ее слова ранили меня прямо в сердце.
Слезы полились градом из моих глаз. Я крикнул, что ни за что не отпущу ее, украду ее!
– Только попробуй ко мне прикоснуться силой, – сказала она. – Мою святую великомученицу Анастасию Узорешительницу римский жрец Ульпиан хотел лишить девственности, девственниц по закону Рима нельзя было казнить. И только Ульпиан прикоснулся к ней – сразу же ослеп. И ты ослепнешь!
– Я уже ослеп, – говорил я, – потому что ничего не могу, кроме тебя видеть. И теперь огонь твоей красоты будет мешать видеть мне белый свет, видеть лик Высочайшего Моего Повелителя!
– В чем же я виновата?! – спросила она.
– В том, что ты есть на свете!
Она неправильно меня поняла, посмотрела как на безумца, начала звать на помощь. Пришли люди, хотели меня отвести в милицию. Она убежала, и больше я ее не видел. Наяву. Спустя несколько лет по телевизору я, совершенно случайно, посмотрел трансляцию с чемпионата Европы по плаванию. И узнал ее в девушке, которая выступала за Россию. Она не заняла первого места. Ее прекрасное лицо искажала досада. И что, ради этого надо было отказываться от любви?! Прошло больше четверти века, но моя Анастасия все еще приходит ко мне во сне или в минуты размышлений… Москва, Россия, – страна греха, такая же, как и Америка.
– Поэтому их надо свести лбами, – гневно проговорил Узтемир.
– Да. Страны, где поощряется разврат, убивающий любовь, не должны быть на лице земном. Я не прощу никогда, – со злобой и ненавистью произнес Абдульмуталь.
– Давайте пока дела оставим. Сегодня у нас свободный день. Помните, у Омара Хайяма есть и такие строчки, – сказал Узтемир:
«Эй, расстанемся с грустью, печалью, слезами,
Пусть сожжет их навек в чаре жидкое пламя,
Виноградную ягоду в жены возьмем,
И получит развод наш постылая память»[2].
– В сорок четыре года Хайяма выгнали из столицы за богохульство. Если бы он не был великим ученым, его могли бы казнить… Алкоголь – зло! – грозно сказал Абдульмуталь. – Давай-ка выкурим кальян. Например, с верблюжьим молоком и миндалем.
– Хорошо. Просьба гостя – закон и радость для хозяина, – улыбнулся Узтемир.
Он позвал официантку. Шепнул ей несколько слов на ухо. Не прошло и десяти минут, как оба отдыхающих затягивались ароматным дымом из золоченых сосудов…
21
Евгения Анатольевна с трудом высвободилась из спального мешка. Она поднялась, подошла к двери, ударила два раза ладонью о косяк.
Через минуты три дверь открылась.
– Туалет? – скривился в усмешке Колкозбек.
Евгения Анатольевна молча прошла в небольшой коридор.
– Где?
– На луг. В доме туалет нет. Разбит, – сиплым голосом проговорил одноглазый.
Евгения Анатольевна спустилась с крыльца на альпийскую лужайку, за домом.
Колкозбек шел за ней.
– Пожалуйста, отойдите за угол, – попросила она. – И принесите мне воды.
– Да, да! – буркнул одноглазый.
Он ушел, но за ведром не отправился, он стал поджидать Евгению Анатольевну за углом. И когда та появилась, схватил ее за плечи и прижал к холодной бетонной стене.
– Тебе ребенок не мешать иметь мущин? – Один его глаз налился кровью, словно готов был выскочить из орбиты.
Евгения Анатольевна почувствовала смрадное и учащенное дыхание, попыталась оттолкнуть Колкозбека, но ей не хватило сил.
Его коричневая, холодная рука легла ей на низ живота. От мерзости Евгения Анатольевна чуть не потеряла сознание.
– Я знаю, что не мешать, – оскалился Колкозбек.
– Дима! – попыталась крикнуть несчастная женщина, но негодяй другой рукой зажал ей рот.
– Его убют. А потом и тебя убют. А сейчас ты живой. Я люблю живой.
– Смотри! – Евгения Анатольевна показала глазами.
Колкозбек обернулся. Вдали с гор спускались Абуджафар, Алтынбек и майор Воскобойников.
– Если им скажешь, я тебя убю!
Он потащил ее в чулан и запер дверь.
Вскоре за стеной Евгения Анатольевна услышала голос Абуджафара:
– Ты молодец, Дмитрий. А сейчас иди, подожди в комнате. За то, что ты так хорошо отработал, сегодня пообедаешь со своей женой.
Абуджафар разбудил Бейшенбека, проснулся и Жанболот.
– Мы сейчас поедем в Бишкек, а ты и Колкозбек останетесь с русскими, – по-киргизски распоряжался Абуджафар, – пообедаете все вместе, Колкозбек, приведешь майору жену, покажем, что мы слово держим. Только не давайте бабе много говорить. Припугните, чтобы как следует держала язык за зубами.
