ВСТРЕЧА ВТОРАЯ
Василий Васильич Казанцев.И огненно вспомнились мне —Усищев протуберансы,Кожанка и цейс на ремне.
Ведь это же — бесповоротно,И образ тот, время, не тронь.Василий Васильевич — ротный:«За мной — перебежка — огонь!»
«Василий Васильича? Прямо,Вот, видите, стол у окна…Над счетами (согнут упрямо,И лысина, точно луна).
Почтенный бухгалтер». БессильноШагнул и мгновенно остыл…Поручик Казанцев?.. Василий?..Но где же твой цейс и усы?
Какая-то шутка, насмешка,С ума посходили вы все!..Казанцев под пулями мешкалСо мной на ирбитском шоссе.
Нас дерзкие дни не скосили —Забуду ли пули ожог! —И вдруг шевиотовый, синий,Наполненный скукой мешок.
Грознейшей из всех революцийМы пулей ответили: нет!И вдруг этот куцый, кургузый,Уже располневший субъект.
Года революции, где вы?Кому ваш грядущий сигнал? —Вам в счетный, так это налево…Он тоже меня не узнал!
Смешно! Постарели и вымремВ безлюдьи осеннем, нагом,Но всё же, конторская мымра, —Сам Ленин был нашим врагом!
Р.В.15
Говорит Хабаровск,Р.В.15,На волне в семьдесят метров…ДискВ содрогании замирающих вибраций:Шорох, треск, писк.
Родина декламировала баритоном актера,Пела про яблочко, тренькала на мандолинах,Но в этом сумбуре мы искали шороховРодимых полей и лесов родимых.
Но тайга, должно быть, молчание слушала,Вероятно, поля изошли в молчании.Нагло лезли в разинутые уши —Писк, визг, бренчанье.
— Революционная гроза?Где там!Давно погасла огнеликая вышка.Перетряхивал Хабаровск перед целым светомМещанских душ барахлишко.
И когдаПанихидой ИнтернационалаЗакончился концерт через полчаса,Мы услышали —Лишь далекая залаАплодисментами оттрепетала, —Посторонние голоса.
Родина сказала:— Покурить оставь-ка!..И голосом погуще:— Вались ты к..!И снова несуразица звуков —Визг, вой, давка,Атака спутанных волн,Идущих в штыки.
Родина! Я уважаю революцию,Как всякое через, над и за,Но в вашем сердце уже не бьются,Уже не вздрагивают ее глаза, —
Говорит Хабаровск,Р.В.15,На волне…Родина, бросьте метраж!Революция идет,Она приближается, —Но,Пора сознаться,Накопляет ужеОбратный стаж.
ТАЙФУН
В. Логинову
Как в агонии, вздрагивает дом,Как в агонии, с каждым новым шквалом,Звенит стекло, затянутое льдом,А ветер мчит, рыдая об одном,О чем-то сказочном и небывалом.
О чем его волнующая речь,Его мятеж, ломающий деревья,Что хочет он, умчать иль уберечь?..Он обречен баюкать и стеречьКочевья туч, угрюмые кочевья.
И кажется, что ходит под окномОгромный призрак ростом до созвездий,И я томлюсь всю ночь, как этот дом,Как пес, изнемогающий в тупомТомлении на каменном подъезде!
ЛЕОНИД ЕЩИН
Ленька Ещин… Лишь под стихамиГромогласное — Леонид,Под газетными пустяками,От которых душа болит.
Да еще на кресте надгробном,Да еще в тех строках кривых,На письме от родной, должно быть,Не заставшей тебя в живых.
Был ты голым и был ты нищим,Никогда не берег себя,И о самое жизни днищеКолотила тобой судьба.
«Тында-рында» — не трын-трава лиСердца, ведающего, что вотОтгуляли, отгоревали,Отшумел Ледяной поход!
Позабыли Татарск и Ачинск,Городишки одной межи,Как от взятия и до сдачиПроползала сквозь сутки жизнь.
Их домишкам — играть в молчанку.Не расскажут уже они,Как скакал генерала МолчановаМимо них адъютант Леонид.
Как был шумен постой квартирный,Как шумели, смеялись как,Если сводку оперативнуюПолучал командир в стихах.
«Ай да Леня!» — и вот по глыбеБезнадежности побежитЛегкой трещиной улыбка,И раскалывается гранит!
Так лучами цветок обрызган,Так туманом шевелит луна…— Тында-рында! — и карта рискаВ диспозиции вновь сдана.
Докатились. Верней — докапали,Единицами: рота, взвод…И разбилась фаланга КаппеляО бетон крепостных ворот.
Нет, не так! В тыловые топиУвязили такую сталь!Проиграли, продали, пропили,У винтовок молчат уста.
День осенний — глухую хмару —Вспоминаю: в порту пустом,Где последний японский «Мару», —Леонид с вещевым мешком.
Оглянул голубьте горыВзором влажным, как водоем:«Тында-рында! И этот город —Удивительный — отдаем…»
Спи спокойно, кротчайший Ленька,Чья-то очередь за тобой!..Пусть же снится тебе макленка,Утро, цепи и легкий бой.
* Ловкий ты и хитрый ты, *
Ловкий ты и хитрый ты,Остроглазый черт,Архалук твой вытертыйО коня истерт.
На плечах от споротыхПолосы погон.Не осилил спора тыЛишь на перегон.
И дичал всё более,И несли врагиДо степей Монголии,До слепой Урги.
Гор песчаных рыжики,Зноя каминок.О колено ижевскийПоломал клинок.
Но его не выбилиИз беспутных рук.По дорогам гибелиМы гуляли, друг!
Раскаленный добелаОтзвенел песок,Видно, время пробилоРаздробить висок.
Вольный ветер клонитсяЗамести тропу…Отгуляла конницаВ золотом степу!
РУЧНАЯ ВОЛЧИХА
На бугре, с которого виднаПутаница двориков и улица,В мысли темные погружена,Застывает. Вслушиваясь, щурится.
Люди, куры, лошади, дома —Ничего не помнит, кроме этого.Отчего же, не поймет сама,Тянет выть, лесною песней сетовать.
И тоску уверенность пронзит,Что и псы, и каменные ящики —Всё, что там и что вот тут, вблизи, —Только сон лишь, а не настоящее.
Где оно! Об этом ветеркиНамекают, перебросив к пленницеЗаревые запахи реки,Над которой ало солнце пенится.
Где ж оно? Пылая, облакаНе туда ли тянутся, бродяги.Вздрагивают серые бока,Ищущие ноздри жадно вздрагивают.
Спрыгнет наземь с пыльного бугра,От собак уйдет в кусты, за липу,И, светя глазами, до утраБудет петь, звериной песней всхлипывать.
Бедная! Отныне навсегдаБудет в сердце боль истомы вещей.Как и мы, поэты, — никогдаНе увидишь мир, мечтой обещанный.
* Я вспомнил Стоход. *
Я вспомнил Стоход.Еврейское кладбище — влево.А солнцеКоктейлевой вишнейБрошено в вермут заката.
Хочется пить. Стреляют. Бежим.
У первых могил залегли. Солдаты острили:«Пожалуй,Покойникам снится погром!»
Я спал на земле,Шершавой, еще не остывшей, пахучей.Под утроМеня разбудил холодок.
Светало. И солнцеВсходило оттуда,Где наши резервы лежали.И не было в солнцеПомину вчерашнего солнца:
Косило оно и бросалоЛучи, как фонтаны,Которые в море выфыркивают киты.
Сердитое солнце всходило,Тревожное солнце:Оно обещало нам бой.
Я стал озираться.На рыжей плите,Солдатской лопатою брошен,Зубами гранит укусив,ЗеленелЧеловеческий череп.
Он крупный был оченьИ мозгНемалый,Должно быть,Вмещал он при жизни.
О чем я подумал тогда?Едва лиО Гамлете,Нет, я Шекспира не вспомнил!
«Должно быть, раввин, —Сказал я соседу, —Хозяином черепа был…Посмотри-ка, огромный!"
Тут начали нас колотить,И в окопы,В могилки,Нарытые между могил,Легли мыИ так пролежали до полдня,Пока австрияк не очистил внезапно местечко.
АГОНИЯ
