есть легкое подозрение, что дело не в призовых деньгах, а в том, что матч против этого парня – этого угрюмого, привлекательного, странного парня – был бы самым увлекательным за всю мою жизнь.
– У Мальте Коха на этот счет другое мнение.
– Кох – ничтожество.
– Он второй игрок в мире.
– У него второе место в рейтинге, – поправляет он.
Я вспоминаю, как Нолан вчера унизил его, и говорю:
– Ты когда-нибудь думал, что Кох был бы меньшим козлом, если бы ты хотя бы пару минут в неделю потакал его иллюзиям и притворялся, что он достойный соперник?
– Нет.
– Точно. – Я медленно поворачиваюсь, чтобы уйти. – Что ж, было весело, но…
Нолан хватает меня за предплечье:
– Сыграй со мной.
– Я не играю.
Его брови удивленно взлетают.
– Тебе меня не обмануть.
Я вспыхиваю:
– Я играю в шахматы только на работе.
– Ты играешь в шахматы только в «Цугцванге»? – скептичный тон выдает недоверие. А еще Нолан до сих пор держит меня за руку.
– Или на турнире. Только не в свободное время. Я стараюсь вообще не думать о шахматах на досуге, а твое присутствие никак не способствует этому, так что…
Он усмехается:
– Ты постоянно думаешь о шахматах, Мэллори, и мы оба это знаем.
Я бы посмеялась над ним, если бы сегодня не прокручивала партии Коха в своей голове, так что слова Нолана меня задели. Я высвобождаюсь из хватки, игнорируя ставшее привычным тепло его кожи, и расправляю плечи.
– Может, это ты думаешь о них без остановки. Может, ты вконец зависимый. Может, заворачиваешь шахматные наборы в пластиковые пакеты и прячешь в бачке унитаза, потому что не можешь больше ни о чем думать. – Вспоминаю слух о Бодлер, и до меня внезапно доходит, что если у одного из нас нет ничего на личном фронте, то это точно не Нолан. И все же я зашла слишком далеко, чтобы остановиться. – Но для некоторых шахматы просто игра, и они умеют находить баланс между работой и личной жизнью.
Он склоняется надо мной. Его лицо всего в нескольких дюймах от моего.
– Я хочу играть в шахматы с тобой, – повторяет Нолан. Голос становится ниже. Ближе. Глубже. – Прошу, Мэллори.
Он как будто открыл мне какую-то тайну. Стал уязвимым. Неожиданно Нолан выглядит младше, чем обычно: мальчишка, который просит кого-то сделать что-то очень, очень для него важное. Такому сложно отказать.
Но не невозможно.
– Мне жаль, Нолан. Я буду играть против тебя только на турнире.
– Нет, – он трясет головой. – Я не могу ждать так долго.
– Что, прости?
– У тебя, считай, нет никакого рейтинга. Пройдут годы, прежде чем тебя пригласят на турниры самого высокого уровня, а следующий открытый чемпионат состоится поздней весной…
– Это неправда, – спорю я, хотя понятия не имею.
Его упрямое, недовольное, почти взволнованное выражение лица дает мне понять, что я неправа.
Что-то скручивается у меня в желудке.
– Почему? – спрашивает он. – Откуда весь этот бред про «не играю вне работы»?
– Я не обязана перед тобой отчитываться. – Тогда почему ты именно этим сейчас и занимаешься? – Но… я не люблю шахматы. Во всяком случае, не так, как любишь ты. Это просто работа – то, чем я занималась когда-то давно, – я пожимаю плечами. Напряжение непривычно сковывает тело. – И теперь хочу, чтобы все было именно так.
Нолан молча изучает меня. Затем произносит:
– Если это из-за твоего отца…
– Нет, – закрываю глаза. В ушах громкий рев, в висках стучат барабаны. Медленные, глубокие вдохи помогают успокоиться. Самую малость. – Нет, – я выдерживаю его взгляд. – И прошу тебя, никогда больше не упоминай моего отца.
Короткий взгляд Нолана говорит нет. Но он кивает:
– Я тебе заплачу.
– Что?
– Отдам то, что получил вчера. Ведь ты тоже должна была соревноваться за главный приз.
– Ты сейчас серьезно?
– Да.
– Если выиграю, ты заплатишь мне пятьдесят тысяч долларов.
– Я заплачу их тебе, даже если выиграю сам.
Я смеюсь:
– Трындеж.
– Я не вру. Пятьдесят тысяч долларов – ничто для меня.
– Ну да, ну да, – меня жалит тот факт, что он говорит это перед моим домом ниже-среднего-класса и бесплодным абрикосовым деревом. – Пошел ты.
Я ухожу прочь, и на этот раз он не пытается остановить меня силой. Ему это не нужно: за два шага он оказывается передо мной, преграждая путь к дому. Солнце уже село, и в саду не видно ни зги.
– Я хотел сказать, что деньги не проблема. Если сыграешь со мной, я заплачу.
– Зачем тебе все это? Не можешь пережить, что кто-то лучше тебя? Или ты как Кох, который не может смириться, что проиграл женщине?
– Что? – Нолан выглядит искренне потрясенным. – Нет. Я не такой, как он.
– Тогда почему?
– Потому что, – он едва не рычит, – потому что… потому что ты… – Он резко прерывается и делает несколько шагов назад, разочарованно машет рукой, будто принимает поражение. Я узнаю этот жест по его редким проигрышам в шахматах.
Похоже, я в каком-то смысле его победила.
– Послушай, Нолан. Мне жаль. Я… Я не буду играть с тобой. – Думаю, на его лице написано разочарование, и в моей груди зарождается похожее чувство. – Ничего личного. Я обещала себе держаться от шахмат подальше.
Поворачиваюсь и не прощаясь захожу в дом, испытывая ненависть к себе по дороге в комнату за это странное ощущение потери, которое теплится на дне желудка.
Идиотка. Он просто не может принять поражение. Никакая я не особенная. Дело вообще не во мне – дело в нем. В его статусе. Его комплексах. Его потребности быть лучше.
Зайдя в комнату, я чувствую пульсацию в голове и жду не дождусь, когда окажусь в кровати. Не могу дождаться, чтобы день закончился.
– Нолан ушел?
Я вздрагиваю от неожиданного вопроса. Уже и забыла, что Дарси здесь, делает домашку у себя за столом.
– Да. Ему нужно было домой.
– Ну, его можно понять.
Я киваю, ища по комнате свою пижаму.
– Думаю, у него полно дел. В конце концов, он же лучший игрок в шахматы во всем мире.
Глава 11
Я моргаю.
Моргаю снова.
Когда моргаю в третий раз, то принимаю решение солгать.
– Ты перепутала его с кем-то другим, милая. – Я кашляю. – Тебе помочь с домашкой?
– Его зовут Нолан Сойер, верно?
– Просто однофамильцы, – делаю неопределенный жест рукой. – Помнишь, когда ты ходила в детский сад, там было четыре Мэдисон Смит в…
Дарси показывает мне свой планшет с открытой страничкой «Википедии», где, конечно же, есть фотография в высоком разрешении, на которой Нолан с задумчивым видом смотрит на доску. Я и рада бы все отрицать, но это, бесспорно, тот же парень, который умял весь наш мясной рулет.
Я моргаю.
Моргаю снова.
Когда моргаю в третий раз, то принимаю решение солгать снова. Дарси всего двенадцать. Я смогу переубедить ее.
Драматично вздыхаю:
– Да не может быть! Ты серьезно? – Из меня ужасная актриса. Первоклашка в школьном спектакле и то сыграет лучше. – Он никогда не упоминал ничего подобного. Когда увижу его в следующий раз, обязательно спрошу.
Я замолкаю, потому что Дарси переходит на следующую страницу. На ней фотография двух человек: Нолан, чей неясный силуэт вырисовывается с одной стороны доски, пожимает руку блондинке во фланелевой рубашке, подозрительно похожей на меня. Никто из них не улыбается и не говорит, но они смотрят друг другу в глаза так, будто в этом есть что-то интимное.
Мой взгляд падает на заголовок: «Кто же такая Мэллори Гринлиф, эта новая выдающаяся шахматистка?»
– Черт.
– Тут целая статья про тебя.
– Черт.
– С картинками.
– Черт.
– И даже видео, но оно почему-то не работает. Кажется, всплывающие ролики заблокированы.
– Черт, черт, черт. – Конечно, это дерьмо выложили в интернет. Повсюду была пресса – я что, ожидала, что они потом приклеят все материалы в свой маленький альбом для скрапбукинга? – Черт.
– Не стоит ругаться рядом с двенадцатилетним ребенком. Миссис Вителли говорит, что мой мозг очень податливый. Если скажешь это слово еще раз, то у меня повысятся шансы оказаться в колонии
