"Вот Вам, сэр, и феодализм. Прежде, чем получать прибыль, извольте сделать инвестиции. А не имеете первоначального капитала — шиш вам, а не эксплуатация угнетенных трудящихся. Законы экономики действуют, наплевав с высокого дерева на то, что Карл Маркс их еще не придумал. А потом, ведь, еще и процесс производства организовать надо, сбыт продукции наладить, (хотя, какой к черту сбыт при натуральном хозяйстве?), обеспечить кадрам необходимые условия и прочее, и прочее, и прочее. Тяжела судьба эксплуататора, горек его хлеб и туманны перспективы.
А холопы? Почему так безропотно идут в рабство? Должен же быть у них какой-то резон. Чем они будут заниматься у хозяина? Примерно тем же самым, чем и на воле, только часть добытого своим трудом будут отдавать хозяину. И в чем смысл? Возможно, в том, что никто уже не приедет и не отберет все, в том числе и жизнь? Защита. Собственно, получается государство в миниатюре: население платит налоги на содержание армии и аппарата управления.
И это — та самая община, которая наиболее яростно сопротивлялась вторжению ратнинцев на здешние земли? А почему бы и нет? Те, у кого хватало запала на сопротивление, постоянно гибли в стычках, возможно, совсем молодыми, не оставив потомства. Те же, кто сидел тихо, занимался хозяйством, в драку не лез, продолжали плодиться. Неизбежно, численное соотношение менялось в их пользу. В последний поход Славомир увел всего двадцать шесть человек, больше не нашлось, весьма показательный признак. Увел и сгинул. Перед оставшимися в полный рост встала дилемма: браться за оружие самим или найти себе защитника.
Раздумывать они, конечно, могли сколь угодно долго, но дед заставил принимать решение немедленно. Вернее сказать: сам за них все решил, а они могли соглашаться или не соглашаться, с соответствующими последствиями. Те, кто не согласен, дернули в лес, а остальные… ну, конечно же, не в восторге, но деваться-то некуда. Да и устали они от противостояния, длящегося уже более сотни лет, тем более что явно его проигрывали. Ведь ждали же, может быть, сами себе в том не признаваясь, что рано или поздно появятся у ворот закованные в железо всадники и придется либо умирать, либо… Сотник Корней дал им возможность не умирать, и они согласились.
Сколько же себе дед народу урвет? Сотнику положено двадцать долей, десятникам — по три доли, ратникам — по одной, но могут быть премии за особые заслуги, при условии общего согласия. Так, если подсчитать все вместе и разделить… получается, что деду отходит около четверти всего, что добыли. Однако! А еще семьи родственников Татьяны, они в доли добычи не входят, дед принимает их в свою семью. Да куда же он их всех денет-то? И ли я чего-то не понимаю, или дед сошел с ума. Пожалуй, все-таки, дело во мне, дед на сумасшедшего не похож".
— Афоня, пацан-то опять, что ли, уснул? — негромко спросил Илья.
— Да, вроде бы… Он, говорят, крови много потерял, от этого в сон все время тянет. Я вот тоже, когда мне копьем бок пропороли, кровью залился. Потом неделю дрых, только поесть, да по нужде просыпался.
— Совсем пацан еще… — Илья немного помолчал и вдруг поинтересовался:
— Афоня, у тебя, сколько убитых на счету?
— Не все в счет идут. — Недовольно пробурчал Афоня в ответ.
— У всех не все в счет идут, а сколько, все-таки? — Прицепился обозник словно репей.
— Ну, двенадцать…
— А колечко где же? — В голосе Ильи прорезались нотки ехидства.
— Да, двое — обозники, вроде тебя, а еще четверо — стрелами.
— Значит, шесть?
— Ну, шесть, чего ты привязался-то?
— А то! У этого пацана уже десять, и он серебряное кольцо полноправного ратника заслужил, а ему всего тринадцать лет. Каково, а?
— Не Илья, — Афанасий охотно переключился со скользкой для него темы на обсуждение Мишки — не будет ему кольца, не так это просто. Смотри: в счет идут только воины, с которыми грудь в грудь схватился и одолел. А он там пятерых из самострела побил и только одного ножом, да и то: не воины они были, а тати, хоть и в доспехе. А здесь ему двоих точно засчитать можно, того, которого он ножом и того, которого пес задрал. Если ты ворога конем стоптал, это засчитывается, ну и пса, наверно, можно так же считать. А еще двоих, опять, из самострела. Но тут уж, как старики решат, он оборону держал, для нас время выгадывал, могут и засчитать. Так что, либо двоих, либо, если повезет, пятерых. Только он, пока, не воин, счет на него не ведется.
"Да, серебряное кольцо за победу над десятью равными тебе воинами заслужить не просто. Но — это талисман, и очень сильный. Обладателей таких колец убивают очень редко, и неудивительно — опытный ветеран умеет выжить почти при любом раскладе. А Афоня-то молодец! Лучнику редко грудь в грудь схватываться приходится, а у него уже шесть побед на счету. Еще четыре и будет тянуть жребий при дележе добычи вместе со стариками — сразу после сотника и десятников. Римляне таких ветеранов в третий ряд ставили, и считалось, что если дело до них дошло, то битва была очень тяжелой. Даже пословица латинская есть…не помню".
— Но, все равно, пацан же! — Илья не желал оставлять интересующую его тему. — Пацан, а столько народу накрошил, и в таких переделках выжил!
— Бывает…
— Конечно, бывает всякое, но я вот поспрашивал и оказывается, что он еще с двумя пацанами в Турове троих татей уложил, а еще одного покалечил.
— Ты еще не все знаешь. Если подумать, так жуть берет.
Афоня выдержал многозначительную паузу и Илья тут же «повелся»:
— А что такое? Почему жуть?
— Лука пленных допрашивал, они такое рассказали! Он, когда один на дороге остался, сначала троих уложил, которые его живьем взять хотели. А потом начал с ними лаяться, пообещал яйца отстричь. И сделал! Так одному прямо в мошонку болт и всадил, его потом нашли — лежит под елкой скрюченный, кровью истек. А Михайла еще больше в раж вошел и так их вожака срамными словами поливать начал, что у лесовиков уши чуть не поотсыхали. Ребята из любопытства просили повторить, а те не могут, только фыркают, да хихикают. А ты говоришь: тринадцать лет.
— Вот-вот. А ты бы так смог? Раненый, один против тридцати, а к тебе подойти боятся. Бьешь на выбор туда, куда пообещал, да лаешься так, что матерые мужики чумеют. Где и выучился-то?
По голосу обозника было не понять, чем он больше восхищается: храбростью пацана или его умению ругаться.
— Не, Илья, это еще не все. — Продолжил накручивать ужас Афоня. — Ты слыхал, как он того лесовика, который его пса убил, уделал? Живого места не оставил, а выл, говорят, как волчара, аж кони шарахались.
— Слыхал, а что тебя удивляет? Он первый раз в жизни боевого товарища потерял, пусть и пса, но к животине иной раз сильнее, чем к человеку привязываешься. Не было у тебя еще товарища, которому ты жизнь спасал, а он — тебе. И не дай Бог такое пережить, по себе знаю.
— Не в товарище дело, — гнул свою линию Афанасий. — Илья, тут пострашнее. Лука, когда мы из Ратного к ним на помощь прискакали, по всем следам сам прошел, чтобы понять, что там делалось. Ты же знаешь: он дотошный. С ним Тихон и Петька Складень ходили. Вернулись, оба бледные, глаза как плошки и есть отказались. А ребята-то бывалые. Ну, мы их расспрашивать, а они даже говорить, поначалу, не хотели.
В общем, нашли они в лесу сани, а в них месиво кровавое, даже не разобрать, сколько народу там смерть приняло: то ли двое, то ли трое. Рубили их так, что и сани в щепки. А вокруг саней следы Корнея и Михайлы. Представляешь? А потом, в другой стороне, нашли в лесу одного живого. Тут еще жутче: уши, нос и язык отрезаны, и подколенные жилы посечены. Так в лесу живым и брошен, а около него следы конские и Михайлы. Вот тут и подумаешь. Если все вместе сложить, просто жуть берет. С виду-то — обычный пацан и разговаривает вежливо, разумно. Даже помочь обещал, и зла не держит, за то, что бросили на дороге.
Собеседники на некоторое время умолкли, потом Илья продолжил:
— Жутко, конечно, но не удивительно. Лисовинов корень. Слыхал про сотника Агея, корнеева отца?
— Ну, был такой, давно уже. Лет тридцать, наверно.
— Больше сорока лет назад он тогдашнего сотника своими руками зарезал, у всех на глазах. За то, что тот сотню чуть не под полное истребление подвел. А потом приказал каждому из оставшихся ратников по пять холопок обрюхатить, а детей самим воспитывать, чтобы, значит, пополнение выросло. А попу, который ему пенять за это надумал, с одного удара три зуба вышиб.
— Сотника… ничего себе! Это что же, мой отец от холопки мог родиться?
— Не важно, что от холопки, — отозвался Илья наставительным тоном — важно, что от ратника и ратником воспитан!
— Так и сам Корней…
— Нет, Лисовины свою кровь чтят, не простая она.
— Как это? — Не понял Афоня. — Что значит "не простая"?
