Расположились в хлебах, танки замаскировали в балках. Перекусили чем бог послал, умылись, стали приводить себя в порядок, офицеры постарше меня принялись бриться. Тишина, спокойно, солнце светит, небо голубое, ни облачка. Сколько красоты кругом, и какое это счастье – жить!
На этом привале произошел несчастный случай, который я очень хорошо помню. Лейтенант Александр Гущенков, командир пулеметного взвода нашей роты, брился. К нему подошел лейтенант Петр Малютин, чтобы побриться, когда он закончит. У Гущенкова был трофейный пистолет «парабеллум». Пистолет этой системы у нас в армии редко у кого встретишь, не любили его, сложный он был, хотя в руке лежал хорошо.
Подойдя, лейтенант Малютин взял пистолет, которого, видимо, никогда не видел, и стал изучать. Незаметно для себя он загнал патрон в патронник, нажал на спусковой крючок, и произошел выстрел. Пуля попала Гущенкову в левое плечо и прошла навылет через мягкие ткани. Петр сначала не понял, что произошло, пока Александр ему не сказал: «Петька, ты меня ранил». Малютин смертельно испугался, но все обошлось относительно благополучно – не убил, а только ранил в левое плечо. Гущенкова быстро перевязали и отправили в госпиталь, однако его мытарства не кончились, и ему пришлось избежать еще одной смертельной опасности. Как он нам потом рассказывал, в село, куда были помещены раненые под наблюдением медиков, ворвались немцы, какая-то отступающая группа. Они сразу же бросились к дому, где находились раненые, врывались в комнаты и расстреливали всех, кто там находился. Александр Гущенков спрыгнул со второго этажа и, отстреливаясь из «парабеллума», скрылся в хлебах, хорошо, что быстро стемнело. В армейский госпиталь он попал только через несколько дней. К сожалению, это был не единственный случай, когда немцы расстреливали раненых и медицинский персонал. Я считаю, что оправдания подобным зверствам нет.
У меня тоже был случай, когда я ранил своего офицера, командира пулеметного взвода. А получилось так. Батальон атаковал фрицев и почти отбросил их с дороги, они уже убегали под нашим натиском, когда мои бойцы говорят: «Товарищ лейтенант, слева нас атакуют немцы!» Бинокль я не носил – в бою, в атаке, он только мешал, но, присмотревшись повнимательней, я действительно увидел, что на левый фланг нашей роты на самом деле бегут фрицы в своих касках с рожками по бокам. Особенно настырным был один – то спрячется, то появится опять, выглядывая из пшеницы. Почему-то у меня оказалась винтовка, вернее, немецкий карабин. Недолго думая, я прицелился и, как только он выглянул, выстрелил. И вдруг оттуда раздался мат-перемат. Оказывается, это был свой, в бою он нашел немецкую каску и надел ее на голову, для безопасности. Я его не убил, а только прострелил ему нос. Он немедленно отбросил немецкую каску, его перевязали и отправили в тыл, как раненного от немецкой пули. А как еще? Пуля-то действительно была немецкая. Разве можно при наступлении нахлобучивать немецкие атрибуты? В обороне дело другое, да и то осторожно.
В тот день, когда был ранен Гущенков, наша колонна, наверное, полдня спокойно продвигалась вперед, не встречая противника. Авиации тоже не было. Но радости нашей не суждено было сбыться – во второй половине дня противник опять бросил против нас авиацию. В отсутствие наших истребителей (зенитные орудия тоже не всегда были в колонне) немцы, не побоюсь этого слова, без помех издевались над нами. На малой высоте они штурмовали все живое, и мы несли потери и в танках, и в личном составе. Почему не было наших истребителей? Мне кажется, только оттого, что наша бригада далеко ушла от аэродромов базирования истребительной авиации, дальность действия которых ограничена. Имея задачу освободить город Львов, наша танковая армия, в том числе и наша 49-я мехбригада, ушли в тыл противника, почти на 100 километров оторвались от общевойсковых армий, которые в основном двигались пешим порядком и вели непрерывные бои с немцами.
Бои за город Львов
19 июля перед одним из сел мы заметили позиции немцев. Батальон рассыпался в цепь, наша рота развернулась и стала продвигаться в направлении этого села, левее дороги, а 3-я рота под командованием старшего лейтенанта Костенко – правее дороги. Мы учли бои под Бобркой, 2-я рота осталась в резерве комбата. В одном из оврагов мы встретили двух человек в нашем обмундировании. Они заявили, что являются летчиками штурмовика Ил-2, который сбили немецкие истребители при штурмовке противника на окраине Львова, и пробираются на восток к своим. Они попросили поесть, мы дали им хлеба и консервов, а сами стали цепью продвигаться вперед. Летчики сообщили, что немцев в селе нет и немецкие окопы немцами не заняты, и все так и оказалось. Перед траншеей было, однако, натянуто проволочное заграждение – «спираль Бруно». Это колючий моток метр в высоту и столько же в ширину. Мы пытались перепрыгнуть его, но ничего не получилось. Я приказал набросить плащ-палатки в несколько слоев, и по ним мы переползли на другую сторону. Хорошо, что противника не было, а то бы мы застряли перед этим заграждением.
Мы вступили в село. Попрятавшиеся жители постепенно стали выходить из своих укрытий. Кое-кто из солдат заходил в хаты, и там их угощали молоком и белым хлебом. Мне тоже принесли, но молоко я не стал пить, а краюшку пшеничного хлеба съел. Почему-то опять кухня отстала, и мы с вечера не ели. Когда мы выходили из села, голодным из нас никто уже не был. После этого села мы двигались и на танках, и пешком. Немецкая авиация не оставляла нас в покое, поэтому мы продвигались вперед, на запад, челночным порядком.
Наступали сумерки, авиация наконец-то от нас отстала, и мы могли спокойно продолжать движение. Ближе к ночи я со взводом достиг какого-то населенного пункта, к сожалению, уже не помню его названия. Впереди, в одном или двух километрах, лежал Львов. Когда я пришел с докладом к командиру батальона, он разрешил солдатам отдыхать. Мне он поставил задачу на следующий день рано утром наступать на г. Львов. Это было, скорее всего, 20 июля 1944-го, в день моего рождения – мне исполнялся 21 год.
В связи с тем, что командир взвода Петр Шакуло был легко ранен, мне поручалось командовать и его взводом. Помкомвзвода у Петра был сержант Савкин – смелый парень, я его знал по каменец-подольским боям и очень уважал. Савкин был надежный парень, солдаты его слушались и уважали. В роте из командиров мы с ним оставались одни.
Надо сказать, что ко Львову подошел только наш 1-й мотострелковый батальон, даже скорее рота, а если конкретнее, то штаб батальона – комбат Козиенко, замполит Герштейн и начштаба батальона Григорьев, мой взвод и взвод Шакуло (без него самого). Третий взвод с командиром роты Чернышовым был оставлен на каком-то перекрестке (комвзвода лейтенант Гаврилов был ранен) на случай появления фрицев. Гущенков тоже был ранен. Вторая рота (комроты Штоколов) также осталась на какой-то высотке. Третья же рота (Костенко) ушла на помощь 16-й Гвардейской мехбригаде, которая «завязла» в уличных боях в городе Перемышляны, юго-восточнее Львова. Второй и третий батальоны нашей бригады вели бои где-то в стороне, а 56-й танковый полк покинул наш батальон, выполняя другие задачи. Таким образом, брать Львов было поручено комбатом мне с двумя взводами, насчитывающими 30–35 человек. Громадный город и кучка бойцов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
