Он положил на турникет письмо к Большому литовскому брату: сверху припечатал связкой гранат и выдернул на одной кольцо. А потом сел рядом и закрыл глаза. А когда распадался на атомы, когда возносился к потолку подвала, ощутил ликование.
— Ну что, московит, оттянулся?
Три дня и вся жизнь в Петербурге
— Когда вы меня отвезете домой?
— Очень скоро. Пойми меня правильно. Твоих родителей нужно подготовить. С тобой же ведь всякое происходило. Они отчаялись уже. Им позвонили, сказали, что, по всей видимости, они тебя увидят в самое ближайшее время. Отдохни пока немного.
— Нет. Я хочу домой.
— Позволь тебе не позволить. В этом заключается моя работа. Разрешать или не разрешать. Я милиционер. Мент. Мне стоило большого труда тебя найти, Коля. И я должен тебя допросить. Снять показания. Это важно. Ты понимаешь?
— А потом сразу домой?
— Если я услышу от тебя то, что хочу услышать, — сразу. Но, по всей видимости, только завтра.
Николай Дмитриевич Безухов заплакал.
«Безумно жаль парня, но так и должно быть», — подумал он. Николай Дмитриевич хватил лиха в подсобке разливочной на проспекте Большевиков, в тайном цехе, где в бутылки с какими-то фантастическими названиями водок разливали неплохой спирт. Содержимое должно соответствовать.
— Ты, Николай, теперь человек взрослый. Будешь показания в суде давать, если захочешь. Не захочешь — не будешь. Твоим родителям деньги предложат. Большие деньги. Как думаешь — возьмут?
— Откуда мне знать? — совершенно по-взрослому ответил Николай Дмитриевич.
— Ну вот и чудненько. Ты наелся или еще бутербродов сделать? Или пельменей?
— У вас водка есть?
— Привык уже?
— Ага. Голова раскалывается.
— Сколько же тебе давали?
— Утром немного, грамм пятьдесят. В обед полстакана. И на ночь.
— А сам ты не наливал себе?
— Нальешь, как же. Сразу по хоботу получишь. Или… — Он опять заплакал. — А можно мне ничего не рассказывать? Даже родителям?
— Коля, мужик! Они же догадаются. Тебя же врач будет осматривать. Ты уж терпи. А мы все тебе поможем.
— Водки дадите?
— Ну, давай, по маленькой.
Зверев сходил на кухню, достал из холодильника бутылку, налил в кастрюльку воды для пельменей, сделал два толстых бутерброда с докторской колбасой, сыром и маслом. Он так с детства любил… Масло, потом сыр, сверху колбаса. Открыл банку маринованных огурцов.
— Иди сюда, Николай Дмитриевич. Только про это yж никому не рассказывай.
…В Пулкове Коля работал уже неделю. Собирал пустые бутылки. Бомжам сюда добираться было накладно. Конкуренция небольшая. Поспокойней, чем на вокзалах. С милиционерами у него получилось полное взаимопонимание. Нейтралитет. Из здания его выкинули пока всего раз. Тепло. Частенько помогал при получении товара в ларьках и буфетах. Работал честно и ничего не украл, хотя были возможности. За день выходило тысяч до пятидесяти. Народ летает сейчас богатый. Простой человек — только по крайней нужде. Пива пьется бутылочного много. Только тару нужно успевать отслеживать, потому что и буфетная братия не гнушается.
В тот день должны были что-то завозить в ресторан на втором этаже. Его позвали, он ждал у входа. Потом должны были провести в подсобку, и там уже он начинал грузить. Здесь его кормили два раза. Мясо давали. Пулково — место не вредное. Если бы не тот день, он бы и сейчас там оставался.
— Родители-то работают?
— Мать работает. Триста тысяч получает. Отец на бирже. Столько же… У меня иногда миллион выходил.
— Правда, что ли? — искренне удивился Зверев.
— А то… — гордо ответил Николай. Он уже захмелел.
Зверев решил, что пора и за пельмени приняться.
— Я с горчицей люблю, — заметил Коля.
— Нету горчицы. Есть волшебный порошок.
— Что еще такое? — Мальчик хмелел и становился несколько нагловатым. Он потянулся к бутылке снова.
— А не хватит тебе?
— Мне-то? Да я ни в одном глазу.
— Ты раньше-то пробовал водку?
— Было дело. Но так, как у кирбабаев, нет.
— Чего ж ты их так?
— А чего? Они и есть кирбабаи. Вот оклемаюсь и всех буду мочить.
— Николай Дмитриевич, пора нам о деле поговорить. Пить мы больше не будем. Сейчас все расскажешь и утром поедешь домой. А может быть, и прямо сейчас. Давай рассказывай.
— Шалишь, ментяра, на понт взять хочешь?
— Коля, я тебя вместо дома в распределитель отвезу и личность буду выяснять. Неделю. Ты у меня сейчас договоришься.
Коля сник.
— Значит, жду я работы. У ресторана на втором этаже. Там обедают Бабетта с Кроликом.
— Знаешь их?
— Посматриваю телевизор, — важно объявил Николай Дмитриевич.
— И нравились они тебе?
— Почему нравились?
— А нету их больше. Они из того ресторана вперед ногами отплыли. Убили их.
— Ну дела! — весело объявил Коля.
— Ты, Николай, значит, стоишь у входа и что видишь?
— Все вижу. Весь зал.
— И что в зале?
— Сидят все, обедают.
— Сколько было людей в зале, может, вспомнишь?
— Пятеро всего. Двое слева портвейн пили, Кролик с Бабеттой справа сидели.
— А пятый кто?
— А пятый мужик. Кофе пил или чай. Не помню. Потом он подошел к Кролику, постоял там у них недолго. Потом пошел на выход.
— И все?
— А что еще?
— Что он у столика делал?
— Мне не видно было. Он спиной стоял. Потом пошел на выход.
— Так, пошел. Что дальше?
— А кто убийца?
— А ты как думаешь?
— А мне откуда знать?
— А он и убил.
— Во дела.
— И что дальше, Коля?
— Он ко мне подошел и стал смотреть на меня внимательно.
— И дальше?
— Жвачку вынул из кармана, целую пачку, потом руку мне на голову положил, а потом я ничего не помню…
— Но как к кирбабаям попал, помнишь?
— Помню, как у моря сижу. Холмы зеленые — помню.
— Вы что, в лесу с ним были?
— Не были мы ни в каком лесу. А может, и были. Он мне память вынул. Потом вложил. И там большого куска не стало.
— С чего ты взял?
— Мне сон такой стал сниться.
— То есть ты все помнишь до того момента, когда он дал тебе жвачку?
— Да, до момента.
— А потом что? Ты когда в себя пришел?
— На Кондратьевском рынке.
— И как ты там оказался? Делал там что?
— Как бы сидел на ящике. Там, где удочками торгуют. Червяками.
— И дальше что?
— Я даже не знал, сколько времени прошло. Есть страшно хотелось. Тут мужик подошел.
— Какой?
— Спиридон. Из кафешки, где меня держали. Работу предложил. Сто штук вечером обещал.
— И ты поехал?
— Поехал.
— Там, в Пулкове, смерть мимо тебя прошла. Жвачку ты от нее получил. А мог и то, что Бабетта с Кроликом. Иголки с цианидом.
— А нашли его?
— Вот тут ты и поможешь нам. Ты умаялся сегодня?
— Домой отвезете?
— Отвезу, Коля. Только ты поспи покуда, отдохни. А я позвоню, чтобы тебя встречать готовились.
Зверев вынул из шкафа телефон, подключил его, набрал номер психолога Хорина. Того не оказалось дома. Больше он не рисковал обращаться ни к кому и решил ждать.
Хорин появился дома через два часа. Мальчик спал. Пиликала на столе рация. Зверев слушал, как переговариваются патрульные машины, что им говорят с пульта, прикидывал примерную ситуацию по городу. Делал он это совершенно автоматически, чтобы не включать телевизор и не слышать заклинаний стервозных дам и глубокомысленных комментаторов о беспомощности правоохранительных органов.
— У него провал памяти, Хорин. Говорит, что подошел мужик, а это был Телепин, положил руку на голову, и все. Зеленые холмы и море. Очнулся на Кондратьевском. Потом его Спиридонов отвел в подпольный цех, где приковал цепью к паровому. Потом — сам понимаешь, что делалось. В день чуть не по бутылке водки заставляли выпивать.
— Ты его похмелял, что ли?
— Пришлось. Сможешь с ним работать?
— Когда проспится и протрезвеет.
— Мне каждый час дорог.
— Я же сказал, что когда придет в себя. Нужно его сейчас в палату.
— Он домой хочет. Я же обещал.
— Хочет — поедет.
— Давай я тебе раскладушку поставлю. Он проснется, и будешь работать.
— А если сейчас не получится? Он же запрется потом. Будет тяжелей стократ.
— А если потом родители к нему не подпустят?
— А кто у него родители?
— Нормальные советские нищие.
— Не знаю. Можно попробовать. Ты чего его домой-то притащил?
— Тут надежнее. Я еще и наряд поставил. Смерть мимо него один раз прошла, второй раз не минует. И меня заодно приберет. Дело какое-то нечистое, Хорин.
— Ну, черт с тобой.
— Ну и чудненько. Ты скажи: тебя гипнозу на курсах обучали или ты уже уродом родился?
— Родился. А потом развился. Хочешь, тебя разовью?
— Нет, спасибо. Мне и так хорошо.
