крепко сжав зубы.
— А и казните меня, — вдруг сказал он. — Мерзкая моя жизнь. Только вот просьбишка — под топчаном моим есть половица скрипучая. Там коробка из-под апеннинского печенья. Заныкал я деньги кое-какие, ассигнациями… Ваше Величество, дочь у меня — в Искоростене, Петрова Алевтина, на швейной фабрике мастером цеха работает. Передайте ей отцово наследство, что вам стоит? И казните меня к че-о-ортовой матери. Зажился я на свете.
Иван удивленно посмотрел сначала на него, потом на меня. Тот, грозный Император, спрятался куда-то внутрь, выпуская снова растерянного юношу со взором светлым. Он наклонился к самому уху вора и сказал:
— Сам отдашь. Вот сейчас прямо в дорогу отправишься. Иди, и не греши больше.
Карманник неверяще захлопал глазами.
— Слышал, что тебе Император сказал? Давай, в темпе вальса, — устало проговорил я и поправил дулом револьвера фуражку. — Бери свою коробку и езжай в Искоростень. Дочка обрадуется.
— Так это что — значит, не убьете меня?
— Не сейчас. Иди уже, честный карманник, и не воруй больше. А то мы за вашего брата скоро всерьез возьмемся, уж больно Вассер Императора рассердил.
— Всем святым клянусь — к дочке, к дочке… Внуков нянчить да корзины плести. А если в карман чужой руку протяну — сам повешусь на поганой осине…
И рванулся к топчану, разбрасывая постель во все стороны, а потом, прижимая к груди жестяную круглую коробку, побежал к двери, поскальзываясь на мокром от крови полу.
— Век Бога молить за вас буду-у-у-у… — удалялся его голос в ночной темноте.
— Как думаешь — вправду завяжет? — спросил Иван.
Я пожал плечами:
— Всякое бывает. Чужая душа — потемки…
— А своя так и тем паче… — грустно кивнул Царёв.
* * *
Полицию никто из соседей так и не вызвал, и намеченные мной пути отхода не пригодились. Мы шагали по подворотням молча. Наконец впереди показался дом с мезонином.
— Оставлять в тылу врага — опрометчиво, — сказал я.
— А справимся вдвоем? — мне понравилось, что в целом юноша против такой идеи не протестовал.
— Придется справиться. Собираем вещи и выдвигаемся к гостинице.
— Но…
— Можешь написать ей прощальное письмо.
— А…
— А на кухне возьми керосин.
Мы едва не перебудили весь дом. Пришлось даже разуться на газоне — обувь наша была заляпана кровью. Оружие и рюкзаки я еще с вечера переложил в свою комнату, так что теперь не нужно было тащить всё по скрипучей лестнице с мезонина. Но Царёв все равно туда потащился — что-то оставил, какую-то мелочь. И, конечно, с грохотом запнулся в темноте!
Когда мы торопливо шли по садовой дорожке, покидая гостеприимный дом, на пороге появилась госпожа Эсмонтович. Ее фигура с фонарем в руках, в ночной рубашке и накинутом на плечи платке контрастно выделялась на фоне темного дверного проема.
— Ванечка! — тихо позвала она.
Царёв беспомощно посмотрел на меня, а потом скинул с плеча ранец и, пошел к ней. Анастасия сбежала по ступеням и бросилась на шею к Ивану. Я не слышал всё, что они говорили друг другу, но последние её слова различил:
— Хороший, хороший… Будь счастлив, Ванечка. Спасибо за всё…
Вот как это понимать?
* * *
Гостиница оказалась небольшой, двухэтажной, и располагалась на отшибе, у самого края города, рядом с перекрестком двух шоссейных дорог. Конюшня и стоянка для автомобилей были пусты, то есть, если и ночевали тут сегодня постояльцы, то совсем немного.
Я просто вошел в парадную дверь, ухватил спящего портье за волосы и ударил его головой о стойку.
— Где люди Вассера? — халдей не был похож на того юношу из «дИшовых нУмеров», этот явно имел криминальное прошлое.
Уж чего-чего а синевы на коже во время своего вояжа в Новый Свет я насмотрелся… У этого руки были сплошь в характерных росписях.
— Во-во-во-во… — то ли он от природы был косноязычен, то ли я перестарался и здорово контузил бедолагу.
— Восьмой номер?
— И се-се-се-се…
— И седьмой? Поня-а-атно… Много постояльцев?
— Ни-ни-ни…
— Никого? Да ладно! Какая удача. Смотри, что сейчас будет: я тебя отпущу, а ты медленно выйдешь из-за стойки и не будешь кричать, потому что иначе я тебе башку прострелю. Мы вместе выйдем на улицу, а потом мой товарищ кинет на крышу бутылку с керосином, а ты будешь бегать вокруг гостиницы и орать про пожар. Понятно?
— Д-д-д-д…
— Так есть еще постояльцы кроме Потешного и Божка?
— Не-не-не…
Это начинало утомлять. Ночь была слишком длинной и нервной, и, в конце концов, сегодня я примерил на себя роль личного палача Его Величества, и мне это амплуа совсем не понравилось. Злоба на самого себя и досада на кретинские обстоятельства кипели в моей душе, и, наверное, поэтому я тряхнул халдея сильнее, чем требовалось, вырвав значительный клок волос, и задал ему последний вопрос:
— Сколько людей Вассера сейчас здесь находится?
— Во-во-во…
— Опять восемь? Всё, теперь молчи. Медленно вставай и шагай на выход.
Портье с криминальным прошлым, оказывается, успел напрудить в штаны! Не знаю, кем он там был, на каторге, и за какие преступления его туда упекли, но натура у него оказалась куда как более хлипкой, чем у давешнего карманника.
— Давай, Ваня, — сказал я, когда мы вышли на крыльцо.
Царёв чиркнул зажигалкой, тряпка, заткнутая в горлышко бутылки из-под лимонада, загорелась. Размахнувшись, Иван зашвырнул ее на крышу, послышался звон стекла и гул разгорающегося пламени.
— Можешь бегать и орать, — я дал портье хорошего пинка под зад.
— Пожа-а-а-а-ар! — заорал он и побежал прочь, в ночную тьму по направлению к шоссе, а никак не вокруг гостиницы. — Пожа-а-ар!!!
— Кретин, — только и смог сказать я.
Черный ход был загодя подперт толстым бревном, и нам оставалось только ждать, пока бандиты полезут наружу через парадный. План был прост — перестрелять их всех как в тире, но он, конечно же, не сработал: я не спросил у этого убожества за гостиничной стойкой, был ли в здании персонал! Я намеревался отступить к позиции за деревьями, где с оружием в руках уже поджидал Царёв, когда начался полный бардак.
Первыми на улицу, визжа, выскочили горничные — в ночных рубашках, растрепанные и испуганные, и я едва успел ударить снизу-вверх по руке Ивана:
