– Какой коварный дождь, – заговорил я.
– В этом городе всё так, – отозвалась девушка. Её лицо раскачивалось в зыбких потоках воздуха, и неумело положенная косметика придавала глазам выражение грусти. Под тонкой блузкой напряглись затвердевшие от прохлады соски.
– Прочный дуб, – сказал я, потрогав дверь бара. – За такой дверью должно быть светло и сухо.
Лицо девушки сморщилось, словно от боли.
– Если не возражаешь, мы можем…
Девушка не возражала.
– Что пьём? – спросил бармен. У него были седые усы и пухлые губы.
– Мы подумаем, – отозвался я.
Девушка подняла на меня глаза. Её взгляд вобрал в себя отражение встревоженного зверька, обманутого ребёнка и упавшей со стула старушки.
– Бармен ждёт, – шепнул я. – Что будешь пить?
– Не знаю. А ты?
– Пожалуй, рюмку водки. В такую погоду лучше всего глотнуть немного водки.
– От водки моим ногам бывает нехорошо.
– Опухают?
– Раздвигаются.
Юмор я оценил. Похлопал в ладоши.
Вдруг девушка заплакала.
Я достал из стаканчика бумажную салфетку, попросил не плакать.
Девушка послушно утёрла слёзы.
Бармен поставил диск. Элла Фицджеральд запела «Lady, Be Good».
Я посмотрел на девушку. «Парализованное», – подумал я о её лице, но спрашивать, отчего оно такое, не стал; знал, что у людей достаточно причин оставаться с окаменевшими чувствами и парализованными лицами.
За окном летал дождь. «Природа в истерике», – мне в голову пришла мысль, что полёт дождевых капель можно передать через скрипичное пиццикато, раскаты грома через взрывные удары большого барабана, а злобные вспышки молний – через…
– Надеюсь, ты чем-то занимаешься? – спросила девушка.
– А как же!
– Чем-то серьёзным?
– Ну да. Разбираюсь с хламом в моей голове.
– А-а-а, – сказала девушка и посмотрела на меня так, как смотрят на пустое место.
И тогда я, для того, чтобы девушка не смотрела на меня так, сообщил:
– Зато я знаю, кто автор книги «Гаргантюа и Пантагрюэль».
У девушки вздрогнули ресницы.
Я продолжил:
– А ещё знаю, что Никола Тесла – сумасшедший гений, а Марк Шагал родом из Витебска, а шаровая молния…
– Вот как? – повела плечами девушка.
Я освобождено вздохнул, решив, что наступило время закрепить за собой успех.
– Знаю, – оживлённо заметил я, – много забавного из личных отношений знаменитых мужчин и женщин.
– Правда? – вяло проговорила девушка.
– Хотите об Альфреде де Мюссе и Жорж Санд? – Прошу! Об Иване Тургеневе и Полине Виардо? – Пожалуйста! О Скотте Фицджеральде и его жене Зельде? – Позвольте!
Девушка замерла в ожидании.
«Вот он – триумф!» – догадался я и, чтобы дать возможность поверженной девушке прийти в себя, выдержал небольшую паузу.
В бар вошли два погружённых в себя парня. Пройдя к стойке, они залпом выпили по стаканчику зелёного ликёра и, поправив на шеях серебряные крестики, отправились обратно – туда, где дождь.
Бармен улыбнулся нам, сказав:
– Одни доставляют радость своим появлением, другие – своим исчезновением.
Мы улыбнулись в ответ.
– Хотите знать, чем отличаются иудеи от христиан?
Мы хотели.
– Одни свинину не кушают, а другие – да, – пояснил бармен и помолчал, ожидая нашей реакции.
Мы не реагировали.
Тогда Бармен продолжил:
– А хотите знать, что их объединяет?
Мы снова хотели.
– И те, и другие кушают друг друга.
Мы молчали.
– Забавно, да? – погладив усы, спросил бармен.
Мы пожали плечами.
– Эти парни заходили и вчера тоже. Сказали, что Израиль воспринимался бы гораздо лучше, не будь в нём израильтян.
– Пожалуй, и мне немного водки, – проговорила девушка.
Я одобрительно кивнул, заметив, что в Тель-Авиве немного водки никому не помешает.
Мы стали пить водку из одной, но очень высокой рюмки. Глоток – я, глоток – девушка. Девушка сказала, что её зовут Эстер.
– Что за история у тебя? – спросил я.
Посмотрев на запотевшие окна, Эстер сказала:
– Можно не говорить?
Мы принялись слушать Эллу Фицджеральд. Кажется, она старалась вовсю.
– Мне всегда казалось, – не выдержал я, – что хорошая музыка располагает к общению.
Эстер отпила глоток, потом вновь посмотрела на окно.
– У меня был брат, и теперь его нет, – проговорила Эстер. – Ты можешь понять такое?
– Такое – да. Недавно умер мой отец.
– Мой брат жив.
– Жив? Но ты сказала, что его нет…
Эстер взяла мою руку.
– У тебя красивые пальцы.
Я решил, что у этой девушки не только глаза, но и губы потрясающе хороши. Я кивнул на нашу рюмку:
– Глотнёшь ещё?
Эстер глотнула ещё.
– Тебе уже лучше?
– Да, гораздо лучше. Ты женат?
– Вдовец, – сказал я.
– Понимаю. Жена умерла…
Я тоже глотнул из рюмки.
– Ни черта она не умерла… Это я умер.
– Как так?
– Вот так!
Эстер рассмеялась:
– Выходит, что ты покойник?
– Нет, я не совсем покойник, но так выходит.
– Понимаю… – Эстер посмотрела на дверь бара, потом снова на меня.
– Что?
– Бывает же такое – на улице страшный ливень, и вдруг на твоём пути встаёт надёжная дверь…
«И шея у неё тоже хороша», – подумал я и спросил:
– В любви ты что-нибудь смыслишь?
Эстер пожала плечами.
– А ты?
– Теперь я уже не знаю. Это плохо, да?
Мы немного помолчали.
На бумажной салфетке я записал номер своего телефона.
– Зачем? – сдавленно проговорила Эстер.
Салфетку я смял и спросил, нравится ли ей получать в подарок туфли.
– Туфли?
– Да, дюжины туфель. Туфли, туфли, туфли, туфли…
Эстер затрясла головой.
Я подумал, что в любви эта девушка точно ничего не смыслит.
Элла Фицджеральд смолкла.
Я заглянул в рюмку. Она была пуста.
– Ты напоминаешь человека, которого только что из воды вытащили, – сказала Эстер.
«Так, наверно, и есть», – подумал я, и вдруг почувствовал, как во мне что-то освободилось.
– Эстер! – позвал я.
– Что?
– Тебе кто-нибудь дарил туфли?
– Туфли? Нет, а что?
– Правда, нет?
– Правда.
– Никто?
– Нет. Не понимаю, чего ты пристал с туфлями?
Под влажной блузкой Эстер выступали ещё не утратившие своей твёрдости соски.
Я подумал: «Слава Богу, счастья эта девушка ещё не испытала».
Вспомнился вечер, когда…
В тот вечер, после выступления со студенческим оркестром Академии, я решил заглянуть в ближайшее кафе и за кружкой пива отпраздновать мой успех.
– Я знаю, что вы музыкант, – сказал сидевший за соседним столиком пожилой мужчина.
Я кивнул.
– Там, в углу, пианино, – продолжил он.
Я взглянул на пианино.
– Не откажете, если я попрошу вас исполнить что-нибудь из «Бабочек» Шумана? Сегодня ровно восемь лет, как…
Я не стал расспрашивать о том, что случилось восемь лет назад.
Я сел за пианино…
– О чём ты задумался? – спросила Эстер.
Я прошептал:
– У тебя не найдётся желания доставить человеку немного счастья, зная, что это в твоих силах?
– Если только в моих силах…
– В таком случае не откажись пойти со мной в клуб «Хорошая музыка». Буду играть Шумана. Если хочешь, для тебя одной.
Ресницы Эстер взметнулись.
– Ты?
– Я.
Губы девушки проговорили:
– Для меня одной?
– Думаю, Шуман мне позволит.
– Тогда чего же мы ждём?
– Действительно – чего?
Когда мы вышли из бара, дождь почти прекратился.
Я выставил ладонь, сказал:
– А ведь был ужасный ливень…
– Был, – отозвалась Эстер.
Я смотрел на эту девушку и думал: «Я нашёл тебя, и, со времён Колумба более значительного открытия мир ещё не знал…»
– Дождь был – и вдруг его нет… Кажется, человеческие чувства способны влиять на погоду.
– Чувства? – Эстер взглянула на небо и взяла меня под руку.
На улице Алленби мы заглянули в лавку букиниста и полистали несколько книжек.
– У писателей склонность присваивать себе чужие чувства, – сказал я.
– А у музыкантов?
Мне захотелось взлететь с этой девушкой в небо, и парить, как на картинах Шагала. Наклонившись к ладоням девушки, я подышал на них. Потом сказал:
– Твоя рука – как подаренная Тесею нить Ариадны.* * *
Зал в клубе «Хорошая музыка» был наполовину заполнен, но какое это имело значение, если я играл для одной Эстер. А потом…
Мы бродили по Тель-Авиву до полуночи, и впервые за долгое время я почувствовал, как во мне разливается тепло.
– Хорошо! – сказал я.
– Хорошо! – отозвалась Эстер.
В оконе трёхэтажного дома горел свет.
– Там моя комната, – сказала Эстер. – На трёх девочек одна комната. Один на всех чайник. Один на всех холодильник. Одна на всех газовая плита.
– Один на всех шкаф для одежды, – вставил я.
– Как ты догадался? – удивилась Эстер.
Я пояснил:
– На меня сошло озарение.
– Спасибо за вечер! – сказала Эстер потом.
Вдруг я ощутил озноб при мысли, что в мире отыскалась сила, которая вытащит меня из моего бессмыслия и мучительной боли.
– Спасибо тебе!
– Спокойной ночи!
