Полибий закончил расправу и тоже вскочил в повозку.
— Поехали, — приказал Клодий, — у нас еще много дел. Сегодня в честь меня судовладельцы устраивают большой обед. Надеюсь, нас угостят хорошей рыбой.
Зосим тронул вожжи, и пара крепких, упитанных лошадей рыжей масти потащила повозку по грунтовой дороге.
III
На другое утро Зосим вышел из дома один. У хозяина после обеда накануне не было желания куда-либо перемещаться, так что вольноотпущенник целый день мог посвятить одному делу, которое все откладывал после прибытия в Сицилию.
Выйдя из ворот Сиракуз, Зосим свернул к старому кладбищу. Он шел мимо каменных надгробий, оплетенных диким виноградом и скрытых пожухшей под знойным солнцем травой. Оглушительно трещали цикады. Несколько мощных деревьев, выросших здесь уже после осады города Марцеллом, щедро отбрасывали фиолетовую тень на желтую траву и серые надгробия.
После долгих поисков Зосим нашел то, что искал, — наполовину вросший в землю камень; на нем еще можно было различить рельеф — шар, вписанный в цилиндр. Зосим присел на корточки, ладонями очистил потрескавшуюся плиту от травы и пыли, выдрал выросшие рядом кустики терна. Перед ним было надгробие Архимеда. Самый знаменитый математик в мире лежал, всеми позабытый, у ворот родного города, который он так отчаянно и с таким искусством защищал. Смелый Марцелл, жестокий Марцелл явился в Сицилию, но не мог справиться с удивительными машинами старого геометра. А ведь всего за несколько лет до этого тиран Сиракуз Гиерон рассудил, что Сицилия не может быть полностью независимой — рано или поздно придется выбирать покровителя — Карфаген или Рим. Гиерон выбрал Рим и получил титул друга римского народа в обмен на поставки хлеба. Но Гиерон умер, его наследники после побед Ганнибала вообразили, что Карфаген сильнее и перспективнее, и перешли на сторону пунийцев. Были потом еще перевороты, убийства, кровь, Ганнибал не помог сицилийцам. Явился Марцелл и осадил Сиракузы, за предательство римляне всегда карали жестоко. Марцелл не мог не штурмовать город, Архимед не мог не защищать его.
Сиракузы пали, а легионеры, увидев в руках старика большой ларец, без колебаний прикончили несчастного. В ларце не было ни золота, ни серебра, только хитроумные игрушки, неведомо для чего созданные.
Зосим провел пальцами по глазам. Он не знал, что больше его угнетает: смерть Архимеда или то, что это убийство навсегда запятнало репутацию Рима, и вину уже не смыть новой кровью и не искупить золотом, которое Марцелл приказал отсыпать родственникам убитого. Ибо между ними непреодолимая граница, черная трещина — между великим Архимедом и властолюбивым Римом, утверждающим свое право повелевать миром. Один на той стороне, где светлое небо, море и солнце, плывущее над этим морем, а второму никогда, никогда, никогда не перебраться на другую сторону. А ведь они могли быть вместе, как цилиндр и шар, вписанный в этот цилиндр. Но где тот геометр, что найдет решение такой задачи?
Картина V. Мой друг Цезарь
Цезарь мог бы получить от сената триумф за победы в Испании. Не особенно громкие, впрочем, победы. Даже, говорят, сомнительные. Он перебил пять тысяч, его провозгласили императором — так что у него были основания требовать триумф. Но сенаторы не торопились оказать такую милость. Тянули нарочно: подходил крайний срок для выдвижения кандидатуры в консулы, и старички надеялись, что Цезарь в погоне за триумфом пропустит выборы. Но просчитались. Цезарь сложил с себя империй[77] и вошел в Город.
Гай Цезарь удачно провел время в своей провинции и много чего оттуда привез. Но, конечно, куда меньше, чем Помпей с Востока. Женщины до сих пор толпами ходят смотреть на знаменитые самоцветы Митридата, выставленные после триумфа Помпея в храме Юпитера Капитолийского.
Из записок Публия Клодия Пульхра
17 июня 60 года до н. э
I
Знакомый вкус вина, знакомые таверны, знакомый запах копченого велабрского сыра. Знакомый цирковой возничий, крадущий у торговки лепешки, знакомая книжная лавка на улице Аргилет, где косяки пестрят списками новых книг. Торговец всем предлагает списки поэмы Цицерона. «Нет уж, оставь ее себе, друг мой! А впрочем, я куплю экземпляр. Люблю почитать на ночь что-нибудь смешное. Сколько?» — «Папирус отполирован пемзой, и красный футляр. Двадцать сестерциев». — «Дороговато стоит наш Цицерон». Хозяин хохочет, но цену не сбавляет.
Клодий разворачивает свиток, читает наугад.
«О счастливый Рим, моим консулатом хранимый!»
Да, скромность не числится среди добродетелей Цицерона.
Знакомые переулки — узкие, кривые; фиолетовые тени на мостовой; неспешное журчанье фонтана, прохладная вода в его позеленевшей мраморной чаше; гомон торговцев; быстрый, почти непонятный говор рабов — каждый из них коверкает греческие и латинские слова на свой манер; граффити на стенах; яркая, еще не успевшая пожухнуть зелень; макушки пиний над черепичными крышами — старые деревья нашли убежище в садах богатых домов.
Кто бы мог подумать, что можно так соскучиться по этому ужасному Городу. Город, как женщину, нельзя покидать надолго. Красавица переменчива, и Город переменчив — несколько месяцев вдали, и, вернувшись, никак не можешь привыкнуть к нему. Опять день за днем обживаешь знакомые переулки, вновь выхаживаешь дорожки — свои собственные — к его пыльному и суетливому сердцу-форуму; вновь находишь — или не находишь — то, что так любил или ненавидел в этом капризном и взбалмошном каменном существе, которое считает себя лучшим в мире.
Только вернувшись из Сицилии, Клодий понял, как любит этот Город. Любит и не может без него жить.
II
Пока Клодий был в Сицилии квестором, Цицерон в Риме на каждом углу кричал, что оправдание Смазливого опрокинуло судебную систему и разрушило устои Рима. Чем больше проходило времени, тем более яростно нападал на дерзкого святотатца Цицерон. Но и Клодий не собирался бездействовать. Пусть его ровесники отдыхают в Байях[78] — место Клодия на форуме. Сенатор Публий Клодий Пульхр против сенатора Марка Туллия Цицерона — схватка будет нешуточная.
Первым делом Клодий ошеломил сенат, выступив с заявлением, что хочет перейти в плебейское сословие.
Несколько мгновений сенаторы сидели неподвижно с раскрытыми ртами, будто на их глазах молния поразила храм Юпитера Капитолийского. А потом каждый нашел нужные слова для обвинений дерзкого патриция. Громче всех возмущались — кто бы мог подумать — муженек Клодии Метелл Целер, в нынешнем году ставший консулом, и «Спаситель отечества» Цицерон. Ну, ладно, Метеллы, они уже более двухсот лет назад добрались до консульского курульного кресла, и теперь это аристократы из аристократов, хотя в их жилах течет плебейская кровь. Но Цицерон, этот выскочка из Арпина, новый человек, пробивший дорогу наверх острием языка, — какое ему дело до того, будет Клодий соблюдать священнодействия рода Клавдиев или нет?[79]
С Метеллами было даже проще. Муж Квадрантии по-родственному отвел Клодия в сторону и пригрозил убить, если шурин не откажется от нелепой затеи. Клодий рассмеялся Метеллу в лицо и ответил, что у него есть гладиаторы для охраны, и клиентов Метелла они превратят в пульпу.[80] Клодий на Востоке с одним мечом опрокинул персидского катафрактария,[81] так что справиться с Метеллом — дерзкий окинул выразительным взглядом дородную фигуру родственника — не составит труда.
Цицерон действовал иначе. В сенате он произнес длинную речь, доказывая, что переход Клодия в плебеи погубит Рим.
— Я не испытываю ненависти к кому бы то ни было лично, но мною движет надежда на оздоровление Республики. — Цицерон опять играл роль «Спасителя отечества», а Клодия объявлял новым Катилиной, приписывая ему весь стандартный набор преступлений: вор, развратник, мот, угроза Республике и честным гражданам. Инцест и мужеложство были также упомянуты. Хотя мальчиками Клодий не интересовался. Только женщинами, и притом хорошенькими — этого он никогда не отрицал.
Ну что ж, раз Цицерон хочет продолжения войны, он ее получит.
III
Вернувшись в Рим, Цезарь вновь поселился в регии, а не в своем просторном доме в Субуре. Тот дом напоминал ему о Помпее, скандале и шаткости прежней жизни, когда Цезарь балансировал между избранием в великие понтифики и изгнанием, между должностью претора и осуждением сената, между роскошью и притязаниями ростовщиков.
Пусть регия более скромное и тесное жилище, но она ему нравилась куда больше.
Цезарь поднялся рано — еще было темно — и при свете восковой свечи разбирал многочисленные записочки, донесения агентов. Было много шелухи, нелепых фактов, сплетен. Но порой и из сплетен можно почерпнуть кое-что интересное. Вот, к примеру, письмо Ватиния:
