с обычной для кабана пылкостью. Она ответила, да еще как. Я был приятно удивлен. О, она умела целоваться, и неплохо, и язычком работала во всех направлениях, и губки раскрывала, когда надо, делая это с паузами, неторопливо. Девушка, которая умеет целоваться столь обстоятельно, способна довести вас в постели до исступления.
Я отвел ее прямиком в ванную и там раздел без лишних разговоров. Раз уж мы здесь оказались, то я был бы не против поработать чуток банщиком. Время от времени Яна от возбуждения произносила какие-то слова на польском языке. Родной язык пробивается и в крайнем волнении, и в глубоком отчаянии.
Я грубо мял ее тело, время от времени отрываясь, чтобы отхлебнуть кубинского рома, а потом переливал ей алкоголь изо рта в рот. Яна оказалась намного более сексуальной, чем я себе представлял. Она позволила мне практически все, а я задавался вопросом: сколько же мужиков у нее было? Сколько же елдаков испробовала она за эти каникулы? Я немедленно натянул самый extrastrong презерватив, а то, не дай бог, еще подцеплю на себя все беды Восточной Европы, мне только этого не хватало. В общем, это была ночь грандиозного секса. Наконец-то я завоевал девушку своим естественным оружием, своим обаянием, своими словами. Она отдалась мне сама, и мне не пришлось соблазнять ее кредитными карточкам и кэшем. А что касается «мадджолино», то такую тачку сегодня каждый себе может позволить, разве не так? Я победил в игре с фатумом, так и не произнеся три заветных слова: «Сан-Мориц», «мерседес» и «Вдова Клико».
Если у меня и были поначалу разные нехорошие мысли в ее адрес, то потом я свое мнение изменил. Более того, я подарил ей много поцелуев в качестве бонуса после анального секса, чего ни с кем никогда не делал, кроме Аниты. Проснувшись утром, я не увидел своей подруги. Возможно, она вышла, чтобы подготовить мне приятный сюрприз, какой-нибудь цветочек с открыточкой, на которой выведены стихи Тагора. Типично для влюбленной девочки «быть». Я вновь умиротворенно уснул.
Ситуация прояснилась через пару часов, когда я не обнаружил в своем бумажнике четырехсот евро. Швейцарские франки тоже испарились.
14
Пожалуй, это был первый раз, когда я, вернувшись домой, ощутил себя в безопасности.
Я радостно приветствовал Хулио с Маризелой, нашу верную филиппино-мексиканскую прислугу, и чмокнул в щеку свою маму, которая собиралась идти в Peck за покупками. Маман, видите ли, была убеждена, что Маризела нас обсчитывает. На самом деле такие небольшие занятия давали маме возможность избавиться от навязчивого ощущения бесполезности, столь присущего нашей семье. Меня не было в Милане всего несколько дней, но череда последних безумных событий придала времени сумасшедшее ускорение.
Чувство безмятежности, которое я испытывал, вдыхая ароматы нашей мебели, скоро прошло. В квартире, огромной даже по моим масштабам, не было никого за исключением прислуги да Лолы со своей французской бонной. Мой брат вынужден был торчать в суде до конца дня, ожидая вынесения приговора. Моя мать должна была ехать в Аграте, чтобы проследить за перестановкой каких-то ваз в саду.
Я спрятался в своей комнате, которая была сама по себе двухуровневой мини-квартирой: в нижней части гостиная, в гостиной два дивана — один из них был весь в сигаретных прожигах, а также плазменный телек, неработающий камин, два глубоких кресла, книжный стеллаж, заполненный «Дьяболиком» и «Человеком-Пауком», и огромный деревянный стол, на который я сваливал всякий хлам. Стены обиты голубой тканью, огромное окно выходило на одну из внутренних террас, самую мою любимую. На террасе стояло кресло Ron Arad и растения в горшках, имитирующие амазонскую сельву. Верхний уровень я называл не иначе как «скотобойня», потому что там я потрошил свои жертвы и развлекался всеми возможными способами. Непосредственно у моей кровати стояла посылка, упакованная настолько тщательно, будто пунктом ее доставки был Марс. Было и сопроводительное письмо на мое имя. Распаковывать я начал, разумеется, посылку, а не письмо, поскольку, как и любого другого, сюрпризы меня будоражили.
Я по меньшей мере четверть часа потратил, пока не распаковал загадочный предмет. Это была чудная картина Караваджо. Неподтвержденный подлинник. Прибыл непосредственно из банка, из дедушкиного депозитария. Затем я прочитал грустное письмо от нотариуса Гэби, написанное им собственноручно и с приложенной копией завещания.
Дорогой Леонард!
Вот «Святой Иоанн Креститель возлежащий», который, вероятно, является последней картиной Караваджо, хотя подлинность этого окончательно не установлена. Ваш дед приобрел это произведение после войны у одного банка в Мюнхене за сто тысяч марок. Если подлинность картины будет подтверждена, стоимость ее не будет поддаваться исчислению.
Если вы посмотрите внимательно, то заметите, что одна из двух ног — лошадиная, в точности так же, как у «Иоанна Крестителя сидящего», вывешенного в Риме, в «Галерее Боргезе».
Если вам доведется посетить эту римскую галерею, обратите внимание, что натурщик, который позировал для вашей картины, изображен еще и в качестве Давида на картине «Давид и Голиаф», на которой, кстати, Караваджо нарисовал еще и себя самого.
Хотя мне и не следует вмешиваться в личные обстоятельства, но смею обратить ваше внимание, что доктор Эдуардо был преисполнен к вам глубочайшей симпатии и питал большие надежды относительно вашего будущего.
На прощание позвольте от всего сердца пожелать вам всяческих успехов в карьере инженера.
Ваш
Никола Альберто Гэби
Я разнервничался и скомкал письмо. Чего от меня хочет этот прощелыга? Кто он такой, чтобы отсылать меня на экскурсии в ватиканские музеи? Да еще и желать мне «всяческих успехов в карьере инженера». Они миллиарды делают на том, что просто ставят пару подписей крест-накрест. И этот человек пытается читать мне морали. А главное, прямо так и заявляет, что картина, мол, поддельная, без всяких там экивоков и оговорок.
Чтобы успокоиться, я решил опрокинуть стаканчик чего-нибудь. Мой бар оказался пуст, и мне пришлось позвать Маризелу, чтобы она принесла бутылочку портвейна — единственный алкоголь, который разрешено было моей мамой держать в доме, поскольку в портвейне содержится меньше всего калорий. Мама говорила, что хороший стаканчик портвейна способствует медитации. Я так думаю, что дело в размере стаканчика, поэтому предпочитал всегда пивные бокалы по ноль-пять.
Я тянул свой дринк, когда в мою комнату ворвалась Лола, одетая Учительницей Итальянского Языка. Она это специально подчеркивала. Опять напялила на себя мамино платье и туфли на каблуках. В руках у Лолы была коробка с листочками бумаги. Сестренка настолько вошла в роль, что решительно ни на что не реагировала — бонна-француженка смотрела на меня
