Цирк прекратил Кирпонос, которому надоело меня ждать. Он сделал пару шагов от ожидавшей нас «эмки» и спросил, как это умеют одни только большие начальники: вроде и негромко, но так, чтобы все слышали и делали выводы. Желательно раньше, чем руководитель закончит говорить. Я так даже не пытался, всё равно не получится.
— Соловьев, вы там долго еще? Я вас что, ждать должен? Две бумажки отдать не в силах? Или это лейтенант нас задерживает?
Видать, до чекиста в пылу сражения за награду родины не до конца дошло, кого он заставляет ждать, и он проблеял, повернувшись к комфронта:
— Но вот… прибор… машина…, - при этом он старинным рыбацким жестом пытался показать, каким, по его мнению, должен быть недополученный ящик в ширину.
— Оставлена в Киеве моей властью, — закончил фразу Кирпонос. — Вопросы?
Интересно, это мне показалось, или чекист и вправду рванул с места так быстро, что на меня дунуло неизвестно откуда взявшимся свежим ветерком?
— Вот ты, Петя, как дитя малое? Зачем ты с этим хлыщом завелся? — выговаривал мне генерал, пока мы шли к машине. — Времени нет совсем, а они… — он расстроенно махнул рукой и полез на заднее сиденье.
Радоваться и правда было нечему. Хотя Конотоп и держался каким-то чудом, но именно что чудом. Фронт трещал по швам и вот-вот должен был рухнуть. Если только немцы не выдохнутся. И Гудериана с Клейстом пощипали знатно. А они всё пёрли вперед, понимая, что в их положении остановиться — значит проиграть. Да, по сравнению с прошлым разом падение Киева оттянули уже на неделю, если не больше, и масштаб катастрофы должен быть меньше. Но ведь сравнить один я могу! А для всех остальных это как раз и выглядит крахом.
Так что нервное ожидание развязки попытки Клейста затянуть мешок под Кременчугом — не праздное. Вряд ли у немцев хватит сил на второй заход. И их резервы не бесконечны, а потери у них как бы не больше наших. Если первый штурм Киева им обошелся тысяч в сто, то сейчас как бы не вдвое у них полегло.
Наверное, и комфронта думал о том же, потому что вздохнули мы почти одновременно. И выглядело это совсем не смешно.
***
Неизбежное зло в виде заселения в гостиницу, оформления продаттестата и прочих бумажек, без которых военному человеку не прожить и дня, заняло пару часов. Я нервничал и пытался торопить события, чтобы поскорее вырваться к Вере. Генерал молча смотрел на мои терзания. Наконец, последняя печать на последней бумажке поставлена, я нетерпеливо сложил это добро в кучу и спрятал в карман гимнастерки. В левом плече, до этого молчавшем, а потому на время если и не забытом, то отодвинутом на задний план, ощутимо стрельнуло.
— Ты не заболел, Петя? — немного встревоженно посмотрел на мою сморщившуюся физиономию комфронта. — А то выглядишь… не особо хорошо, бледный вон весь.
— Поцарапался где-то, ничего страшного, Михаил Петрович, — быстро ответил я. — Сейчас у Веры разденусь, посмотрю… Виноват, товарищ генерал, — я тут же попытался исправиться. — Разрешите отлучиться, жену увидеть. Хоть на пару часов…
— Иди уже, — махнул рукой комфронта. — В шесть утра чтобы здесь был как штык. Да погоди ты, не лети, — остановил он меня, от нетерпения готового выбежать, и кивнул на телефон: — В гараж позвони, пусть машину пришлют.
***
ГОНовский шофер не отличался от своих собратьев по гаражу особого назначения: молчаливый и ничему не удивляющийся. Услышав адрес госпиталя, он кивнул и машина, мягко рыкнув, тронулась с места, оставив сзади громаду гостиницы “Москва”. Давит меня это здание, не люблю я его. Да, от Кремля недалеко, пять минут неспешно прогуляться — и ты на Красной площади. Но очень уж роскошно для меня. У Кирпоноса, к примеру, в номере стоял в гостиной рояль, а в ванной, наверное, при желании втроем можно было плюхаться. Понятное дело, что заселили туда, где свободно было и комфронта вряд ли будет музицировать в паузах между совещаниями, и номер с пианинами себе не требовал. А мебель? Наверное, из царских палат перетащили. На стул сесть страшно: а ну как вышивку повредишь? А на фронте ребята сухпаем в мокром окопе давятся и за счастье считают.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Не подскажете, где тут по дороге продуктов можно купить? — спросил я водителя, широкоплечего лысоватого увальня лет пятидесяти, едва мы отъехали. — Жене гостинцев взять, она у меня врачом тут.
Тот молча кивнул, мол, принято, и перестроился в правый ряд. Однако, не прошло и десятка секунд, как он тихо выругался себе под нос и вернулся влево.
— Забыл я, разгромили коммерческий на Воровского позавчера, — объяснил он. — И не первый раз уже. В другой заедем, на Волхонке.
— И у вас? — удивился я. — Ну куда ни шло, у нас в Киеве, и милиции не осталось почти, и жителей, вот мародеры и шалят. Но здесь… Не подумал бы.
— Так по карточкам не зажируешь, да еще и нет многого. Вот народ обозленный из очереди соберется толпой, человек пятьдесят, а то и больше, и коммерческий выносят подчистую. И не мародеры, бабы в основном. Пока та милиция приедет, там один ветер по прилавкам гуляет. — тут водила замолчал, поняв, что наговорил себе не только на передовую (хотя вряд ли он от нее отлынивал, у него тоже служба, да и возраст уже не тот), но и на лесоповал. Подъехал к магазину, остановился впритирочку к бровке.
Опять я всё денежное довольствие оставил у торгашей. Да и куда его девать? С голоду не помру. Покупок получилось не особо и много, цены тут кусаются. И снова дернуло в плече, когда поднимал с прилавка охапку гостинцев для Веры. Скорее бы она уже глянула, что там. Нехорошее у меня предчувствие.
Пока доехали, я ослаб как-то резко, вспотел. Пришлось даже шофера просить, чтобы покупки до вахты дотащил. Тот поначалу глянул недовольно, даже открыл было рот, чтобы ответить, мол, не положено. Но посмотрев на меня, молча распахнул дверцу и подал руку, помогая выползти из машины. В вестибюле усадил меня на лавочку и спросил:
— Как жену зовут?
— Соловьева… Вера Андреевна. Спасибо за помощь, я сам…
— Сиди уж, сам он, — буркнул водитель и пошел к вахтерше. Переговорил о чем-то, кивая на меня, через минуту вернулся. — Всё, на месте твоя жена, позвали, сейчас подойдет. Ты как, дождешься, сил хватит? А то мне… сам понимаешь…, - будто оправдываясь, объяснил он.
— Да вроде полегче уже… Спасибо за помощь.
— Ну выздоравливай тогда, — он поправил фуражку без кокарды, которую натянул, когда выходил из машины и быстро пошел к “эмке”.
Вера прибежала бегом, и минуты, наверное, не прошло.
— Что с тобой? — отпыхиваясь, спросила она. — Сказали, что… Да ты больной весь, Соловьев! Признавайся, ты ранен? Не молчи! — она даже кулаки сжала от волнения.
— Да ты же мне слова сказать не даешь! — ввернул я в паузу, пока она воздуха набирала. — Ничего не случилось, поцарапался просто. Вот, продуктов привез тебе, — кивнул я на свертки.
— Не врать! — моя жена всё не успокаивалась. — Это что? — она показала на мокрое пятно на рукаве гимнастерки и даже наклонилась принюхиваясь. — Немедленно в гнойную перевязочную!
— А продукты? — растерянно спросил я, вставая. Вроде отпустило, полегче сейчас.
— Анна Мироновна, голубушка, пожалуйста, организуйте, чтобы это добро ко мне в ординаторскую отнесли, — Вера кивнула на продукты и не дожидаясь ответа, схватила меня под руку и потащила к лестнице.
А быстро жена освоилась тут: и вахтерша, самый страшный человек во всяком учреждении, слушает ее беспрекословно, и нашли по первому зову, не спрашивая “а кто это такая?”. Так у старлея жена профессоршей станет, нос задирать начнет. Всё, видать, отпустило меня, раз уже начал думать, что с ненаглядной делать буду. Ладно, сейчас перебинтуют, и буду как новый!
Но Вера, раздев меня в той самой гнойной перевязочной, куда и собиралась вести, только встревоженно нахмурилась.
— Чем это ты? — спросила она нажимая на края ранки. — Давно? Ты рану хоть обрабатывал?!
— Гвоздиком, наверное, — ответил я, скашивая глаза, чтобы получше рассмотреть плечо. — Не мазал ничем, некогда было.
