196. «Подделка, изготовление или сбыт поддельных документов, штампов, печатей, бланков». Средоточием любителей слегка подправить свои трудовые книжки на предмет дат и статей увольнения, как раз и были ЖЭКи с домоуправлениями. Именно там концентрировались личности, которых за пьянку или за прогулы регулярно выгоняли с работы, в том числе и по самой нехорошей 33 статье КЗОТ.
Когда с раскрываемостью было совсем туго и угроза репрессий приобретала реальные очертания, я брал экспертную лупу и шел в отделы кадров ЖЭКов, расположенных на территории своего района. Желательно, чтобы работники этих ЖЭКов и ДУ обслуживали территорию моего участка. Но это было не критично. Там я тупо шерстил трудовые книжки всех сантехников и дворников. Чаще всего не требовалось ни лупы, ни микроскопа, чтобы заметить в них явные подчистки и исправления. После обнаружения оных, я изымал подозрительный документ актом изъятия и направлял его на исследование в экспертно-криминалистическое отделение своего райотдела. Получив в течение недели подтверждение подделки из ЭКО, я с чистой совестью выносил постановление о возбуждении уголовного дела по 196-й. С этого момента преступление считалось раскрытым, а полноценная «палка» по линии уголовного розыска была срублена.
Главным тут было не увлекаться и не вычерпывать колодец за раз, изымая всю обнаруженную «липу». Однажды сработав по-стахановски и выдав на гора рекорд, можно было стать примером для подражателей. Тотчас, из-за громкой сиюминутной славы лишившись этой спасительной жилы. Коллеги тоже не идиоты и, ринувшись по проторенной тропе, неизбежно опустошили бы все грибные и рыбные места. Об этом я предупредил Вову, настоятельно потребовав от него умеренности в борьбе за раскрываемость.
— А чего ты раньше не рассказывал про «палки» по 196-й? — после приступа воодушевления начал меня пытать напарник, — И сам чего их не выставлял?
— Я эту методу, Вова, недавно в больничке придумал, — с серьезной миной оправдался я, — Времени было много, вот я и изучал УК с УПК. Так и додумался.
Надо было спрыгивать со скользкой темы и я вернулся к насущному.
— Давай, раскладывай, что ты там, у экспертов надыбал! — потребовал я.
— Все, как обычно. Порошок, смазка и коврики, — Вова полез в шкаф.
— А кошельки? А конфетные коробки? — нетерпеливо воскликнул я, так как мне были нужны именно эти девайсы.
— Какие кошельки, какие коробки, ты чего? — недоуменно обернулся Нагаев.
Оп-па! Похоже опередил я в своих пожеланиях суровую нынешнюю действительность. Получается, что химловушек с электрическими пиропатронами пока еще нет. Но это не беда, был бы радомин, а батарейку я куплю в магазине. Пару проводков тоже найду, а замыкатель слеплю из бельевой прищепки.
— Не бери в голову, про кошельки я на больничке слышал. Там в соседней палате областной эксперт лежал, он и рассказывал, — легко успокоил я Вову.
Забрав банку с порошком радомина, я направился домой, где через час должна была состояться очередная смычка города с деревней. То есть внутренних органов и судебной системы. Которая звалась Татьяной…
Глава 12
В Волжский я прибыл к десяти утра. В коридоре под дверью в кабинет топтались двое. Штепсель и Тарапунька. Штепселем была высокая сухопарая бабка с поджатыми в нитку губами, а роль Тарапуньки исполнял важный кругломордый коротышка в форме старшего лейтенанта милиции. Милицейский был в портупее и в хромовых сапогах. И, судя по белому шлему на голове, бабку привез он на мотоциклете. Метод дедукции и мое приглашение на две персоны, переданное вчера через Тиунова на этот час, помогли мне определить, что это и есть тот самый ст. л-т Лыба В.А. И утратившая по причине утонутия трех гусей гражданка Коростелева Т.И.
— Жди здесь, — велел я Лыбе В.А., — А вы, Таисья Ивановна, проходите, мы с вами чайку попьем! — вежливо пропустил я в дверь мосластую старуху.
Бабка, затравленно оглянувшись на фуфлыжника в хромочах, серой мышью прошмыгнула в кабинет.
— Присаживайтесь, Таисья Ивановна! — подвинул я ей стул и налил в стеклянную банку с торчащим в ней кипятильником воды из граненого графина. Старуха Коростелева примостилась на стул и сложила на коленях руки.
Таких женских рук я не видел уже давно. Крестьянские руки, с большими натруженными за десятилетия смуглыми кистями. С бугристыми венами и узловатыми пальцами. Такие же руки были у моей бабы Фени. Которая за никчемные палочки трудодней половину своей жизни отработала в колхозе. Начиная от самой коллективизации и включая все военные и послевоенные годы. Попасть в колхоз ей «свезло» в ту пору, когда те, кто был никем и, вдруг став всем, отобрали у них с дедом мельницу. Ту самую мельницу, которую дед Егор построил своими руками. Не украл, не приватизировал и даже не купил. Сам построил. На ней он самолично потом и батрачил сам на себя. От утренней темноты и до ночной. Десять ребятишек надо было как-то прокормить. Батрачил, пока ее не отобрали повылазившие из грязной мыльной пены ленинской революции швондеры и шариковы. И то незначительное обстоятельство, что построил сам и муку молол тоже сам, для жаждущего справедливости быдла весомым аргументом никак не показалось. Видимо, понимание о справедливости у них было какое-то своё, особенное. Исходя из той же справедливости, краснопузые ублюдки, еще совсем недавно презираемые в селе за никчемность и беспробудное пьянство, заодно свели со двора и корову, оставив десятерых детей без молока. Из этих десяти детей деда Егора и бабы Фени выжили всего пятеро. Уже потом, став взрослым и глядя уже на своих ребятишек, я однажды подумал, что родни в нашем семействе должно было быть гораздо больше. Вспомнил и содрогнулся от жуткой мысли, каково это, хоронить детей? Своих детей… И как бы я поступил на месте деда Егора по отношению к раковым клеткам ленинского помета, убившим моих детенышей и заодно уничтоживших империю. Но дед, имея на руках оставшихся ребятишек, вырезать красную плесень не пошел. Он пошел по окрестным деревням рубить людям дома и прочие постройки, чтобы выжили оставшиеся пятеро. Одной из выживших, среди еще трех дядьев и тетки, была моя мама. Мне очень повезло, что она в живой пятерке оказалась. Такая вот совковая арифметика, с ее людоедской теорией вероятности…
Пока я раскладывал на столе лыбинский отказной, в банке весело забулькал кипяток. Отодвинув бумаги, я достал из стола кулек с пряниками и занялся приготовлением чая. Бабка равнодушно наблюдала за моими действиями и время от времени вытирала губы уголками выгоревшего красного платка, повязанного на ее голове.
— Угощайтесь, Таисья Ивановна! — придвинул я к ней стакан и пряники, которые, за неимением тарелок, я двумя равными
