Статья же, предъявленная Фотиевой и Троцким 16 апреля, оказалась до предела насыщена такими выражениями, как шовинистическая русская шваль», «русский держиморда», «великоросс-шовинист, в сущности подлец и насильник», «русское рукоприкладство». Мог ли Ленин отказаться от прежней оценки русского народа после того, что тот совершил в революцию и гражданскую войну? Вряд ли. И потому столь оголтелая русофобия должна была заставить членов ЦК задуматься либо об авторстве статьи, либо о состоянии душевного здоровья Ленина в момент диктовки.
Насторожить членов ПБ и ЦК должна была и ещё одна деталь полученной от Фотиевой статьи. Злобные выпады против Дзержинского («обрусевший инородец»), Орджоникидзе и особенно против Сталина. Последний получил такие характеристики: «строптивость и администраторское увлечение», «озлобление против пресловутого (? — Ю.Ж.) «социал-национализма», «великорусский держиморда», нарушивший «интересы пролетарской классовой солидарности».
Выводы же, к которым приходил автор статьи, оказывались такими, что требовали незамедлительного вмешательства ЦК, самых жёстких кадровых решений — «Политически ответственными» за всю эту великорусско-шовинистическую кампанию (грузинское дело в интерпретации комиссии Фотиевой.— Ю.Ж.) следует сделать, конечно, Сталина и Орджоникидзе». Автор только не уточнил — в какой форме. То ли вывести из ПБ, ЦК, то ли вообще исключить из партии.
Имелась в статье и ещё одна настораживающая деталь. Конец её опровергал её же начало: «Вернуться на следующем съезде Советов (всесоюзном? — Ю.Ж.), — непоследовательно предлагалось там, — назад.,, то есть оставить Союз советских социалистических республик лишь в отношении военном и дипломатическом, а во всех других отношениях восстановить полную самостоятельность отдельных (наркоматов»{121}. Иначе говоря, статья требовала распустить СССР, за который столь рьяно выступал Ленин в течение всего 1922 года. Сохранить союз советских республик как чисто военный блок (с Троцким во главе?) с жёсткой координацией внешней политики.
…Не столько сам доклад Сталина, сколько слишком уж вовремя вброшенный Фотиевой материал, без какой-либо проверки приписанный Ленину, разделил тех, кто сразу же вступил в дискуссию. Шедшую на заседаниях как съезда — 23 и 24 апреля, так и секции по национальному вопросу — 25 апреля. Дискуссию острую, нелицеприятную, ничем не отличавшуюся от той, что совсем недавно велась на полосах «Правды». Все её участники знали, что работа над конституцией СССР вскоре завершится, почему и стремились не упустить возможности успеть определить её основы, конструкцию Союза исключительно в собственных интересах.
Первыми проявили себя старые противники Сталина. Те, кто почти полтора года враждовали с ним, требуя для своих юридически пока независимых республик предельно возможной самостоятельности даже в составе Союза. Мдивани, Махарадзе, Цинцадзе — для Грузии; Скрыпник, Раковский, Фрунзе — для Украины. Беря слово, все они непременно с нескрываемой иронией нападали на Сталина. Вели полемику только с ним, а не с ЦК, и утвердившим тезисы. Твёрдо, безоговорочно отстаивали свою позицию, зная о незримой поддержке авторитета Ленина, и написавшего о «великороссах-шовинистах, подлецах и насильниках».
«Нам нужно то, — заявил Мдивани, — чему нас учил всегда товарищ Ильич, к чему нас призывал в последних своих письмах, известных съезду только через отдельные делегации». «Все знают, — вторил ему Махарадзе, — кто первый сказал о великорусском шовинизме, и кто первым поднял именно против этого знамя борьбы. Это был товарищ Ильич». А Раковский с гордостью заявил: «Если у меня есть уклон, так этот уклон является ленинским уклоном»{122}.
Обозначили свою своеобразную позицию и те, кого условно следовало бы назвать «центристами». Вроде бы поддерживавшие Сталина, но вместе с тем восхищённо говорившие о статье, по их мнению, написанной Лениным.
Я.А. Яковлев (Эпштейн), заместитель заведующего отделом агитации и пропаганды, выразил твёрдую уверенность в том, что единственной гарантией решения национального вопроса станет «самое широкое распространение тех идей и мыслей, которые развиты в последних письмах товарища Ленина». В чиновничьем рвении опередил Зиновьева, просто констатировавшего: «Мы имеем от него (Ленина. — Ю.Ж.) совершенно точные указания по национальному вопросу». И, не удержавшись, добавившего — «как правильно подчеркнул товарищ Ленин, мы должны сказать: растёт великодержавный русский шовинизм». Бухарин выразил ту же мысль своеобразно: «Если бы мы здесь, на съезде, стали разбирать вопрос о местных шовинистах, мы вели бы неправильную политику… Почему товарищ Ленин не сказал ни слова в своём письме об ошибках уклонистов?.. Он знает, что нужно бить главного врага»{123}.
В ходе дискуссии заявили о своих взглядах и те делегаты съезда, которых условно можно объединить в ещё одну группу. Не только не подпавших под слепое обаяние статьи Ленина, но и нашедших в себе мужество отрицать безусловную правильность её положений. Начал контратаку С.Г. Саид-Галиев, председатель СНК Крымской автономной республики, входившей в состав РСФСР.
«Мелкобуржуазные беспартийные шовинисты, — начал он выступление, — и отчасти даже партийные молодые силы, вышедшие из среды национального меньшинства, монополизируют национальный вопрос и склонны извращать его сознательно и бессознательно. В последнем случае надо подразумевать партийных… Общее руководство в целом из рук наших парторганизаций переходит в руки небольших групп. Не вполне стойких, не вполне испытанных, и из этих небольших групп плюс беспартийная интеллигенция нацменьшинств образуется единый фронт».
«Статья товарища Троцкого и известное письмо товарища Ленина, — прозорливо соединив имена двух лидеров, продолжал Саид-Галиев, — истолковываются таким образом, что, мол, вы, классовики (сторонники классового подхода к национальному вопросу. — Ю.Ж.) как раз и есть обрусевшие. Как раз есть те, кого ругает Владимир Ильич. Я должен сказать, что среди нас есть именно такие, которых ругает и должен ругать Владимир Ильич. Это те, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не различают одной национальности от другой… Я думаю, что упрёки и нагоняи товарища Ленина относятся именно к такого рода работникам»{124}.
А.С. Енукидзе, секретарь президиума ВЦИКа, высказался более резко. «Товарищ Мдивани, — смело заявил он, — в своей речи ежесекундно склонял имя товарища Ильича. Он хотел создать впечатление, что товарищ Ленин будто специально написал это письмо, чтобы поддержать товарищей-уклонистов и оправдать их политику (Бухарин: «Конечно, с этой целью!»). Не с этой целью, товарищ Бухарин… Ленин сделался жертвой односторонней, неправильной информации»{125}.
Ну, а Сталин вынужден был пойти ещё дальше. «Товарищ Ленин, прокомментировал он пресловутую статью, — забыл, он много забыл в последнее время. Он забыл, что вместе с ним мы принимали основы Союза. Товарищ Ленин забыл резолюцию, принятую на октябрьском пленуме о создании Союза… Это товарищ Ленин принял и утвердил. А затем это внесли в ЦК, который это тоже утвердил»{126}.
Но сколько бы участники дискуссии не ломали копий в спорах о статье Ленина, она служила всем им только для подтверждения авторитетом вождя собственных позиций. Требовалась для доказательства либо сохранения Союза в том виде, в каком он был создан всего четыре месяца назад, либо для разрушения его конструкции.
Наиболее радикальные предложения по ломке уже сложившегося СССР внесли Мдивани и неформальный лидер политического течения, основанного на пантюркизме, член коллегии наркомата по делам национальностей М.Х. Султан-Галиев.
Мдивани утверждал: «Нечего смущаться тем, что есть отдельные республики, которые назывались независимыми, и были другие, которые назывались автономными. Абсолютно никакой опасности нет в том, что данная республика, заключающая в себе данную национальность, объявляется равноправной и федерируется в общесоюзном масштабе, И автономные, и независимые республики объединяются в одни Союз».
Тем Мдивани не ограничился и предложил свой вариант формирования органов власти СССР. «Союзный совнарком, — соглашался он, вынужденно смягчая свою прежнюю категорическую позицию, — объединяет шесть наркоматов: индел, Внешторг, почто-телеграф, путей сообщения, военно-морской и финансов… Все остальные комиссариаты остаются в пределах (подчинённости. — Ю.Ж.) данной национальной республики». Тем самым Мдивани был готов распроститься с формальными признаками независимости — внешней политикой, армией, денежной системой ради более важного. Ради контроля Тифлиса, а не Москвы, над экономикой и внутренней жизнью Грузии.
