– Конечно, – ответили ему плавно. – Диктую, записывайте.
Горбунов исписал лист свежими политическими новостями. Поблагодарил. А затем спросил, прежде чем попрощаться:
– Последний вопрос. А президент уже уехал из дворца или все еще общается с гостями?
– Гости уехали, – ответил неведомый собеседник.
– А президент? – переспросил Горбунов.
– Я еще здесь, – сказал голос в трубке.
В первой половине восьмидесятых сидеть на зарубежном корпункте было престижно. Но длинная командировка в Хельсинки была в основном пустой тратой времени. Зато рыбалка! Зато сытая жизнь (в Советском Союзе тогда начинались полуголодные времена)! И, главное, дружба с Яшиным, начавшаяся именно там, в Финляндии.
В черновике своей футбольной книги «Пеле и Пушкин» Горбунов писал, как два финна – Владимир Поволяев и Николай Островский, чьи предки когда-то перебрались в Финляндию, – придумали ежегодный детский турнир под названием Кубок Яшина. Яшин с удовольствием приезжал, общался и поражал всех простотой и человечностью.
Когда Яшину ампутировали ногу, именно Островский и Поволяев настояли на его поездке в Хельсинки, взяв на себя все расходы по лечению и изготовлению современного протеза. Тот, что сделали в Москве, никуда не годился, он был тяжел и ужасен. Яшин шутливо называл его «кадушкой», но он был единственным, кто мог шутить, видя это чудо протезирования.
В ту поездку Яшин приехал без жены. Ее просто не выпустили. Не хотели пускать и на следующий год. Но протезы – штука такая, их надо менять ежегодно, из-за мышечных изменений культи.
В Хельсинки Яшин жил у Горбунова. Александр Аркадьич ежедневно возил его в клинику. Но это было в обед, а с утра Яшин оставался в квартире один. Мыл посуду, чистил картошку, что-то готовил.
Они много беседовали, благо что тем хватало – футбол, рыбалка. Яшин рассказывал, как любит посидеть с удочкой на берегу, как на зимней рыбалке друзья переносят его на спине от лунки к лунке. Никогда не жаловался. Только отшучивался, когда Света, жена Александра Аркадьича, пилила его за то, что тот часто курит. Врачи категорически запретили Яшину курить, из-за плохих сосудов, а он все равно курил.
Однажды Горбунов уехал куда-то по делам, а Света с Яшиным смотрели фильм о Кубке мира —1982 в Испании. Яшин курил «Яву», Света его воспитывала. Фильм озвучивал Шон О’Коннори. В один момент, когда пошли кадры черно-белой хроники, он произнес:
– На этом чемпионате мира было много неплохих вратарей, но ни одного из них нельзя сравнить с легендарным Яшиным.
Яшин повернулся к Свете, усмехнулся.
– Светик, – сказал он, – вот ты меня ругаешь, а слышишь, что они говорят: ле-ген-дар-ный!
И показал сигаретой в телевизор.
Когда я услышал, что будут снимать фильм о Яшине, то захотел написать сценарий. К тому же у меня были друзья в кинокомпании, о которой говорили как о вероятном производителе.
Хотел позвонить Александру Аркадьичу, предложить сделать это вместе. Не сложилось. Я бы написал о Яшине в Хельсинки. О Яшине, который оказался ненужным системе, которая воспела его, когда тот был легендарным игроком, и которая не нашла ему места после футбола.
Как он плакал, лежа в одной больничной палате с парнями, потерявшими в Афганистане части своих тел и часть самих себя. Плакал, глядя на них. Как поехал в Финляндию менять «кадушку» на современный протез и вдруг почувствовал себя там свободным. Доверился малознакомым людям, подружился с ними – и открылся им.
Это был бы, наверное, фильм и о Горбунове. О журналисте, который дружил с Лобановским и Яшиным. Точнее, о человеке, который многое сделал в качестве журналиста. Но чтобы в сценарии не было борьбы с системой, не было ее беспощадных жерновов. Так, сюжетной нитью, не более.
Потому что Яшин для меня – это все равно что Юрий Гагарин. Пример чистой русской души. Простой и великий человек одновременно.
Я бы не хотел увидеть фильм о нем, где он будет маской самого себя. Я хотел написать о нем еще одну «Повесть о настоящем человеке».
Потому что он был именно таким. Настоящим советским человеком.
Про Яшина в Хельсинки знал только Горбунов. Потом узнал я.
Теперь и вы.
Хельсинки – хороший город, кстати.
Фурсенко
В середине декабря 2010-го с футболистами в России было негусто. Все разъехались – кто на пляжи, кто в родные места, кто на горнолыжные курорты. А РФС вручал ежегодную премию в театре Калягина на Чистых прудах.
Режиссером и сценаристом действа была Каринэ Сергеевна Гюльазизова. Из тени она еще не вышла, немногие знали о ее существовании, и уж тем более мало кто знал ее в лицо.
Я стоял неподалеку от входа, разглядывая сильно обновившийся за неполный год правления Фурсенко состав РФС, и думал о том, что такие праздники нужны и важны. В РФС вообще стало хорошо с праздниками. Ежегодная новогодняя премия – это раз. «Человек футбольной национальности» – это два. «Парк футбола» – это три.
«Человека» и «Парк» в эксплуатацию еще не ввели, до их явления народу оставалось еще около полугода. До «Аленького цветочка» – полтора.
Мимо камер прошел всегда элегантный Дюков. Вип-персоны обычно приезжают прямо под начало торжества, а стало быть, можно было идти в зал.
Я раскланялся у дверей с Симоняном, в очередной раз поразившись его облику – за последние дет десять он не изменился вообще.
Зашел в зал, занял свое кресло и начал ждать начала праздника. Чего именно надо было ждать, я не знал, но знал, что Сергей Александрович Фурсенко – человек одаренный. Он отбрасывает ощутимую тень своей личности на все, за что бы ни взялся.
Погас свет. На сцену вышли Александр Ф. Скляр и сказочно красивая Ляйсан Утяшева. Я вдруг подумал, что Скляр в качестве ведущего здесь не случайно. И дело не в том, что в записной книжке Каринэ Сергеевны однажды возник его номер. А в том, что в его имени вместо отчества стоит буква Ф. И люди тонкой натуры непременно должны были увидеть здесь знак или символ.
Годом позже, читая на сайте РФС обращение к болельщикам в связи с новым символом сборной – «Аленьким цветочком», – я вспомнил то свое декабрьское предчувствие и убедил себя, что был тогда прав. В разъяснительном тексте сообщалось: «Стебель цветка стилизован под русскую букву «Ф» и обозначает главный матч чемпионата – финал». Русская буква «Ф». Сергей Александрович Фурсенко. Финал. Футбол. Александр Ф. Скляр…
Я увидел, как в центр зала прошла Каринэ Сергеевна. Как всегда, с гроздью шаров на груди в виде бус. Праздник начинался.
Дюков поднимался на сцену несколько раз – получая приз за Миллера, за Спаллетти, за «Зенит». За Анюкова и Данни призы получил кто-то еще. Кержаков на сцену поднялся сам.
Потом дали призы судьям. Пляжному футболу. Сборной СССР—1960. Потом навстречу залу вышел Сергей Александрович. За его спиной на экране появилась фотография Маслаченко. Владимир Никитич был непривычно серьезен.
Сергей Александрович помолчал, собираясь с мыслями.
– Я помню, – сказал он залу, – как Владимир Никитич Маслаченко подошел ко мне и сказал: «День, когда было принято решение о переходе на систему «осень – весна» – это лучший день в моей жизни».
Зал замолчал окончательно. Сергей Александрович помолчал еще немного и продолжил:
– Он был выдающимся комментатором. И он всегда говорил то, что думает. РФС награждает Владимира Маслаченко за пропаганду футбола.
Кто-то в зале встал первым, и следом поднялись все.
На сцену попросили подняться Юлю, внучку Владимира Никитича.
Я смотрел на его фото и думал: «Неужели это правда?» Прошел почти месяц с его смерти. Даже не верилось. Как герою Катина-Ярцева в фильме о Мюнхгаузене.
В Скопье сборная провела несколько непростых дней. Длинный сбор, мрачная погода, ночное землетрясение, которого, правда, почти никто не заметил. Только бдительная охрана обсуждала его за завтраком с леденящими кровь подробностями.
Сергей Александрович ходил неразлучной парой с Колей Писаревым. Всегда рядом, всегда что-то обсуждая. Хотели пойти даже на предматчевую теорию, но Дик их не пустил. Дескать, ваше место в вип-ложе на трибуне, а не в раздевалке или в зале для собраний команды.
Сергей Александрович Дику не перечил. Насколько мне известно, никогда. Они с Писаревым вернулись в крошечный и холодный лобби. Опять склонились над бумажным листом. Зная о страсти третьего президента РФС к сканвордам, я подумал, что они не могут отгадать какое-то заковыристое слово. Вспомнил историю Юрия Никулина, как вся труппа на гастролях пыталась отгадать близкого родственника из шести букв, первая «б». На следующий день, бросившись к газетному киоску, в следующем номере узнали, что это «братан».
Собрание было перед обедом. После обеда был отдых, а потом тренировка. Я поднялся на свой этаж, и вдруг мой телефон зазвонил. На дисплее было слово на букву «Ф».
– Зайди, – сказал он, и я пошел искать его президентский номер.
