Мы приехали.
Один салат был с майонезом. Другой выглядел немного заветренным. Гус смотрел на шведский стол и хмурился. Врач команды пытался построить менеджера, тот – официанток. Первым делом убрали ту, у которой была подозрительная сыпь на руке.
– Welcome to the USSR, Гус! – весело сказал Аршавин.
После ужина игроки разошлись по номерам. Штаб по привычке настраивался посидеть за разговорами.
– Где у вас можно кофе попить? – спросил Бородюк у официантки.
– В кафетерии, – ответила та.
В кафетерии было два круглых столика и четыре табуретки. Рядом – витринный рефрижератор с сочниками и пивом. Перед ним стояли врач с массажистом, смотрели на ассортимент, выложенный на подносах, лежавших на холодильнике.
– Растирки и мази из натурального сочинского камня, – сказал мне врач.
Народная медицина переливалась под лампами дневного света всеми цветами и оттенками радуги.
– Если что из Москвы не взяли, здесь докупим, – сказал массажист.
Нам было смешно, а доктору не очень. Ему предстояло идти воевать за завтрак. Выяснять, почему действительность не похожа на предварительный заказ.
– Ёб! – вдруг произнес доктор.
Точнее, Йоп. Йоп Алберда, генеральный менеджер, шел навстречу и по своему обыкновению улыбался. Человек, который заказал этот отель и сказал Гусу, что здесь все о’кей.
– Капучино, – заказал Гус официантке.
Та кивнула.
– Будьте здоровы. Что будете?
– Вам же сказали: капучино, – повторил Корнеев.
– Будьте здоровы, – повторила она с недоумением. – Чего сказали-то?
– Кофе, – сказал Бородюк. – Вам же сказали.
– Так бы и сказали. Есть кофе по-турецки.
– И все? – удивился Корнеев.
– Еще растворимый. Нескафе. Три в одном.
Мы посмотрели на Гуса с некоторой растерянностью. Он уже не улыбался, но повторил:
– Капучино.
– А мне бокал местного вина, – сказал Йоп. – Красного.
– Три кофе с молоком и один черный, – сказал Бородюк. – И бокал красного.
Официантка ушла. Затем вернулась. Сняла с подноса четыре чашки черного кофе.
– Эй! – сказал Корнеев. – Просили же с молоком.
– Молока нет, – бросила она и ушла. Насовсем.
Гус выглядел озадаченным. Попробовал кофе и отставил чашку подальше.
– Отличное вино! – сказал Йоп, показывая, что он оптимист.
Гус посмотрел на него внимательно, но ничего не сказал. И вдруг заморгал, стал тереть глаза руками. Мы подумали: неужели открылась аллергия? Потом почувствовали знакомый с детства запах хлорки.
Бабушка в синем халате вошла в кафетерий со шваброй в руке. Подошла к нам и спросила:
– Вы еще долго?
– Не видите, люди сидят, – ответил Бородюк.
– Тогда ноги поднимите, – сказала она и принялась с остервенением тереть пол.
В номере Гуса телевизор работал, но ему казалось, что не работал: всего два федеральных канала и два местных. Сколько бы он ни жал на пульт, ничего не менялось.
– А где CNN? – спросил он.
– В Америке, – сказали мы.
Он подошел к кровати и посмотрел на одеяло. В девяностых точно такими же одеялами зимой укрывались игроки на скамейке запасных. Гус пощупал шерсть.
– У нас в армии точно такие же, – сказал я.
Он посмотрел на меня, заставляя вспомнить историю Иова, и сказал:
– А у нас такие выдают в тюрьме.
И подошел к окну. Нам следовало уйти, но мы не могли – так было любопытно на него смотреть.
В парке каркали вороны. Очень нежно и музыкально. Гус посмотрел на них, потом перевел взгляд на шторы, крепившиеся к карнизу на тонких проволочных крючках. Взял, потянул. Шторы немного проехали и застряли.
Я шагнул к нему. Нужно было чуть отступить назад и аккуратно подергать. Я не успел. Гус дернул сам, и шторы рухнули к его ногам. Лицо у него было такое, что мы метнулись к выходу.
– До завтра! – бросил через плечо Бородюк.
Хиддинк посмотрел на нас взглядом античного стоика и сказал:
– Если оно наступит.
Рано утром он шел по коридору в белом банном халате. В вафельном, в мелкую клеточку. Шел в бассейн. Вышел по указателям на улицу и замер. Ветер гонял по воде сухие листья. От тех, что уже утонули, вода казалась черной.
– Ну как? – спросили мы, увидев, что его волосы сухие.
– Даже моя собака в таком плавать не будет, – признался Гус.
После завтрака они с Бородюком сели в такси и куда-то уехали. Вернулись через час, на другой машине и счастливые.
– Все хорошо? – спросил я.
– Все супер! – сказал Бородюк. – Правда, то такси по дороге сломалось, стояли и ловили на трассе частника.
За обедом, когда все расселись, Гус вышел в центр зала и сказал:
– Парни, мы сборная, и мы должны жить в хороших условиях. Поэтому сейчас обедаем и переезжаем в другой отель. – Команда довольно зашумела. Гус вернулся за столик. Йоп что-то сказал ему, но не дождался ответа. А после возвращения в Москву Хиддинк объявил ему, что на следующий сбор он может не приезжать.
Йоп был хороший человек, он когда-то выиграл «золото» Атланты с волейбольной сборной Голландии. После развода жил в большой лодке, пришвартованной на канале возле его бывшего дома, отошедшего жене.
– Я совершенно неприхотлив в быту, – говорил он время от времени.
Он любил смотреть на заходящее солнце и молчать. Гус его однажды спросил, о чем он думает в такие минуты.
– Взойдет оно завтра или нет, – задумчиво ответил Йоп.
Гус повернулся к нам и подмигнул. Тройную философию он не уважал, в отличие от жизненного комфорта.
Когда сборная, выгрузившись из автобуса, зашла в сочинский «Рэдисон», в холле играл рояль и ощутимо пахло хорошим кофе. Гус улыбнулся, как мальчишка, и сказал единственное слово:
– Европа!
Капучино там был отменный. Как и бассейн.
Адвокат
Я не то чтобы обрадовался ему как родному – скорее был приятно удивлен звонку. Дима работал в РФС, переводил какие-то новости для английской версии сайта. Потом он внезапно переехал в Питер – Костя Сарсания устроил его переводчиком к Адвокату.
После обычных реверансов Дима сказал:
– Слушай, ты вчера «Зенит» комментировал.
– Было дело, – подтвердил я.
– Тут Дик рядом со мной, – сказал он.
И повесил паузу, ходя пока кругами, как акула. Но мне не было страшно. Диму я знал сто лет, да и к звонкам подобного рода уже выработался иммунитет.
– Привет ему! – сказал я.
Но он не передал. Был сосредоточен на важной мысли.
– Дик спрашивает: какое ты имеешь право обсуждать его решения? Ты ведь не работал тренером.
Дима говорил тоном, в котором, как параллельные прямые в евклидовом пространстве, шли две ноты: желание не поссориться со мной и необходимость подчиняться воле босса.
– Постой, – сказал я. – Адвокат спрашивает у комментатора, какое тот имеет право во время репортажа обсуждать его решения? Я правильно тебя понял?
– Да. Ты сказал, что не понимаешь, почему не играет Семшов. И почему Дик почти не делает замен.
– Может, ты просто дашь ему трубку? – спросил я. – Я готов эту тему обсудить.
Дима что-то сказал в сторону и вернулся к разговору.
– Нет, он не будет с тобой разговаривать, – сказал он. – Он просто хотел выразить свое возмущение.
Я выдохнул. Сказал в сторону эпитет, далекий от политеса. «Старый болван» или что-то в этом роде.
– Ты сам-то репортаж слушал? – спросил я.
– Нет, – признался Дима.
– А он слушал? Под чей-то перевод?
– Нет.
– Спроси, – сказал я, – готов ли он дать нам интервью, в том числе и по теме Семшова? Я приеду, и мы пообщаемся.
Дима опять пропал на несколько секунд. Потом взволнованно задышал в трубку и повторил:
– Нет.
«Как он с ним работает?» – думал я. И через три часа вновь поднял в эфире вопрос о Семшове. Гость программы пожал плечами и сказал:
– Не понимаю. Такие проблемы в средней линии, пропала игра, а Семшов на лавке.
Кажется, это был Виталий Шевченко. Тренер, у которого Семшов играл. Но, в отличие от Адвоката, чемпионат России не выигрывал.
В РФС были перемены. Сначала ушел Мутко, потом Гус. Пришел Фурсенко, а следом, расторгнув контракт с бельгийцами, приехал Адвокат. Штаб сборной остался без изменений. Почти без изменений: Корнеев уехал в «Зенит», а на смену ему пришел Берт ван Линген. И появился Сережа Колесников, зенитовский массажист.
Когда мы общались при первой встрече, я напомнил Адвокату про тот телефонный звонок.
– Да, да, – сказал он. – Я помню, как меня это возмутило.
– Почему? – спросил я.
– Комментатор должен говорить только о футболе, – сказал он.
– Но разве это не футбол?
Он посмотрел на меня и захохотал. Голос у него был трубный. Походка стремительная. И очень добрые красивые глаза. Он был удивительно сентиментальным человеком. Не зная Дика близко, в это совершенно невозможно было поверить.
В конце 2010-го он пригласил весь штаб на рождественский ужин. Это было необычно, но очень приятно. Никто из его предшественников ничего подобного не делал. А тут ужин, семейный.
