Казимир глянул на Дружану гневно и зло. На лице его заиграли желваки, а кулаки сжались.
— Ну? — выплюнул из себя он, на силу сдерживая ярость. — Чего замерли? Говорите, чей ребёнок за домом зарыт? — Последние слова он прокричал, абсолютно не заботясь, не услышат ли его в деревне.
Игоша нетерпеливо подпрыгнул, отталкиваясь уродливым и нагим телом, оскалил остренькие кривые зубы. Дружана тихо завыла, трясущимися руками обхватила голову, жмурясь, не в силах смотреть. Смеяна же попросту потеряла дар речи, окаменевше глядя на жуткое существо. Она медленно сползала с лавки на пол. Казимир, быстро подошёл к ней, схватил за плечо и потащил ко входу в избу.
— Не губи, — тихо, одними губами прошептала Дружана. — Молю… Всё что хошь отдадим… не губи доченьку.
Казимир ничего не ответил. Крепко держа, норовящую упасть в обморок Смеяну, он подвёл её к порогу, встряхнул и молвил:
— Вот, кто ваше молочко из блюдечка лакал тем летом. Кошка пропала, потому как он её съел, чтобы не шастала и молочко ему одному доставалось. А как молочко перестали ставить, начал на курей охотиться.
Смеяну била сильная дрожь, она сучила ногами, стараясь отойти подальше, но ведун не обращал на это внимание, продолжая:
— Я его бормотание не понимаю, как и не понимает его твоя мамка. Зато понимаешь ты и только ты! — с нажимом добавил он. — Говори! Говори, что он спрашивает?!
Смеяна не сдюжила такого напора. Закричала, хлеща Казимира ладонями по лицу, потом сникла, заливаясь слезами. Она упала на пол, обессиленно перебирая ногами и стараясь отползти прочь. Прочь от проклятого ведуна, от жуткой жути, что стояла и выжидательно палилась из-за порога, что-то бормоча под нос. Казимир бесцеремонно сгрёб девушку, схватив за волосы, и подтащил обратно.
— Говори! — кричал он, подтащив её к самому краю, так, что от игоши до Смеяны оставалась всего поларшина, иль того меньше. — Говори, что он у тебя спрашивает?!
Наконец, она сдалась. Вьюга свирепо ворочала отворённую дверь, в избу летели и тотчас таяли снежинки. Игоша замер, неотрывно глядя на девушку, и бормотал, бормотал буравя её своими дикими и полными… слёз глазами.
— Говори, — устало бросил Казимир.
— Не могу, — взрыдала Смеяна, мотая головой.
— Говори, — нажимал ведун, тряся её за плечо.
Смеяна оглянулась на мать, затем подняла на Казимира красные полные слёз очи и медленно, будто не веря пролепетала:
— Он спрашивает… он… он… Он спрашивает, как меня зовут… Как меня зовут, мамочка?
Девушка завыла, да так громко, что её рыдания и стоны, казалось, способны перекричать даже бушующую вьюгу. Сотрясаясь всем телом, она плакала, не в силах оторвать взгляда от жуткого существа, которое и не думало уходить.
— Имя дай, — бросил Казимир, железным, не терпящим возражений, тоном.
— Ч-что? — заикаясь, не поняла Смеяна.
— Дай имя сыну, — процедил сквозь зубы ведун, стараясь не смотреть на неё, словно ему было противно.
Она долго сопротивлялась, противилась, не в силах принять то, что происходило с ней здесь и сейчас. Наконец, решившись, девушка медленно, глядя в глаза Игоше, прошептала:
— Тебя зовут Славик…
— Полностью, — прошипел Казимир. — Как раньше придумала!
— Мстислав, — неожиданно ласково и нежно сказала Смеяна, глядя на чудовище.
— Додумалась, етить твою… — буркнул ведун, сплюнув под ноги.
Игоша вдруг довольно хрюкнул. Подпрыгнув на месте, он завозился, отплёвывая летящий на него снег, а затем поскакал куда-то в сторону сарая, словно потеряв к людям интерес. Казимир постоял мгновение-другое, глядя ему в след, а затем запер дверь. Пройдя мимо лежащей на полу Смеяны, он сел за стол и принялся с аппетитом поедать успевшие остыть явства. За его спиной Дружана поспешно бросилась поднимать дочку. Та ни жива ни мертва, еле стояла на ногах. Хлопоча и успокаивая свою кровиночку, мать отправила ту спать на печку, а сама робко подсела к ведуну за стол. Ели молча, то и дело обмениваясь угрюмыми взглядами. Наконец, Дружана не выдержала:
— Теперь всё? Уйдёт он?
— Нет, — равнодушно ответил Казимир. — Но пакостить не будет. Надо лучше кормить. Попробуйте прознать, что ему больше по нраву… Говорить он, конечно, не станет… Но, может, угадаете. Тогда за домового сойдёт, даже оберегать станет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— А можно… его как-то… ну, это… — осторожно протянула Дружана.
— Убить? — напрямую спросил Казимир.
— Ну… в общем, да… — нехотя отозвалась хозяйка.
— Лучше не надо, — хмуро ответил ведун. — Сейчас он просто маленький, голодный и брошенный, — при этих словах Казимир, кинул осуждающий взгляд на печь, — ребёнок. Да, не такой, как у всех. Но у него и судьба не такая, какая положена. Вы сами его таким сделали. А ежели попытаетесь извести… получите злой дух, от которого и кикиморы шарахаться будут. Просто кормите, да доча пускай доброго слова для него не жалеет. Глядишь и сам уйдёт.
Ведун вдруг потемнел лицом, да как грянул кулаком по столу. Не узнать было прежнего робкого Казимира, коего вся деревня понукала, да подзатыльниками потчевала.
— Вы как до такого додумались? — взревел он, буравя Дружану слезящимися глазами. — Дитё малое, своё, родное, да в землю… живым?!
Смеяна тихо всхлипнула за печкой, да так и затихла. Мать долго молчала, но ведун не собирался ей помогать, он ждал. И тогда она рассказала.
— Муж мой купец, я тебе сказывала, — говорила она севшим, отрешённым голосом. — Уехал он годину назад до Царьграда. Мы со Смеянкой на хозяйстве. Ну, и как оно обычно бывает… Именно тут и заявился к нам раскрасавец молодец. Из этих он… варяжский проныра… Они в наших краях и не бывают-то. А тут то ли заплутали, то ли разведывали чегойсь… В общем пристали на своей этой драккаре и с неделю топталися. Смея-то одному из них глянулась, проходу не давал. А я что сделаю? В общем обрюхатил девку, да и уплыл, пропади он пропадом. Я дочери сразу сказала, ежель понесёшь от него, мы тебя как-нибудь уж от этого семени вылечим. И травки пила она, и тяжести таскала… Ничего не помогает, растёт живот. Чтобы никто из села не видывал, я её в избе и спрятала. Всем говорила, мол, больна дочура, потому и не выходит. Так и жили тут… Ой, боги великие, как же тяжело-то было! Разродилася она, наконец. Дура, ещё оставить хотела. А я ей и сказала, давай, доча ты моя, как договаривались… Не зря ж прятали тебя столько… Как родила, так мы его и закопали, стал быть… Там, — она махнула рукой в сторону леса, — прямо под сараем. Я хотела придушить… Уж так плакал он… Ну, не смогла я, понимаешь? Не смогла, дура я! — проглотив подступивший к горлу крик, Дружана вдруг подняла на ведуна глаза. — А как ты догадался-то?
— Да то как раз не сложно, — холодно ответил ведун, рассеянно жуя репу. — Ты ещё ко мне в избу придя, сказала сама всё… Выродком ту нечисть назвала. Говорила про «него». Позвала, покуда муж в отъезде, да к своему местному ведуну идти не хотела.
— Ты не выдашь нас людям? — с надеждой спросила Дружана.
— Не выдам, — качнул головой ведун.
— Как камень с души… — прошептала хозяйка, но поймав укоризненный взгляд Казимира, осеклась. — Спасибо тебе…
— Ты меня уж прости за грубость, — оборвал её Казимир, глянув прямо в глаза. — Но мне твои спасибо-пожалуйста, не нужны. Вы такое тут сотворили на пару… Ежели б я был вашим ведуном деревенским, я бы вам и сарай, и дом поджог. Зови своего брата… где он у вас там? И плату, что посулила, изволь.
— Сейчас! Сейчас, позову! — Хозяйка тотчас бросилась прочь, а затем, вернувшись, быстро заговорила. — Будет ждать там же, откуда мы пришли, за околицей у кустов!
— И плату, — с нажимом напомнил Казимир.
Дружана запричитала, хватаясь за голову, возясь, аки курица. Юркнула за печь, оттуда послышались звуки открывающегося сундука, позвякивание, да побрякивание. Наконец, хозяйка вернулась, да дрожащими руками просунула в ладонь ведуна три сребреника. Сумасшедшие деньги! Но на душе Казимира не было радости, коротко кивнув, он покинул их дом, уходя в ночь.
