Двадцатого августа главные силы армии подошли к Колоцкому монастырю. Кутузов дал диспозицию дальнейшего движения всех трех колонн, конечной точкой которого впервые стало село Бородино. Интересно, что почти тотчас эту диспозицию отменили, так как вроде бы признали, что у Колоцкого монастыря можно взять позицию лучше и здесь дать сражение Наполеону. Но после тщательного осмотра решили, что лучше все-таки позиция при Бородине. Кутузов писал Ростопчину, что позиция у монастыря хороша, но «слишком велика для нашей армии и могла бы ослабить один фланг»35. В итоге «армия продолжила отступное движение к селу Бородино, где местоположение представило более к тому выгод»36. Новая диспозиция, оглашенная утром 21 августа, предполагала следующий порядок движения: первая (правая) колонна, включающая армию Багратиона, шла от Колоцкого монастыря по маршруту: село Рожество, Ельня, Шевардино, Алексинка и Бородино. Вторая (средняя) колонна (Дохтурова), состоявшая из 5, 3 и 6-го корпусов 1-й армии, двигалась от Колоцкого монастыря по большой почтовой дороге через деревни Акиншину, Валуеву до Бородина (10 с половиной верст). Наконец, третья (левая) колонна генерала Милорадовича (2-й и 4-й корпуса) отступала от Колоцкого монастыря до Бородина через деревни Просолову, Еремееву, что составляло 13 с половиной верст37. Один из последних приказов Багратиона с марша был дан 20 августа: «Всем корпусам 2-й Западной армии, сваривши каши, выступить сего числа в полдень 12-ти часов в поход в деревню Максимовку обыкновенным порядком»38. Это были последние 12 верст боевого похода, которые в своей жизни совершил Багратион.
«Лучше я лягу здесь! В Индии я пропаду…»
После отхода армии от Колоцкого монастыря Коновницын с величайшим трудом сдерживал французов. С какого-то момента счет отступлению пошел буквально на часы. Кутузов просил Коновницына, чтобы тот «с ариергардом держался долже (дольше. — Е. А.) и что для армии нужно 4 часа времени»39. Коновницын, понимая, как важно дать нашим армиям дойти до Бородина и, не теряя порядка, разместиться на позиции, был готов «держаться сколько можно». «Ежели с 1-й позиции буду сбит, — писал он Багратиону, — перейду на вторую и стану там держаться до самой крайности»40.
Багратион внимательно следил за действиями своих войск в арьергарде и, когда увидел, что отряд Сиверса потеснен неприятелем и слишком подвинулся со своей, южной, стороны к основным силам, потребовал, чтобы Сивере перешел в атаку и отбросил неприятеля от деревни Колесники, что и было сделано 21 августа41. Весь день шел упорный бой за эту деревню. Тут было принципиально важно, как уже сказано, «держаться на одной высоте с арьергардом», то есть добиться того, чтобы войска Коновницына, Сиверса и Крейца находились на одной линии и не позволили противнику вбить между ними клин.
Как вытекает из мемуаров Д. В. Давыдова, как раз 21 августа он явился к Багратиону с предложением об организации партизанских отрядов и «объяснил ему выгоды партизанской войны при обстоятельствах того времени». Давыдов довольно убедительно указывал на то, что коммуникации противника растянулись неимоверно, что это дает возможность летучим отрядам маневрировать на огромном пространстве от Москвы до Смоленска. Эффект налетов на коммуникации скоро себя проявит — противник будет испытывать нужду в боеприпасах и продовольствии, а кроме того, появление отрядов воодушевит крестьян и «обратит войсковую войну в народную».
Известно, что в армии серьезно опасались, как бы государь не пошел на мировую с Наполеоном: ведь он уже один раз допустил Тильзит, так почему не может быть повторения? Эта мысль мучила некоторых военных. Ермолов писал Багратиону после отступления от Смоленска: «Боюсь, что опасность, грозя древней нашей столице, заставит прибегнуть к миру»42. Тот же Ермолов писал П. П. Палену 15 августа из-под Вязьмы, что целью Наполеона является Москва, «он думает, что лишь Москва немного в опасности, то и мир подписан в его пользу. Заключение весьма правдоподобное, основанное на известных вам обстоятельствах. Но где такая предусмотрительность, где так верные расчеты, чтобы льзя было не обмануться. Не дай Боже допустить злодеев до Москвы! Но естли завидующая щастию нашему судьба позволит овладеть ею, кажется и то, ко благу нашего народа, не окончит войны нашей, будем защищаться до последней крайности. Обманута будет сволочь его, и продолжение войны, истребление надежды окончания оной, зима, недостатки, все вообще уменьшит силы его, и влекомые обольщением народы, не имеющие ни малейших выгод, собственно им принадлежащих, не только смирятся, но думать должно отстанут многие»43. Сам Багратион в письме к Ростопчину сообщал: «Слух носится, что канцлера потребовали в Петербург (Н. П. Румянцев, сторонник Наполеона, с началом войны уехал в деревню. — Е. А.) и что думают наши, как бы помириться. Чего доброго от Румянцева и Аракчеева все статься может (как неосторожно задел князь Петр своего благодетеля! — Е. А)»44. Напомню, что в другом, выше уже цитировавшемся письме Багратион так комментировал приезд в армию Кутузова: «Я думаю, что к миру он весьма близкий человек, для того его и послали сюда». Мысль эта о человеке, только что заключившем Бухарестский мир, не казалась тогда безосновательной.
Все это служило для Багратиона аргументом в пользу развертывания партизанского движения. В разговоре с ним Давыдов высказал эсхатологическую мысль о том, что Кутузов продолжит тактику отступления, начатую Барклаем, и что «Москва будет взята, мир в ней подписан, и мы пойдем в Индию сражаться за французов… Я теперь обращусь к себе собственно! Если должно непременно погибнуть, то лучше я лягу здесь! В Индии я пропаду с 50 или 60 тысячами моих соотечественников без имя и за пользу чуждую моего отечества — а здесь умру, держа твердою рукою знамя мщения и независимости, около которого столпятся поселяне, ропщущие на насилие и безбожие врагов наших… а кто знает, может быть, и армия, определенная действовать в Индии…» «Князь, — продолжает Давыдов, — прервал нескромный полет моего воображения, пожав мне руку и сказав: “Сейчас пойду к светлейшему и изложу ему твои мысли”».
Идея диверсий не была нова для Багратиона. Еще в 1807 году в Пруссии он разрешил В. И. Дибичу, майору 26-го егерского полка, быть «партизаном». Склонный к авантюризму Дибич предложил план действий в тылу французов с целью похищения Наполеона. Но тогда идея создания «партизанского отряда», а в сущности диверсионной группы, не осуществилась — слишком экстравагантной показалась главнокомандующему Беннигсену вся эта затея45. Теперь же ситуация была иной. Кутузов поддержал инициативу Давыдова. Любопытно проследить ход мысли знаменитого гусара. Он, как, вероятно, и Багратион, не сомневался в том, что Москва падет. При этом он не доверял императору Александру, полагая, что тот после падения старой столицы все же пойдет на позорный для России мир и тогда победитель отправит русские войска…завоевывать для французов Британскую Индию. Трудно сказать теперь, возможно ли было такое в случае победы Наполеона.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
