назначены тебе в другом месте. Ибо существование наше, будь уверена, Айша, есть лестница вверх, по которой, оскальзываясь и набивая себе шишки, мы должны карабкаться ступенька за ступенькой.
— А когда мы достигнем вершины — что тогда, Учитель?
— Не ведаю, дочь моя, но знаю точно: если мы упадем на самое дно, то должны вновь начать взбираться по тем же ступеням, только на этот раз ступени будут увиты терниями.
— Похоже, твою келью отшельника не назовешь домом радости, отец мой.
— Не назовешь, дочь моя. Это дом скорби и покаяния. Радость лежит за его пределами. Таковы философия жизни и учения всех религий. Скорби — и впоследствии возрадуешься. Возрадуйся — и впоследствии станешь скорбеть.
— Ну до чего же грустная философия, Пророк, а уроки твои — ну в точности как те, которые учат рабы под кнутом.
— Да, Айша, однако сие нужно терпеть, как, если бы могли говорить, непременно сказали бы тебе сейчас и Теннес, и Ох, и Нектанеб.
Устало и монотонно говорил Нут — постаревший и подряхлевший, сделавшийся похожим на сухую оболочку человека, жизненная сила в котором зачахла, как в бесплодном орехе, который, будучи посеян в землю, не даст ростка. И в конце концов, утомленная этой меланхоличной беседой, я задумалась об Огне жизни, неустанно бушующем под обителью Нута, об Огне, который дарует неувядающие красоту, юность, славу и власть тому, у кого достанет веры и мужества пренебречь всеми его ужасами.
На следующий день я проводила Учителя к его уединенному приюту, по тишине и спокойствию которого старец заметно соскучился: даже ради меня, которую любил больше всего на свете и общением с которой наслаждался, Нут не смог бы задержаться еще хотя бы на час.
После трудного путешествия нас наконец-то доставили в паланкинах на край огромной пропасти: необъятной стеной она опоясывала долину Кор, словно высеченная титанами во времена Сотворения мира. Мы взобрались в расщелину гигантской стены и прошли в скрытую седловину в скале, невидимую снизу. Вдоль этой седловины мы проследовали к зеву пещеры. Здесь я заметила много снеди: жители этой страны почитали Нута как пророка, а потому снабжали съестными припасами. Сопровождавшие нас зажгли факелы, ибо путь через пещеру предстоял долгий и трудный. Наконец мы оказались на самом краю жуткой расселины. Где-то очень-очень высоко над нами виднелась полоска синего неба, а внизу зияла черная бездна. В расселину, по которой сверху вниз с ревом и завыванием неслись ветры, вдавалась гигантская каменная шпора, и конец ее терялся в темноте. Я с сомнением взглянула на этот выступ и поинтересовалась:
— Где же твое жилище, Нут, и какая дорога ведет к нему?
— Я живу там, в темноте, дочь моя, — ответил с улыбкой Нут. — А вот и дорога, по которой те, кто навещают меня, должны пройти. — Старец показал на скальный выступ, который заметно подрагивал, сотрясаемый ревущим ветром, и добавил: — Моим стопам она хорошо знакома, к тому же я знаю, что на ней, как и везде, мне ничто не грозит. Но если ты боишься шагать по этой тропе, поверни назад, пока еще есть время. Да-да, быть может, для тебя будет все же лучше вернуться.
Я посмотрела на дрожащую скалу, затем окинула взглядом Нута.
«Как он только мог такое предложить? — подумала я. — Неужели Айша, которая не боится ни людей, ни демонов, испугается пойти за этим хилым старым жрецом, куда бы тот меня ни повел? Никогда не бежала я от опасности, даже если она сулила мне гибель».
И я посмотрела Учителю в лицо и ответила:
— Не будем терять времени понапрасну, ибо холодно стоять на ветру. Я пойду первой. Филон, следуй за мной и не отставай.
Филон, сопровождавший нас в этом путешествии, изумленно взглянул на меня, но, как человек смелый и к тому же моряк, привыкший к опасностям, не сказал ничего.
Мгновение Нут медлил, глядя вверх: то ли вознося молитву, то ли по какой-то иной причине. Затем, спросив Филона, как скоро Ра скроется за западным утесом, и получив ответ, что времени до захода солнца осталось приблизительно минут пятнадцать или двадцать, Учитель двинулся вперед, безбоязненно шагая по уступу. Я последовала за ним, Филон замыкал шествие.
Очень страшным был тот отрезок пути, ибо двигались мы в неверном свете, который по мере нашего продвижения в бездну становился все слабее, пока наконец все вокруг не окутал мрак. Более того, каменный выступ продолжал сужаться, а трепавшие нас яростные порывы ветра как будто наращивали силу.
Однако мы продолжали идти, опираясь на ветер, и постепенно я почувствовала нечто сродни ликованию, как это всегда бывает со мной в минуту грозной опасности: сердце мое вдруг наполнилось отвагой, без следа растопившей страх. Я буду сражаться с силами стихии, как сражалась с враждебными, вожделевшими меня царями и побеждала их. А может статься, я уже тогда ощущала издалека дыхание Божественного огня, что горел внизу, — не могу сказать наверняка. Однако хорошо помню, что к тому моменту, когда я достигла конца того жуткого каменного языка, меня переполнял дикий восторг и я едва не рассмеялась, наблюдая за Филоном: капитан неуверенными шажками крался следом за мной и шептал молитвы — то Исиде, то греческим богам, которым он поклонялся в детстве.
Наконец мы приблизились к концу выступа, вонзившегося в темное пространство, и почти сразу же небо над головой погасло, оставив нас в полной темноте. Я села на сотрясающийся камень, держась за Филона, который сделал то же самое, и прокричала на ухо Нуту, опустившемуся на колени рядом с нами:
— Что теперь? Будь добр, объясни поскорее, иначе нас вышвырнет отсюда, как камни из пращи!
— Держитесь крепче и ждите, — ответил Нут.
Так мы и сделали — ждали на холодной шершавой скале, крепко держа друг друга за руки. Затем внезапно случилось чудо: откуда ни возьмись мощный луч красного света, несомненно от заходящего солнца, ударил прямо в нас через некую брешь в скалах напротив. Да, свет пронзил нас насквозь, как разящий меч, и показал картину во всей ее полноте. А именно: нас самих, скорчившихся на краешке каменного языка между двумя черными безднами; бесконечное пространство под нами; бесконечное пространство над нами, простирающееся к единственной звезде, сверкавшей на темном небе. А еще, не более чем в четырех шагах от края, мы увидели огромный трясущийся и дрожавший валун, который соединялся с нашим каменным языком узеньким деревянным мостиком, явно
