ей на небесах домом. А потому не возжелай увековечить свою плоть, поскольку, если осмелишься совершить сие, Айша, я скажу тебе, что ты сделаешься всего лишь раскрашенной мумией в гробнице, внешне изображающей жизнь, но мертвой и холодной внутри. Поклянись же, дочь моя, что ты запрешь это знание в сердце своем и отбросишь яд от губ своих!
— Слова твои исполнены мудрости, — ответила я. — Ты говоришь словно человек, одухотворенный истиной, и, хотя я не даю никаких клятв, волю твою исполню. И все же скажи, отец, что это за тайна? Поведав мне так много, раскрой ее до конца, иначе я пойду туда и докопаюсь до истины сама.
— О дочь моя, близ этого древнего города, посреди горных утесов, глубоко в недрах скал горит странствующий огонь, который и есть дух мироздания, пылающее сердце, дающее миру жизнь. Однако огонь тот есть не просто огонь, но сущность бытия, и тот, кто искупается в нем, наполнится тою сущностью и проживет столько, сколько будет жить она.
— Но в таком огне можно погибнуть, — с сомнением проговорила я.
— Пожалуй, дочь моя, я предоставлю тебе самой поразмыслить над этим, дабы великий страх миновал меня. Но мы, главные слуги Исиды, не смеем скрывать правду друг от друга: поступив так, мы нарушим наши клятвы. Кроме того, в этом вопросе я говорю с тобой не своим голосом, но голосом той Силы, что могущественнее меня и к которой я сейчас стою так близко, как если бы мы с нею были единым целым. Поэтому перед твоими глазами я должен скинуть любые покровы, показав все как есть, а не так, как хотелось бы мне. Так вот, огонь тот не уничтожит смертного, который наберется мужества окунуться в него. Напротив, он подарит ему жизнь, а с ней — такую силу, красоту и мудрость, какие никогда не были уделом человека, рожденного от женщины. Также огонь наделит его такими страстями, таким отчаянием и безутешной кручиной, каких доселе не знавало сердце ни одного смертного... Вот она, правда. Не спрашивай меня, каким образом доверили мне хранить тайну сию и что это за голос, который глаголет моими устами. Минуту назад правда эта была лишь моим достоянием. Моим или, быть может, чьим-то еще. Теперь же она и твоя тоже, и потому я молю Божество, от которого мы пришли и к которому вернемся, чтобы оно дало тебе силы и даровало истинную мудрость: зная теперь все, отказаться от этого всего и, отказавшись от заманчивой награды долголетия, терпеливо пройти по тропе жизни, предназначенной для стоп человека.
— Ты покажешь мне тот огонь, Пророк?
— Да, если хочешь, ведь мне велено сделать это, — слабым голосом ответил Нут. — Впрочем, зачем смотреть на то, что непременно пробудит желание?..
И тут на старца навалилась усталость: внезапно осев на своем ложе, Нут лишился чувств и, не подхвати я его, непременно упал бы.
Три дня Нут пробыл в Коре. Мы подолгу беседовали, но к чудесной тайне почти не возвращались, словно по обоюдному согласию отложив эту тему на некоторое время. И без того нам было о чем поговорить. Я рассказала Учителю обо всем, что произошло в Египте, где он много лет назад оставил меня, чтобы отправиться вниз по Нилу и никогда уже не возвращаться обратно. Я поведала старцу, как неукоснительно исполняла его приказы и, даже окруженная врагами, все это время сохраняла веру Исиды в ее храме, отмечая в положенное время праздники богини, хотя ни разу и не осмелилась покинуть стены святилища.
— Выходит, Айша, — заключил Нут, когда я закончила свой рассказ, — в то время, как я был отшельником здесь, в Коре, ты была отшельницей в Мемфисе. Что ж, каждый из нас послужил богине по мере сил своих, и, быть может, она воздаст нам обоим по заслугам нашим, кои, несомненно, весьма скромны. Что ж, теперь я завершил свою миссию, а тебе много всего предстоит сделать, ведь ты еще полна сил, хотя уже и оставила юность позади.
— Да, — ответила я, тяжело вздохнув. — Вот и вступила я в средние лета, юность моя пролетела в служении Небесам. Но что же Небеса дали мне взамен после пережитых страданий? Лишь это — дикую, пустынную землю, разваленную страну варваров, которую я должна возрождать заново. Мне придется восстановить зачахнувшую веру, собрать этих варваров в армии и выучить их, ввести новые законы и заставить народ им повиноваться, сражаться с врагами и возделывать земли, строить корабли и налаживать торговлю, собирать доходы и по-хозяйски распоряжаться ими — словом, трудиться безостановочно день за днем, позволяя себе лишь краткий отдых ночью, дабы утром вновь вернуться к тяжким заботам. Здесь, под небом чужим, я должна быть одновременно верховной жрицей, полководцем, законодателем, судьей, зодчим, земледельцем и царицей. Я обречена жить тут без твоего совета, без друзей, без любви, без детей, что позаботятся обо мне в старости или бросят горстку земли в мою могилу. Вот какую долю богиня Исида уготовила своей верной жрице Айше в уплату за все ее устремления.
Так говорила я, не скрывая горечи, однако Нут возразил с мягкой улыбкой:
— А по-моему, дочь моя, все не так уж и плохо. Ты расчетлива и вдумчива и можешь создать тут сызнова буквально все по своему собственному замыслу. Ты любишь власть, и здесь она будет абсолютной у тебя, царицы, не терпящей возражений. В этом краю никто не посмеет сказать тебе «нет». Ты ненавидишь соперников, предпочитающих править единолично, и здесь их не будет. Ты, посвятив себя богине, желаешь жить в целомудрии и безбрачии, и ни один царь или какой-либо иной мужчина не заявится сюда, замышляя завоевать твою красоту. К тому же ты когда-то мечтала сообщаться с Природой и тем Божеством, что дает ей начало: сей далекий пустынный край и есть тот самый дом Природы, и в одиночестве Божественное становится ближе страждущим душам. Воистину благодарной Небесам должна быть ты — чьи молитвы услышаны и исполнены. Ибо, исполнив свою миссию, ты получила все, чего добивалась: ныне амбиции твои удовлетворены и в святой тиши, столь полезной после продолжительных невзгод и тяжких трудов, ты спокойно сойдешь в могилу... Скоро, очень скоро ты станешь такой же, как я, и, когда придет тот день, в пустой и темной келье ты в терпеливом созерцании будешь дожидаться конца, а с ним и тех новых дерзаний, которые могут быть
