Глеб был очень строгим, но и очень справедливым. У доски под его взглядом Аделаида вяла. У неё и так начались проблемы с учёбой. Не то, чтобы она не читала, она читала, но материал совершенно не воспринимался. Там, где Пашенька Середа мог прочесть один раз, или вообще не читая послушать объяснения учителя на уроке и всё запомнить, ей приходилось возвращаться к написанному четыре-пять раз. Казалось, её мозг был настроен на совершенно другие частоты. Аделаида пока, по старой памяти, числилась в «отличницах» и «сильных» ученицах, но держать планку становилось всё труднее.
Ещё у неё начались головные боли. Если даже утро было не очень загруженным, от полудня голова всё равно обязательно становилось тяжёлой, а к вечеру болела нестерпимо! Весна и лето были особенно тяжёлыми временами года. От жары голова раскалывалась, и Аделаида больше ни о чём не могла думать, кроме как о мучительном желании прилечь.
Весна и лето и так были самыми нелюбимыми временами года. За зиму Аделаида набирала ещё килограммы, а весной надо было понемногу расчехляться, снимая пальто и колготки. Пальто не так сильно её заботило. Сняла, да и сняла. Жакетом можно прикрыться. Вот с колготками дела обстояли хуже! В носках ноги наверху оставались голыми, очень тёрлись друг об друга, иногда даже до крови, и болели. Весной и летом она всегда особенно уставала.
– Апят лэжиш?! (опять лежишь?!) – возмущался папа, когда она после школы, не в силах сесть за уроки, заваливалась на диван.
– У меня голова болит!
– Глупасти нэ гавари! Какой тэбэ время балет! Ленишса, ведош нэпадвижни образ жизни – вот и глупасти гавариш! Встан, хады нэмнога, сдэлай что-нибуд! Павес Карту Мира, вазми геаграфию читай! Эта же экскурсия! Эта интэрэсна!
Вот как объяснить папе, что ей «нэ интэрэсна»?! Ей интересно просто почитать Чехова, Толстого… И не школьную программу, а просто так…
Одно хорошо, что эти проклятые «тра-ля-ля» приходят вовсе не каждый месяц, как обещала мама, а только раз в три-четыре! Что бы было, если б живот болел так же часто, как голова?! Хотя, мама сказала, что потом всё-таки они будут каждый месяц. Потому что она по телефону спросила у своей подруги-гинеколога, и тётя Анна сказала, что всё нормально, что так бывает, и потом пройдёт.
Хоть бы вообще прошли эти «тра-ля-ля», чтоб не мучиться! – мечтала Аделаида. – Хотя, может, и не всё так просто? – думала она. – И почему мама не повела её к врачу, а только спросила между делом по телефону?
Ты что, ненормальная?! – мама продолжала восхищаться её тупостью. – Может, тебя ещё в поликлинику к гинекологу отвести?! У меня там куча знакомых! Чтоб весь Город за две минуты узнал, что я тебя туда приводила? Зачем, спрашивается, мне это понадобилось?! Или что-то случилось, или ты больная! Разве ты больная?! Нет! Значит – что-то нехорошее с тобой произошло! Поняла?! Тётя Анна сказала, всё нормально – значит, нормально! Замуж выйдешь – всё от мужа наладится!
И теперь вот головные боли, постоянно ощущение какое-то такое… как если б съела много селёдки и потом всю ночь пила воду.
Э-эх! Звание «хорошей ученицы» начинало блекнуть. А она так мечтала попасть в «Артек»! Из её класса уже туда ездили Буйнов и Клокова. Ладно, Буйнов, он-то отличник с первого класса. Каким образом Клокова попала туда, было неизвестно. Может, специально всё сделали? У Аделаиды были такие подозрения, потому что когда она просилась у родителей в пионерский лагерь поехать одной, они даже слушать не хотели. Они, конечно, ездили в пионерлагерь, но всей семьёй. Папа, мама, Сёма и она. Родители там работали преподавателями, и они с Сёмой были в их отряде. Спать в палатах со всеми им не разрешали, и они жили вместе с родителями в выделенном всей семье помещении. Почему её не отпускали одну в пионерский лагерь?
Ладно, в простой лагерь нельзя, но в «Артек» – то, если мне дадут путёвку, вы же меня пустите? Это же самый знаменитый пионерский лагерь! Там отдыхают дети коммунистов со всего мира. В «Артек» я смогу поехать, правда?
– Поживём – увидим! – говорила мама. – Ты сперва заслужи!
– Я столько лет хорошо учусь!
– А надо не «хорошо», а «блестяще», чтоб заслужить путёвку!
– Что ти думаэшь? – говорил папа. – Ти паэдыш и всо? Да, ми нэ можэм ат путовки атказаца патамушта он пианэрская. Ми там рядом комнату снимэм и будэм всио время сматрэт: «Э-э! Аделаида, ти гдэ? Ми тэбя видым!»
Но папа зря так переживал – путёвку ей так и не дали. Хотя родители её и проработали всю свою жизнь в образовательной системе, и «отличницей» она была с первого класса. Позже Аделаида подумала, что родители, чтоб ни на секунду не выпускать её из-под контроля, просто договорились с директором школы, и в «Артек» поехала Клокова, восходящая звезда физики.
Учёба медленно, но верно становилась проблемой. Особенно сложно было с математикой. И так не имея никаких к ней способностей, Аделаида её и не любила и страшно боялась нового преподавателя. Как только Глеб вызывал Аделаиду к доске, её бросало в пот и жар, она терялась и хранила гробовое молчание.
Глеба Панфиловича почти все боялись и тоже терялись у доски. Один Мойша спокойно шёл к голгофе, улыбаясь своей улыбкой-полуухмылкой, и, что самое невероятное – что-то писал, доказывал какие-то теоремы!
Однажды Глеб не выдержал и устроил Игорю Моисеевичу шмон:
Манштейн! Выверни все карманы, покажи белую рубашку и засучи до локтя рукава. Я давно наблюдаю за тобой и чувствую, ты списываешь! Только не могу понять как?! – тут Глеб Панфилович, гроза всех времён и народов, рассмеялся тихим мягким смехом: – Слушай, Манштейн, что ты за фрукт такой?
Фрукт Мойша стал брендом класса: рыжий новенький, без году неделя, отбил у Аделаиды практически половину «болельщиков»! Над ней иногда даже забывали посмеяться, если она выходила к доске и у неё из кармана сыпались шпаргалки! Фрукт был вещью в себе, всегда с загадочной ухмылкой на тонких губах и пытливым взглядом глаз-бусинок. Фрукт обладал какой-то сказочной, магической притягательностью. Над ним хохотали до упаду, тыкали пальцем, орали как бешеные:
Мойша – еврей!!!!
И тут же ссуживали ему мелочь на буфет, подсказывали на уроках, кто на что был горазд; давали откусить булочку с колбасой – предмет неимоверной роскоши, доступный только для избранных. На физкультуре Гивка-Чапа приписывал ему лишние сантиметры при прыжках в длину, а на волейболе стоял колом около него и страховал под сеткой. Фрукт, засовывая за щеку подаренную барбариску, лез обниматься, чем безумно смущал девчонок. Он, не моргнув глазом, скрипел своим кастрированным фальцетом:
Карина! Я женюсь на тебе!
Карину передёргивало от радости и ужаса. Теряясь и не зная как себя вести, она пыталась перевести стрелки:
Слушай, Фрукта, женись лучше на Аделаидке!
Карина! Не могу на Аделаидке! – Фрукт прямо всем видом показывал, что сожалеет, но действительно не может «жениться на Аделаидке». – Не могу, Карина! Она толстая. Её жалко, на диету посадить придётся, хоть имя у неё аппетитное – «Аделька-сарделька»! А ты, Карина, худая. Я тебя, Карина, кормить буду! – и Мойша делал волшебное движение руками, словно хотел подарить Карине весь мир.
Однажды на переменке Фрукт шарнирной походкой выплыл к доске.
Э, – скрипнул он, – завтра мои предки уезжают на два дня. Кто хочет – заваливайте!
– Еврей, а у тебя хавка будет? – поинтересовался Пупынин по кличке Пупок, большой любитель всякого рода тусовок, потому что он ещё год назад обзавёлся постоянной партнёршей, которую везде таскал за собой и с самого начала вечера орал, чтоб «врубили музон» и «вырубили свет».
– Пупок! Хавки пусть не будет у твоего врага! – Мойша весело закудахтал и совершенно счастливый на радостях кинул в Пупка мелом. – А у нас всё кошерное! Мать обещала сделать форшмак из селёдки и спечь торт. Нормалёк?
Завались! – класс орал дружным хором, хотя имели о фаршмаке весьма туманное представление.
У Аделаиды от интереса внутри всё аж засвербило! А как же! Не День рождения, не 7-е Ноября, не тебе даже 8-е Марта, а просто так! Вот просто так – без всяких причин на хате у Фрукта собирается класс. И чего они там будут делать?
Не зная, как отпроситься у мамы в гости, Аделаида долго ходила вокруг да около. Оказалось, что мама хорошо знает родителей Мойши и, отозвавшись о них весьма сдержанно, но с толикой явного уважения в голосе, она согласилась на «посещение одноклассника», и сказав, что папа в девять часов за ней зайдёт, отпустила Аделаиду под клятвенные обещания «вести себя сдержанно». Ха! Если б только мама знала, что его родителей не будет дома!
Назавтра явился весь класс в полном составе и попозже Пупок со своей пассией. Как ни странно, но Пупок на этот раз не стал орать с порога «гасите свет». Он, держа пассию подмышкой, беззастенчиво продефилировал по комнатам с открытым ртом.
Мда…
Дом Мойши показался чем-то сродни Эрмитажу. Никто, естественно, в Эрмитаже не бывал, но в их представлении царские хоромы могли быть и скромнее. Комнаты, комнаты, комнаты, плавно перетекающие одна в другую, ковровые покрытия, переливающийся всеми красками радуги хрусталь, и книги, книги… Книги были повсюду – на книжных полках, стеллажах, на письменном столе. Именно этот огромный стол, с аккуратной стопкой чертежей и расчетов вверг Пупка в бездну уныния. В классе все знали, что Пупок если делает уроки, то делает их на кухне. Поэтому его тетради всегда воняли килечной подливкой.
