Ура! Мама разрешила помечтать!
Иногда Аделаида хотела, чтоб произошло землетрясение, чтоб они остались без дома, чтоб жили в бараке со всеми людьми вместе, чтоб ели из ведра и ходили в общий туалет. Тогда взрослые будут отдельно, маленькие дети отдельно; им же, наверное, предоставят брезентовые палатки для девочек и для мальчиков. Они будут в подростковой. О! Как девчонки будут шушукаться перед сном, рассказывая друг другу свои секреты, и никто, в семейных трусах со словами: «Спат! Спат!», не будет выдёргивать телевизионный провод из розетки сразу после прогноза погоды в программе «Время».
Обязательно будут ходить общественные начальники, которые будут сами всем руководить, и она уже будет подчиняться и принадлежать не маме с папой, а Партии и Правительству. Или если б война началась… Тогда бы они точно вообще уехали из этого города и, может быть, мама с папой стали другими…
«И всё-таки: как живёт этот Фрукт? Может, он знает что-то такое, о чём я даже не догадываюсь? – как не крути, но мысли Аделаиды продолжали возвращаться к новому однокласснику. – Чего, собственно, я думаю да гадаю? – вдруг решила она. – Ведь Фрукт вроде пацан ничего. Может, просто подойти к нему при случае, ну, когда ещё раз к нему пойдём, и спросить? Вот просто подойти и спросить, как он живёт?»
Глава 8
Брошка – ярко-зелёные пластмассовые листья и склеенные посерёдке вишнёвые ягоды – так ни разу и не надёванная, в ящике стола вымазалась пастой, поблекла и запылилась. Надежды папы, который купил Аделаиде брошку в качестве аванса за будущую «пятёрку» по химии, так и не оправдались. Высшего балла всё не было и не было. Не то, чтобы Аделаида мнила себя непризнанной Склодовской-Кюри, она читала учебник, старалась запомнить симпатичные формулы. Когда сама занималась дома и потом репетировала ответ на бумаге, вроде всё шло гладко, без подсказок. Вроде всё и поняла и запомнила. Однако, как только она попадала к доске, и формулы, и способы получения и разложения куда-то вылетали из головы, и она превращалась в чистый лист. И даже не потому, что школьное платье было меньше, чем по размеру, и не потому, что Аделаида стояла у доски как на мушке у исполнителей расстрельного приказа, просто возникало такое ощущение, что мозг стал похож на сосуд с двойным дном. Первое было похоже на решето: когда она читала, то вроде как всё оседало, но потом просачивалось сквозь дырки в дне на более низкий уровень. Зато потом оттуда, со второго уровня вытащить необходимое было очень трудно. Иногда даже невозможно. Особенно, когда её вызывали внезапно. Если б её предупреждали:
Аделаида, следующей пойдёшь отвечать ты!
Она бы за две минуты собралась, и всё бы выглядело гораздо лучше. Или если б ей сказали ответить письменно на листочке из тетради. Именно эта внезапность и неожиданность совершенно выбивали её из обоймы. Она отвечала, но, видимо, не так, как хотела Алина Николаевна.
– Отвечает неуверенно, – жаловалась она папе по вторникам удивительно писклявым голосом, – медленно… Надо чтоб от зубов отскакивало:
Ана не занимаэца? – подозрительно интересовался папа.
Учит… наверное, занимается, может быы-ы-ыть… – Алина Николаевна уходила на высокие ноты и зачем то сама тянула слова, – но, видимо, недостаточно… как говорится – на скорую руку, очень поверхностно. Надо, чтоб она была усидчивей, внимательней. Она рассеянная и несобранная. Нет! Я не могу ей за такие ответы ставить «пятёрку». Я слышала – она даже в мединститут собирается? Там на вступительных химию сдают. И сдают преподавателям вуза. Если б мне так отвечали Пупынин или Дорогонов, я бы, естественно, поставила им «пять». Они учатся средне. В Мединститут поступать не хотят. Им химию не сдавать! Они меня не опозорят. Но вашей дочери… Не знаю, не знаю… пусть ещё позанимается.
Спраситэ эво на следущэм урокэ. Пуст эшо пазанимаэца, атветит и исправит!
Я вам объясняю: она собирается поступать в медицинский институт, куда на вступительных сдают химию. Её уровень знаний и способности в целом не соответствуют Мединституту. Ну, не знаю… не знаю… Я спрошу её, когда посчитаю нужным!
Папа беседы с химичкой вёл каждый вторник, и каждый раз ни к какому компромиссу они не приходили. Казалось даже, что химичка и папа соревнуются, кто кого возьмёт измором. «Решение вопроса» каждый вторник неизменно оставалось открытым. Конструктивных предложений никто не выдвигал. Белкина принципиально считала, что Аделаида со своим «багажом знаний» и «способностям» слишком высокую планку себе поставила, а папа считал, что Аделаида «лэнтаика» и «бэзделница», хотя в глубине души считал, что Аделаиде можно уже прямо сейчас выдать диплом врача. Папа в деталях передавал разговор маме. Когда у мамы было лирическое настроение, она просто говорила:
Э-э-х! Останешься за бортом! Все поступят в институт, а ты будешь палец сосать! Никто с тобой из одноклассников здороваться не будет. Пройду-у-ут мимо и сделают вид, что не знают тебя! А всё потому, что вместо того, чтоб готовить предмет, который ты должна знать как свои пять пальцев, который ты будешь сдавать на вступительных экзаменах, ты по гостям ходишь! К Манштейнам, Энштейнам, всякая шваль у тебя в друзьях. Все-е-е они поступят! Только ты в дурах останешься! И Манштейн твой поступит куда-нибудь в престижный вуз, в Институт Международных Отношений, например, или в Московский университет. И что ты хочешь сказать: если ты не поступишь в Мединститут, он с тобой через пять лет здороваться будет?! Да он забудет, как тебя звали! Он с тобой на одном гектаре срать не сядет!
Так до поступления ещё два года! Я же готовиться буду! И к Манштейнам я больше не ходила! – Аделаида пристально рассматривала узор на ковре позади маминой головы. Она сама это придумала: оказывается, можно смотреть чуть правее, или левее от лица, а маме будет казаться, что у Аделаиды «волосы со лба убраны», «открытый взгляд», и она смотрит ей прямо в глаза. Нет, мама не любила, когда ей смотрели в глаза, она и сама отворачивалась, когда разговаривала. Но в такой ситуации она считала. что взгляд должен быть открытым. Это говорит о том, что помыслы Аделаиды честны и она ничего не скрывает, что готова «начать жизнь сначала» и «всё изменить».
«Два года»! Что такое «два года»?! Пролетят так, что не заметишь! И потом, откуда у тебя это за манера – на охоту идти – собак кормить?! Столько можно бегать в гости?! Хорошо хоть семья интеллигентная, может быть, что-то у них возьмёшь. Кстати, мне мать этого мальчика приветы не передавала?
– Конечно передавала! – у Аделаиды подкашиваются ноги от мысли, чего будет, если мама случайно узнает, что когда они праздновали своё «просто так», родители Фрукта вообще выезжали из города.
Снова и снова Аделаида учила химию, поднимала руки, но Белкина её не замечала. Она величественно прохаживалась между партами вдоль рядов, иногда бросая равнодушный взгляд в сторону Аделаиды. Потом, словно вдруг что-то вспомнив, резко оборачивалась к ней:
Иди к доске, Лазариди! – тоненьким фальцетом цедила она. – Продолжай после Буйнова одиннадцать способов получения солей! Пять он уже сказал, давай шестой… Ты должна это знать назубок! Тебе химию на вступительных в институт сдавать!
Аделаида цепенела. Плелась к доске, мучительно пытаясь вспомнить шестой, седьмой, восьмой… Отвечала тихо, «неуверенно», путалась, делала ошибки, стирала, снова писала… Эх… всё каждый раз снова и снова, как та «Директорская работа» по математике.
– Садись, Лазариди! Я тебе натягиваю «четвёрку». Считай – это подарок. Сядь, сядь на место!
– Алина Николаевна, пожалуйста, не ставьте мне вообще ничего! У меня уже и так много «четвёрок»! Я до конца четверти не успею их исправить! Можно, я на следующем уроке всё снова отвечу?
– Что значит «не ставьте»?! – Белкина удивлялась так искренне, так по-детски доверчиво, словно кто-то неожиданно признавался ей в любви, и она просто не верила своему счастью. – Это что ж, я тобой одной должна заниматься на каждом уроке? – тоненький голосок Белкиной становился ещё тоньше и переходил в третью октаву. – «Четвёрка» хорошая оценка!
– Но меня ж дома убьют! Можно, я всё снова выучу и отвечу хоть после уроков? Хотите, даже несколько уроков сразу!
– Надоели мне ваши «завтраки»! «Четыре» ей не нравится! А кто сказал, что у тебя должно быть «пять»?! Если б у всех были только «пятёрки», то зачем тогда пятибалльная система оценок? Давайте поставим всем «пятёрки» и разойдёмся!
Белкина, страшно довольная собой, и в особенности своим содержательным монологом, резко разворачивалась на каблуках спиной к Аделаиде и уходила в сторону доски. Вот так сзади, в накинутом на плечи суконном пиджаке, она ещё сильней напоминала тощей спиной непоколебимую комиссаршу, командующую расстрелом, из какого-то фильма о войне, где «белые» стреляли в «красных», а «красные» в «белых».
