Кидиппа с упреком сказала ему:
— Дедушка, зачем ты заставляешь меня краснеть Перед твоими гостями? Ты же отлично знаешь, что я не тщеславна и не суетна. Не все такие, как ты. Хотя ты и Ходишь босиком и в рваном плаще, но ты остаешься властелином Гимеры. А вот мой отец вынужден носить золотой венок, чтобы выделиться из толпы, я же стараюсь одеваться очень и очень изысканно, особенно когда выхожу в город, иначе первый попавшийся погонщик ослов или моряк может ущипнуть меня за мягкое место.
Я шутливо сказал, что и без всяких украшений и даже без одежды, нагая, она все равно выделялась бы среди других женщин, как опал среди гравия. Но Кринипп нахмурился и оборвал меня:
— У тебя слишком смелые мысли, иониец! Сами по себе они, конечно, верны, и лучше всех это знаю я, который своими руками мыл ее, когда она была младенцем, и который с радостью наблюдал за ней, когда она шла купаться в реке со своими служанками. Но теперь я лишен этого последнего удовольствия, потому что вынужден бегать по берегу и тыкать копьем в камыши или даже стрелять из лука в кусты, чтобы уберечь ее от непристойных взглядов.
Я спросил, полноводна ли река и не холодна ли зимой ее вода. Кринипп хмуро ответил, что Кидиппа, хотя и не боится холодной воды, все же окунается в теплый источник за городом.
Мы покинули дом Криниппа, и Микон предостерег меня:
— Кидиппа бессердечная девушка, к тому же она в том возрасте, когда хочется испробовать силу своих чар на каком-нибудь мужчине. Не пытайся ее завоевать. Это тебе все равно не удастся, потому что она, вопреки ее заверениям, бесконечно тщеславна. Но если вдруг она увлечется тобой, то будет еще хуже, потому что Кринипп наверняка прикажет убить тебя, словно назойливую муху.
Однако я не мог заставить себя думать плохо о такой красивой девушке, и ее невинное кокетство казалось мне всего лишь детским стремлением всем нравиться. Когда я вспоминал Кидиппу, мне хотелось закрыть глаза, как если бы их ослепило солнце, и мысли мои обращались к ней все чаще.
Я то и дело прогуливался по площади вокруг дома Криниппа, надеясь увидеть Кидиппу и помня, что она любит воды теплого источника. Однажды утром мне повезло: девушка в сопровождении служанок шла купаться. Рядом шагал босой Кринипп, держа свои сандалии в руках. Вскоре он и впрямь принялся бегать вокруг источника, тыкая копьем в кусты и громко бранясь…
Иногда Кидиппа с двумя стражниками и рабынями отправлялась в лавки за покупками. Она шла, скромно опустив глаза, но на голове у нее красовался венок, в ушах блестели серьги, на руках звенели браслеты, а на ногах были мягкие и очень дорогие сандалии. Она получала огромное удовольствие от того, что мужчины, проходя мимо, вслух восхищались ею. Если ей нравилась какая-нибудь вещь или украшение, она одаривала торговца ласковым взглядом, а услышав цену, начинала горько жаловаться на скупость своего дедушки. Однако на закаленных купцов ее взгляды не производили никакого впечатления. Наоборот, эти наглецы даже повышали цены при ее приближении, так как она была дочерью Терилла. Но время от времени ей все же удавалось обвести вокруг пальца какого-нибудь неопытного лавочника, и он продавал ей товар с убытком для себя.
Я не знал, как мне поступить, и был вынужден обратиться за помощью к Ларсу Альсиру. Он охотно согласился помочь мне, хотя сначала презрительно поморщился и сказал:
— Ты довольствуешься такими ничтожными играми, Турмс, а ведь тебе открыты чудесные игры богов! Если ты хочешь эту жестокосердую девушку, то почему не используешь свою силу? Подарками ты ее не завоюешь.
Я поспешил уверить его, что все силы покидают меня, как только я вижу Кидиппу.
Однажды внучка Криниппа пожелала взглянуть на этрусские драгоценности, и Ларс выложил их перед нею на черное сукно, и вещицы ослепительно засияли в свете, падающем через отверстие в потолке. Больше всего ей понравилось ожерелье, выкованное из тонких золотых листочков, и она спросила, сколько оно стоит. Ларс покачал головой и сказал, что оно уже продано. Тогда Кидиппа поинтересовалась именем покупателя, и Ларс Альсир, как и было условлено, назвал меня. Кидиппа выглядела очень удивленной:
— Турмс из Эфеса? Да ведь я его знаю. Для кого ему потребовался такой подарок? По-моему, он живет один.
Ларс Альсир ответил, что у меня, наверное, есть подружка, и послал за мной, а я, естественно, оказался неподалеку. Кидиппа одарила меня очаровательной улыбкой, скромно поздоровалась и сказала:
— О Турмс! Я в таком восторге от этого чудесного ожерелья. Оно прекрасно сделано и кажется не очень дорогим, потому что эти золотые листочки очень тоненькие. Ты не мог бы уступить его мне?
Я притворился озадаченным и сказал, что уже обещал подарить его. Но Кидиппе так захотелось убедить меня, что она положила руку на мое плечо, приблизила ко мне свое лицо и начала выспрашивать, кого это я собираюсь облагодетельствовать.
— Я не думала, что ты такой легкомысленный, — говорила она. — И твоя серьезность мне очень понравилась, так что я не могла забыть тебя и твоих миндалевидных глаз. Но теперь я в тебе разочаровалась.
Шепотом, но выделяя каждое слово, я дал ей понять, что о таких делах мы не можем разговаривать в присутствии любопытных служанок. Она отослала их из лавки, и мы остались втроем — Кидиппа, Ларс Альсир и я. Девушка, глядя на меня широко открытыми глазами, опять попросила:
— Уступи мне это ожерелье, чтобы я могла сохранить уважение к тебе. Иначе я вынуждена буду думать о тебе как о мужчине, который бегает за продажными женщинами. Ведь только испорченная женщина может принять такой дорогой подарок от постороннего.
Я притворился, что начинаю колебаться, и спросил:
— Ну хорошо, а сколько ты мне за него заплатишь? Ларс Альсир деликатно повернулся к нам спиной.
Увидев это, Кидиппа сжала в руке свой мягкий кошель, пожаловалась на свою бедность и сказала:
— О, у меня осталось только десять серебряных монет, а дедушка вечно ругает меня за мою расточительность. Не мог бы ты продать мне это ожерелье подешевле и тем самым уберечь себя от происков какой-то алчной женщины? Любовь, за которую надо платить драгоценностями, немногого стоит.
Я признал, что она права.
— Кидиппа, — предложил я, — я продам тебе это ожерелье, скажем, за одну серебряную монету с петухом, если вдобавок я смогу поцеловать тебя в губы.
Она изобразила огромное смущение, подняла руку ко рту и сказала:
— Ты сам не знаешь, чего ты требуешь. Моих губ не целовал еще ни один мужчина, кроме отца и дедушки. И дедушка несколько раз предостерегал меня, что девушка, которая позволит поцеловать себя в губы, потеряет свою честь, поскольку ни один мужчина не остановится на этом, а захочет прикоснуться к ее груди, и от этого бедняжка слабеет и не может уже отказать ему в других еще более опасных ласках. Правда, я не знаю, что дедушка имел в виду, и не понимаю, почему я должна ослабеть, если мужчина случайно прикоснется к моей груди. И все-таки я не могу позволить тебе поцеловать меня в губы. Нет, Турмс, ничего подобного ты не смеешь мне даже предлагать, хотя я и понимаю, что никаких плохих намерений у тебя нет.
Но, говоря так и качая головой, она положила руку себе на грудь, и я начал предполагать, что она хочет сберечь даже эту одну драхму, которую я потребовал. Я поспешно сказал:
— Ты убедила меня, и я стыжусь того, что хотел преподнести это ожерелье одной дурной женщине в надежде завоевать ее расположение. Но я совсем забуду о ней, если ты позволишь мне поцеловать твои невинные уста.
Кидиппа поколебалась, а потом прошептала:
— Поклянись, что ты никому об этом не скажешь! Мне действительно очень нравятся эти маленькие кованые золотые листочки, и я хотела бы спасти тебя от неведомой распутницы и поверить в то, что ты не забудешь меня после этого единственного поцелуя.
Она была так соблазнительна, что сердце мое растаяло, и я уже собрался сказать, что с тех пор, как увидел ее, я не могу смотреть на других женщин. Но я сумел взять себя в руки и промолчал. Кидиппа проверила, стоит ли Ларс Альсир по-прежнему к нам спиной, а затем поднялась на цыпочки и раскрыла розовые уста для поцелуя, а также позволила своей тунике сползти с плеча. Но едва лишь я почувствовал возбуждение, как она отодвинулась подальше, привела себя в порядок, вынула из кошелька серебряную монету, взяла ожерелье и сказала:
— Вот тебя твоя драхма. Я считаю, что сделала очень удачную покупку. Дедушка был прав, когда говорил о стремлении мужчин везде совать свои руки, но что до меня, то тут он ошибся. Я вовсе не ослабела, и, честно говоря, мне показалось, будто я поцеловала слюнявую морду теленка. Надеюсь, ты не обижаешься на меня за такую откровенность?
Она оказалась хитрее, чем я думал, и я ничего не получил от этого поцелуя, кроме неутолимого огня, который вспыхнул в моем теле, и большого долга Ларсу Альсиру. К сожалению, эта история ничему меня не научила, и я только спрятал на память монету с петухом (надо сказать, что дрожь охватывала меня каждый раз, когда я брал ее в руки).
