Жриц в храме мы не видели. Наши проводники пояснили, что те приплывают вместе с богиней весной, чтобы совершать известные обряды и обслуживать самых взыскательных гостей, а осенью снова отбывают в свите богини. Впрочем, Афродита из Эрикса не одобряет такого рода жертв в стенах своего храма. Довольно того, что это происходит в городе. Ведь летом сюда со всех концов страны прибывают толпы доступных женщин, которые ставят вдоль городской стены да на склонах горы шалаши из листьев, принимая там моряков и прочий люд.
Вечером Дориэй и Танаквиль снова отправились в храм, собираясь провести ночь в ожидании богини, и вернулись только утром. Они прошествовали мимо нас, крепко обнявшись, не спуская друг с друга глаз и не отвечая на наши расспросы. Оба тут же легли спать и проспали до вечера. А когда стемнело, в храм по их примеру пошли Микон и Аура. Дориэй же проснулся и приказал приготовить ужин; он называл Танаквиль голубкой Афродиты и признался мне, что хочет на ней жениться.
— Во-первых, — загибал он пальцы, — Танаквиль — прекраснейшая из женщин. Я и раньше так думал, но в храме Афродита коснулась ее — об этом сказало мне засиявшее, словно солнце, лицо Танаквиль, ее всепоглощающее, подобно пламени, тело, и я понял: для меня она отныне единственная женщина в мире. Во-вторых, она сказочно богата. В-третьих, благодаря своему знатному роду и прежним бракам она имеет множество полезных связей в здешних местах; покуда она их по-женски недооценивала, но мне удалось пробудить в ней честолюбие.
Я открыл рот, чтобы возразить ему, но он опередил меня:
— Я знаю, что ты хочешь сказать… Подожди, скоро она вставит себе зубы. Впрочем, если ты не веришь мне, то не можешь же ты не верить знамению! Две маленькие птички, которые свили гнездо в моей хламиде в Сегесте, — это, конечно же, Танаквиль и я. Мы тоже совьем гнездо в Сегесте, и не какое-то там маленькое птичье гнездышко, а гнездо орлов.
— О боги! — воскликнул я. — Ты и впрямь хочешь взять в жены эту финикийскую старуху, которая годится тебе в бабки? Да ты помешался!
Но Дориэй не рассердился, только сочувственно покачал головой и спокойно сказал:
— Сам ты помешался. Должно быть, какая-то злая сила помутила твой взор, раз ты не видишь, как прекрасны черты Танаквиль, какие у нее лучезарные глаза и какое пышное тело.
С горящим страстью взглядом он встал, расправил плечи и объявил:
— Ну, да спорить с тобой — значит только даром терять время. Моя голубка, , моя Афродита, верно, уже заждалась меня, примерив новые зубы.
Видя его пыл, я было даже испугался за Танаквиль, но от этих мыслей меня отвлек хозяин дома, который рассказал, что за все время под его кровом лишь один постоялец умер от любви: чрезвычайно толстый греческий купец, которого подговорили съездить в Эрике его соперники из Занклы. Потом они сообща купили серебряный венок и послали его в дар Афродите.
Остаток вечера я провел в одиночестве, задумчиво потягивая вино у очага, а ближе к ночи, когда все в доме стихло, Танаквиль покинула свое ложе и, держа палец на губах, подошла ко мне. Сияя, она погладила меня по щекам и спросила:
— Дориэй рассказал тебе о своем решении? Конечно, при всей своей щепетильности ты и сам мог заметить, как еще в Гимере он воспользовался тем, что я вдова. А теперь, благодаря вмешательству богини, он обещал сочетаться со мной браком по законам дорийским и финикийским.
Я возразил, что Дориэй — неискушенный в делах любви спартанский воин. Она же, трижды вдова, несомненно, гораздо опытнее и должна понять, что недостойно ее завлекать мужчину, которого так легко соблазнить.
Но Танаквиль возмущенно ответила:
— Это Дориэй с самого начала всячески соблазнял меня! Когда вы явились в мой дом, у меня и в мыслях не было завлекать его: ведь по сравнению с ним я старуха… Даже сегодня ночью я трижды отвергла его, но все три раза он злоупотребил тем, что я слабая женщина.
Она говорила так искренне, что я вынужден был ей поверить.
— Но как же наша клятва Дионисию? — вскричал я. — Мы же обещали плыть с ним в Массалию!
При этих словах в душе у меня родилась робкая надежда, что, быть может, с помощью Афродиты мне удастся похитить Кидиппу и взять ее на корабль. Танаквиль, однако, завертела головой и сказала:
— Дориэй останется дома и никогда больше не выйдет в море. Ведь его обучали воевать на суше! Чего ради ему отправляться в неведомую варварскую страну, когда у него и здесь хватит забот, чтобы отстоять свое наследство? Мужчина должен заниматься политикой, иначе он никогда не будет доволен жизнью.
— Ты и впрямь собираешься потакать безумным мечтам Дориэя? — поразился я. — Разве не устрашили тебя могильные плиты и надгробные памятники, которые мы видели? Ты похоронила трех мужей. Уж не хочешь ли ты с помощью жителей Сегесты похоронить и четвертого?
Танаквиль сидела, задумчиво подперев рукой подбородок.
— Мужчины не любят, когда им перечат, — сказала она наконец. — Но, по правде говоря, я пока и сама не знаю, как тут быть. Внешность у Дориэя, несомненно, царская. Разве не подойдет ему шлем с песьей головой, который носят правители Сегесты? Однако мне кажется, что для правителя Дориэй простоват: ведь лупить по щитам и раскраивать врагам черепа — это еще не политика. Впрочем, если он во что бы то ни стало хочет сделать меня царицей, придется подчиниться его воле.
Она прошла к себе и заперла за собой дверь. Я же лег на свое ложе, натянул на голову овечью шкуру и тут же заснул, будто провалился в колодец.
3
Наутро Микон и Аура вернулись после ночного бдения в храме, поддерживая друг друга, оба мертвенно-бледные и с черными кругами под глазами. Микон уложил Ауру в постель, прикрыл ее и поцеловал в лоб, после чего неверными шагами подошел ко мне и, вытирая с лица пот, проговорил:
— Я обещал рассказать тебе о явлении богини, чтобы тебя подготовить. Но это было так непостижимо, что я не нахожу слов. Думаю, что богиня является всем по-разному — каждому так, как он этого больше всего хочет. Я же дал клятву, что никому не открою, как предстала она передо мной. Впрочем, ты, должно быть, заметил, что, когда мы вернулись, Аура молчала, будто ее заколдовали. Наверное, это что-то вроде целебного сна больных в храме Асклепия. Но как бы то ни было, отныне, стоит мне только пальцем дотронуться до Ауры, она тут же онемеет и не сможет отвлечь меня от мыслей о том, что выше нас.
Днем Аура проснулась и сразу позвала Микона. Подмигнув мне, он подошел к ней, присел на краешек ее ложа, отогнул покрывало и кончиком пальца провел По ее груди. Аура глубоко вздохнула, лицо ее побледнело еще больше, зрачки расширились и бессмысленно уставились в пустоту, она задрожала всем телом, потом выпрямилась и застыла.
— Вот видишь, Турмс, — гордо сказал Микон, — какой силой наделила меня Афродита. Но сила эта опасна — не для меня, а для Ауры.
Я перебил его:
— А откуда ты знаешь, что только тебе дана такая власть над нею. Может быть, так на нее действует Любой мужчина? В таком случае я тебе не завидую.
Микон снисходительно улыбнулся:
— Ах, Турмс, ты сам не знаешь, что говоришь. Ты моложе меня, а у меня в этих делах есть опыт. Попробуй сам, если тебе так хочется, и посмотрим.
Я поспешил заверить его, что вовсе не имел в виду себя, и предложил дать попробовать нашему хозяину. Но Микон не пожелал, чтобы чужая рука касалась груди его жены.
— А ты мой друг, Турмс, и тебе я доверяю, — добавил он. — Я знаю, ты дотронешься до нее, движимый не похотью, а жаждой знания, которая есть корень мудрости людей и богов. Так давай же попробуем, чтобы решить наш спор, хотя я наперед знаю, что у тебя ничего не выйдет.
Чем больше я противился, тем настойчивее становились его уговоры. Уверенный в своей правоте, он надулся, как лягушка. И когда у Ауры вновь затрепетали веки, когда она села на ложе и слабым голосом спросила, что с ней творится, Микон подтолкнул меня к ней. Я протянул указательный палец и с любопытством дотронулся до ее соска.
Последствия этого злосчастного опыта превзошли все мои ожидания. Из моего пальца вылетела искра, а руку стало жечь, как от удара хлыстом. Тело Ауры содрогнулось, лицо покраснело от прилива крови, губы раскрылись, и, испустив предсмертный хрип, она с остекленевшим взглядом простерлась на своем ложе. Казалось, неземное блаженство разорвало и без того слабое ее сердце. Она испустила дух на наших глазах, прежде чем мы успели понять, что случилось.
На наш крик прибежали Танаквиль с Дориэем, а за ними хозяин дома и слуги. Хозяин, заламывая руки, стал громко причитать, что это дурной знак и что зря он вчера вечером рассказывал мне о купце из Занклы, но вскоре, придя в себя, показал на лицо Ауры и проговорил:
— Лучшей смерти и самому себе не пожелаешь. По ее лицу видно, от чего она умерла.
Микон сокрушался, что не подумал о том, как слаба была Аура. Тяготы пути, напряженное ожидание, бессонная ночь и переживания в храме так изнурили ее, что сердце не выдержало. Хозяин же сказал, что жизнь каждого отмерена богами и что никому не уйти от смерти даже на краю света.
