Дардаке рассмеялся. И тут как раз вышло из-за горы солнце. Тогда мальчишка стал пританцовывать на холме и кричать во все горло:
— Ракмат, ракмат!!!
Он свое имя кричал, сам себе кричал. Так получается? Нет, он радовался хорошему, радовался тому, что люди помогают друг другу.
Он легко оседлал и взнуздал вола, поднял и приторочил бидоны и отправился в путь.
Косцам он привез айран к началу рабочего дня. Его встретили радостно и горячо благодарили. И никто его не ругал, хотя он и признался, что ехал целые сутки.
Вот только однорукий завфермой Садык, который, приехав с фронта два года назад, так и не снял солдатской гимнастерки, покачав головой, сказал:
— Это, знаешь, твой Желтопегий потому упрямился — недостаточно ясно себе представлял, что ты взрослый. Я, зоотехник, скажу ему теперь — он будет знать. Скажу то, что сам думаю: Дардаке, сын Сарбая, мужчиной становится, настоящим джигитом, полноправным колхозником.
И он пожал Дардаке руку. При всех косцах пожал руку. И громко воскликнул:
— Ракмат!
* * *
Дардаке стал возчиком айрана.
Намучившись в первой своей ездке, он, казалось, должен был обрадоваться, когда отец решил сам взяться за это дело, а его снова послать пасти коров. Нет, парнишка заупрямился:
— Думаешь, если первый раз долго ездил, всегда так будет? На обратном пути хоть и надо было подниматься в гору, к дневной дойке поспел. Желтопегий стал меня слушаться… Вот увидишь, папа, каждый день буду успевать в оба конца. Я теперь знаю, что волу надо в пути давать отдых, снимать бидоны и сбрую, — пусть спокойно пасется, с новыми силами он хорошо идет.
Хитро поглядывая на сына, Сарбай сказал:
— Я встретил Чекира — он по тебе скучает. Со мной бороться не хочет, играть тоже не хочет… Э, сынок, разве не лучше гулять со скотом по джайлоо, чем трястись на спине вола с раннего утра до вечера? Скоро могут начаться дожди, тогда еще труднее будет ездить. С волом я хорошо управляюсь, а тебя он не слушается.
Наверно, отец был прав, Дардаке и сам как следует не знал, что влечет его снова испытать себя в поездке.
— Слово даю — все у меня будет хорошо. Обязательно поспею к обеденному часу.
— Ты ведь ехал целые сутки.
И тут в разговор вступила Салима-апа.
— Ой, мергéн! — воскликнула она. (Дардаке знал, что мергеном — охотником — мать называла отца, если хотела от него чего-нибудь добиться.) — Ой, мерген, — повторила она и всплеснула руками. — Взгляни на сына. Разве широкоплечий этот парень похож на ребенка? Ему понравилось ездить, возить айран — пусть возит! Если каждый день будет появляться в долине, все люди — косцы и уборщики — увидят, что не гуляет, а работает. Может, и сам председатель его заметит и тогда не откажется признать, что в семье нашей все трое работники.
Сарбай с удивлением слушал жену, а Дардаке тоже поднял голову. Дардаке так понравились слова матери, что он кинулся к ней на шею и стал целовать:
— Мама, мама, какая же ты умная! Ты у нас все понимаешь лучше всех. Быть возчиком айрана — это работа, настоящая работа! Если б Желтопегий знал, что нам наши ездки будут записывать, наверно, сразу бы вдвое ускорил ход. Изо всех сил буду стараться. Пусть председатель засчитает мою работу и выпишет трудодни.
Сарбай нахмурился:
— Если так, поезжай! Я осмотрел вола. Он здоров. А упрямился знаешь почему? Наверно, ты гнал его по крутизне вниз. Никогда не делай этого, сынок. Ты тянул его, пройдя вперед, и разорвал ноздрю. Вол не лошадь, впереди вола возчик не ходит. На подъемах иди с ним рядом, перед глазами не маячь. Мужчина любит жить своим умом — бык любит ходить своей дорогой. Твоя мать умная, практичная женщина — советы дает, — но, смотри-ка, никогда вперед мужа не заходит и решать предоставляет мне. Вот и я решил: если в следующий раз доставишь айран к сроку, будешь возить до самой осени. Не знаю, что скажет председатель, но ты сам, сам должен понять, что это работа. Аминь.
С той поры верхом на Желтопегом Дардаке возит айран, каждый день поспевает к обеду и каждый вечер возвращается в аил на джайлоо.
Так неразлучными друзьями стали Дардаке, Желтопегий с белым хвостом, два железных бидона, сто двадцать литров айрана и лепешка за пазухой.
Какой же гордостью наполнялось сердце Дардаке, когда его окружали истомившиеся от усталости и жажды косцы! К нему тянулись руки с котелками и ведерками, с кружками и пиалами. Насытившись, люди смотрели на него добрыми глазами, похлопывали по плечу, заговаривали, расспрашивали о жизни на джайлоо.
После отдыха все брались за работу, а Дардаке, пока готовился в обратный путь, ловил слова, сказанные о нем. Вот, мол, сын Сарбая возмужал и окреп, не боится тяжелого труда, не боится большого пути…
Кончился сенокос, стога уже сметаны, началась уборка хлебов. На вязке снопов работали сверстники Дардаке, его школьные товарищи. Улучив свободную минуту, они играли, возились с ним, поражаясь силе, которую он накопил в горах. Товарищам своим он привозил не только айран. Собирал для них черную смородину, малину и, конечно, жевательную серу, содранную со старых елей… Ребята и девчонки отдаривали его пучком пшеничных колосьев, мешочком толокна, а иногда и жареной кукурузой.
Кругом на полях желтеют хлеба, вкусно пахнет зерном, идет обмолот. Урожай в этом году небывалый, из МТС прислали комбайны. Трактористы и комбайнеры тоже приходят к Дардаке за своей порцией айрана. Он стал известным человеком, нужным и даже чуть-чуть уважаемым. Правда, председатель колхоза к нему ни разу не подъехал, не отведал горного айрана. Однако ж издалека Дардаке видел всадника в шляпе и замечал взгляды, которые тот бросал в его сторону. Наверно, потому не подъезжал председатель к возчику айрана и не подзывал его к себе, что боялся, как бы тот не задал вопрос, почему руководящие работники за все лето ни разу не поднялись в молочный аил. А доярки и правда велели Дардаке сказать при случае председателю, что давно ждут его.
Правда, что побуждает некоторых людей так важничать, избегать разговоров с обыкновенными рядовыми колхозниками? Ведь не только председатель — Дардаке тоже ездит верхом. Но всегда снисходит к пешему народу. Если есть время, берет косу или серп и хоть немного, но обязательно помогает. А председатель кивнет одному, обругает другого и скорей-скорей старается проехать дальше.
Говорят, с хорошим урожаем колхоз разбогатеет, и тогда председатель пересядет с лошади на легковой автомобиль и станет еще важнее, еще недоступнее.
Нет, Дардаке никогда не будет таким. Хотя и он со временем обязательно пересядет с вола на трактор.
* * *
Дардаке много раз напоминал отцу, что надо вывезти из лесу тот запас топлива, что он заготовил. Отец обещал. И каждый вечер, вернувшись с пустыми бидонами, парнишка бежит смотреть, где сложены его дрова. Не спрашивает, а бежит смотреть. Ему хочется увидеть, что хворост, который он разрубил и связал там, высоко в горном лесу, теперь наконец добрался до людей. Но сколько он ни смотрел, дров не было.
Отец не забыл. Произошло что-то другое. Отец явно избегал разговоров. А возле юрт по-прежнему ничего, кроме кизяка, не было. Даже запас хвороста, который Дардаке сделал в свое время, и тот был на исходе. Мать тоже поглядывала на остатки хвороста и говорила:
— Когда есть в доме сухие дрова, даже утром, перед работой, можно успеть вскипятить воду для чая. Скоро буду вас, дорогие мои, отправлять в дорогу без горячего.
Все чаще накрапывал холодный дождик, дни стали короче. Теперь Дардаке то и дело возвращался из поездки уже в сумерках. И все-таки нет-нет да и останавливал он на обратном пути Желтопегого, а сам подымался в придорожный лесок, чтобы собрать для матери сухой коры, шишек, веточек. В придорожном лесу не то что в настоящем высокогорном. Тут всякий путник норовит подобрать щепку, и нужно немало потратить времени и сил, чтобы раздобыть на растопку хоть чего-нибудь.
«Эх, была не была! — решился однажды Дардаке. — Скажу отцу в последний раз. А если опять забудет, передам через людей Чекиру — пусть хоть овцеводы воспользуются моими трудами. Не пропадать же им задаром».
— Папа, — сказал он, — уже давно я говорил тебе насчет…
Сарбай с силой схватил сына грубой, как деревянный совок, потрескавшейся рукой за плечо, посадил возле себя.
— Знаю, о чем скажешь. А надо не говорить, помалкивать надо. Я за это время разузнавал через чабанов и коневодов — вот, оказывается, что было. На пяти или шести верблюдах вывезли из лесу топливо, которое ты заготовил…
— Кто вывез? Куда? Где оно? — Дардаке гневно сжал кулаки.
— Говорю — не кричи! Хорошо еще, ты никому не разболтал. Если дойдет до лесхозовских объездчиков, чья это работа, плохо придется и тебе и мне.
