Пытаясь вернуть Дон Кихота в тесные пределы его дома, священник и цирюльник выполняли волю домоправительницы идальго и его племянницы, считавших, что Дон Кихот не в своем уме. Но истинные племянники Рыцаря — те, кого воспламеняет его рыцарственность; они есть духовные его сородичи. Герой кончает тем, что не может более иметь друзей, он поневоле становится одинок.
Стало быть, правильно поступил Санчо, когда попытался утаить от священника и цирюльника местопребывание своего господина, но хитрость его не удалась, поскольку был он один, не мог найти опоры в Рыцаре, а потому священник и цирюльник взяли его страхом и заставили выложить все начистоту. Он и выложил, на удивление своим землякам, и те снова изумились, подумав: «…сколь же неистово безумие Дон Кихота, если увлекло за собою разум этого бедняка».[22] Неистово? Более того, оно заразительно; и заражает героизмом. К тому же нельзя и не должно называть бедняком того, кто столь обогатился духовно, поступив на службу к такому Рыцарю. Они решили не утруждать себя, объясняя Санчо его заблуждения, — добавляет историограф, — «ибо рассудили, что не стоит его разубеждать, раз совесть его чиста: им же будет забавнее слушать его вздорные разглагольствования». Видите, как эти представители суетного света, цирюльник и священник, воспринимают речи и поступки оруженосца: оставляют Санчо при его заблуждениях, почитая заблуждением его веру в героизм; и все это лишь с целью забавляться, слушая то, что мнят вздорными разглагольствованиями. Вот и совершайте после этого какие‑то героические дела либо говорите что‑то глубокое или новое на забаву тем, кто все это воспримет всего лишь как праздные выкаблучивания.
Полагаю, что среди моих читателей сыщется немало ламанчских священников и цирюльников либо тех, кто достоин быть таковыми; и подозреваю даже, что большинство из читающих мои толкования романа сходственны с упомянутыми священником и цирюльником более, нежели с кем‑либо другим; и они почтут за благо оставить меня при том, что мнят моими заблуждениями, чтобы позабавиться моими дурацкими разглагольствованиями. Они скажут — так и слышу их речи — что я знай себе выкаблучиваюсь в поисках парадоксов, дабы сойти за оригинала; но в ответ скажу лишь одно: если им не разглядеть и не почувствовать, сколько страсти, и душевного огня, и глубоких тревог, и пылких исканий вкладываю я в эти толкования жития владыки моего Дон Кихота и его оруженосца Санчо и сколько вложил я всего этого в другие мои сочинения, если им, повторяю, всего этого не разглядеть и не почувствовать, что ж, соболезную им и почитаю их жалкими рабами здравого смысла, призрачными фигурами, что бродят среди теней, распевая хором старые куплетцы Калаиноса.83 Себя же препоручаю владычице нашей Дульсинее, она в конце концов свершит правый суд над ними и надо мною.
Когда дочитают они предыдущие строки, небось ухмыльнутся, пробормотав: «Парадоксы! Новые парадоксы! Вечно со своими парадоксами!» Но подите‑ка сюда, вы, твердолобые, вы, жестоковыйные,84 подите‑ка сюда и скажите, что вы подразумеваете под парадоксом и что вы хотите этим словом сказать? Подозреваю, что вы не выговорились до конца, злополучные рутинеры здравомыслия. Чего вы не хотите, так это мутить воду в колодце вашего разума или чтобы вам ее мутили; от чего открещиваетесь, так это от погружения в душевные глубины. Вы ищете бесплодного покоя, уготованного тем, кто пассивно повинуется инстинктам, проявляющимся чисто внешне и вбирающим старые догмы; вы забавляетесь дурацкими разглагольствованиями Санчо. И зовете парадоксом то, что щекочет вам дух.85 Вы погибли, погибли безвозвратно; духовная леность — вот ваша погибель.
Глава XXVII
о том, как священник и цирюльник привели в исполнение свой план, и о других событиях, достойных упоминания в этой великой истории
И возвратясь к нашей истории, напомню вам, моим читателям, уже ее знающим, о том, что замыслили священник и цирюльник с целью отвлечь Дон Кихота от его покаяния, каковое они, по–священничьи и по–цирюльничьи, мнят бессмысленным; священник решил надеть наряд странствующей девицы, поскольку священники — подобно всем, кто могут либо могли в прошлом именовать себя девственными, — привыкли надевать свое облачение через голову; а брадобрей решил нарядиться оруженосцем, чтобы в таком виде отправиться «в горы к Дон Кихоту: священник притворится оскорбленной и обездоленной девицей», ну и все прочее, что говорится по этому поводу; и все ради того, чтобы вытащить Дон Кихота из Сьерра–Морены и доставить домой. И вот священник с цирюльником отправились в путь заманивать Дон Кихота: священник, переодетый девицей, ехал на муле, усевшись по–дамски, а цирюльник приладил к подбородку бороду из бычьего хвоста. Но вскоре священнику пришло на мысль, что не пристало ему ни по сану, ни по нраву рядиться в женское платье, и они с цирюльником поменялись ролями. Священнику больше подобала борода из бычьего хвоста, нежели девичья одежда. И они ввели в обман Санчо, простодушного и доверчивого Санчо, дабы согрешил он против своего господина, выдав цирюльника за странствующую девицу.86
Глава XXIX
в которой рассказывается о новом и приятном происшествии, случившемся в тех же горах со священником и цирюльником87
Но в этом даже не оказалось необходимости, ибо судьба подарила им встречу с прекрасной Доротеей — почти все дамы, фигурирующие в этой истории, прекрасны, — которая взяла на себя роль обездоленной девицы, принцессы Микомиконы, и так живо ее сыграла, что простак Санчо попался на удочку.
Дон Кихот в те поры все еще бродил в одной рубашке, был слаб, желт, умирал с голоду и вздыхал по своей владычице Дульсинее. Когда его повстречала принцесса Микомикона, он уже был одет; она бросилась перед ним на колени; Дон Кихот попытался помочь ей подняться, она отказалась встать, покуда не будет осчастливлена даром, которого просит; Дон Кихот пообещал выполнить ее просьбу, если только она не в ущерб королю, родине и той, кто владеет ключами от его сердца и свободы. Вот как следует давать обещания — осмотрительно и не рискуя. Тогда принцесса попросила его сопровождать ее и не пускаться в другие приключения, пока он не отомстит предателю, захватившему ее королевство, и Дон Кихот уверил принцессу, что она может «откинуть» печаль, ее снедающую, ибо с помощью Божией, а также с помощью его длани она скоро вернет себе престол. Если дланью Рыцаря двигал Бог, никакой другой помощи и не требовалось. Принцесса попыталась облобызать ему руки, чего наш Рыцарь не допустил, «будучи во всех отношениях учтивым и вежливым кавалером»; и поспешно пустился в путь вместе с нею.
Тут следует отдать дань восхищения тому, насколько едины и неразделимы в душе Дон Кихота вера в Бога и вера в самого себя, когда говорит он принцессе, что скоро она вновь воссядет на престоле своего древнего и великого государства, на зло и на горе смутьянам, на оное посягнувшим. Ибо никто не верует в самого себя так, как тот, кто служит Богу, ведь такой человек ощущает Бога в себе самом; никто не верует в себя так, как тот, кто-, подобно Дон Кихоту, хоть и клюнет на приманку славы, но ищет прежде всего Царства Божия и Его справедливости. Все прочее дается ему вдобавок, а первое в списке всего прочего — вера в себя самого, необходимая, дабы действовать.
Когда падре Лайнес и падре Сальмерон создавали Падуанскую коллегию,88 Венецианская синьория стала учинять им великие помехи, и Лайнес, почитая дело безнадежным, написал Иньиго де Лойоле, каково было положение вещей, и попросил Лойолу отслужить мессу за предприятие, дабы Господь ниспослал им успех, ибо другого способа падре Лайнес не находил. Лойола исполнил его просьбу и отслужил мессу в день Рождества Пречистой Девы и по окончании службы написал Лайнесу: «Просьбу вашу я уже выполнил; не падайте духом, и пусть дело это вас не печалит, ибо можете не сомневаться, что завершится оно, как вы того желаете». Так оно и случилось (Риваденейра, книга III, глава VI).
И тут открывается печальная сторона Донкихотова приключения, вот как о ней узнается: «Цирюльник все еще продолжал стоять на коленях, изо всех сил стараясь подавить свой смех и придержать рукой бороду, — ибо, если бы она свалилась, возможно, что их доброе — по мнению Сервантеса — намерение кончилось бы крахом».[23] До сих пор речь велась о приключениях, которые случай припасал для идальго на путях и перепутьях, о приключениях, уготованных природой и Господом для славы Рыцаря; теперь же начинаются приключения, которые будут подстраивать ему люди, и эти приключения окажутся самыми тяжкими из всего, что выпадет ему на долю. Теперь герой — именно потому, что он герой, — становится игрушкой окружающих и ми-. шенью насмешек; и нечестную кампанию против него ведет вся честная компания. Цирюльник старается подавить смех, чтобы остаться неузнанным. Знает: смех срывает с нас личину серьезности, а личина эта так же фальшива, как фальшивая борода: свалится — и все лицо на виду.
