С благодарностью я принял приглашение познакомиться с библиотекой в городе, мимо которого не прошли ни огонь, ни ветер эпохи… Ну, ладно! К делу!
Признаюсь, вид молодого человека, склонившегося над книгой под зеленым библиотечным абажуром, никогда не оставляет меня равнодушным. «Человек, взрастивший дерево или написавший книгу, не умирает». Люди же, чтущие книгу, передающие книгу, — они так же участвуют в ее бессмертии, как и тот человек, который написал ее.,
Дом книги, открытый всем знаниям, молодости и старости, сомнению и надежде, это и есть самый красивый, самый гостеприимный, умный и праздничный дом в любом городе.
Как хорошо, когда и тебя настораживает едва уловимый шелест внимания, милые молодые зоркие глаза, недоверчиво выжидательная улыбка иного искушенного седовласого слушателя! А после нашей беседы один из юношей подошел ко мне с вопросом:
— Вот вы говорите о кибернетике и о книге, о физиках и о лириках, об интеллектуальной поэзии… А как же все-таки понять, что такое счастье? Можно ли считать, что это — поэзия? Я люблю стихи.
Не знаю, нашелся ли я… Но я кстати вспомнил и рассказал юноше об одном моем добром знакомом — черноморском моряке, офицере и педагоге, которого однажды я в шутку назвал апостолом кибернетики, а он мне на это ответил:
— Апостолы всегда имели в виду добро, но крайней мере пеклись об этом. Если и вы имеете в виду добро, сотворение счастья, то вы правы. Я верю, что кибернетика способна помочь этому.
Недаром этого человека иные считают чудаком: военный моряк, кибернетик ищет кибернетических решений мира и счастья!
Преемственность — одна из лучших и благороднейших морских традиций. Конечно, преемственный интерес внуков к делам их отцов и дедов, к смыслу того, что становится Историей, полезен всегда, но на флоте — особенно: и как раз потому, что тут все меняется быстро и лукаво. Подумать только, многое совершалось еще на глазах наших дедов: боевые корабли сбросили паруса, оделись броней, вооружились башенными пушками и — задымили. Перед глазами моего поколения прошло несколько поколений кораблей, я еще помню черноморских «апостолов» и «святителей», ставших на вечный прикол. Многие моряки-черноморцы, сейчас уже капитаны 1-го ранга, благодарно чтут память первых кораблей красного флота: «Коминтерн», «Незаможник», «Червона Украина»… Эти имена и сейчас еще пробуждают в душах давних военморов воспоминания о радостных приобретениях юности. Немало было и сильного, как первая любовь, и трогательного, и веселого. Были и такие корабли: переделанные из увеселительных яхт, они несли теперь сторожевую службу. Их в полном смысле слова можно считать ветеранами флота. Помню, например, такой кораблик в годы восстановления Тихоокеанского флота: «Боровский». Это почти беспомощное суденышко мужественно несло свою службу, и можно было увидеть его и в Золотом Роге, и у Посьета, и у Де-Кастри, и у берегов Камчатки, и не раз приходилось ему одергивать японских концессионеров. Так вот, когда на первомайском параде тридцать второго года продефилировали многочисленные части краснофлотцев, японский консул — милый старичок, удивленный их появлением, любезно спросил:
— Если позволите, кто, откуда эти моряки?
— Это моряки с «Воровского», — коротко отвечали ему.
Господин консул скептически и вежливо улыбнулся, а когда в том же году на Октябрьском параде, сверкая дудками, прошли целые колонны моряков, консул спросил уже без улыбки:
— Это тоже с «Воровского»?
В штабы и политотделы приходили командиры и политработники. Кавалеристы тут же со звоном снимали шпоры, а на стапелях ни днем ни ночью не затихали работы.
Корабли-предки ушли так же безропотно и самоотверженно, как служили, уступив места на бочках тем, кто лучше ответит требованиям новой эры.
Знавал я и черноморских «старцев», верных служак, боцманов царского флота, еще помнивших в свой черед времена Станюковича, первых наставников красных военморов:
— Что это такое? — спрашивает наш усатый учитель.
— Веревка.
— Нет, военмор, веревка — вервие простое, на флоте веревок нет, есть концы, — испробуй! — Обхватит руку узлом и так затянет, что завоешь, но морской узел запомнишь навсегда, каждый чувствовал главное: что посеешь, то и пожнешь. Подобные наставления даже нравились. У молодых уже появлялись мечта и воинское честолюбие.
Да, это я помню, и поэтому мне легче понимать нынешнюю молодежь.
Ныне на флоте иное щегольство. Ныне не услышишь многоярусный боцманский окрик, не залюбуешься лихостью и быстротой действий марсовых матросов — иные потребности, иные навыки, иной тон, другая под ногами палуба, другие перед глазами корабли.
Замечали ли вы, как быстро утрачивают недавнюю красоту линий и форм автомобили, выходящие из моды? Еще заметней это на флоте. Старые судостроители рассказывают, как старались прежде придать броненосцу вид устрашающий, особо внушительный, крейсеру — элегантность и легкость. Как будто люди действовали по завету пращуров, стремившихся самим боевым одеянием внушить врагу трепет и уважение.
Нет, в наши дни все обстоит иначе. Спрятаться, ускользнуть, а самому как можно быстрее поймать и поразить цель — вот первое основание современной тактики. Радиолокация, акустика, тончайшая оптика. Автоматическое око и автоматическое ухо. Математическая точность вычислительных машин заменяет острый прищур и уверенность жеста бровастых наводчиков и бомбардиров — какой уж тут многоярусный боцманский окрик!
Взгляните на современный боевой корабль, представьте себе хотя бы эволюцию одной его мачты — от корабельной сосны петровских времен до современной башни, напоминающей пагоду, с множеством выведенных наружу из внутренних рубок управления нервных узлов и усиков: мачты слушают, высматривают, соображают. Всмотритесь в скупые, а то и замысловатые линии обводов, в красоту целесообразности и не доверяйтесь обманчивому впечатлению: да, ракетоносец удивительно мал и хрупок сравнительно с громадами недавних дредноутов. Однако этот хрупкий Давид может уверенно выйти против целой толпы недавних Голиафов. Все, чем богата его страна, вся ее мощь, вся инженерная и техническая мысль народа, наука, идеология, — все в невидимой сокрушительной праще, взнесенной над водой. А под водой? Атомный реактор современной субмарины преодолел, казалось, непреодолимый скоростной барьер дизельных двигателей и позволил могучему кораблю уйти под воду на сроки, достаточные для того, чтобы обогнуть земной шар.
Все так. И тут вместе с грозой морей всплывает главный смысл наших споров и опасений последних десятилетий: человек или машина, о чем разговаривать с ней, с машиной? Как сделать так, чтобы кибернетика стала кибернетикой добра? Вот — книга. Не есть ли искусство печати первая форма кибернетической памяти — и книга всегда учит человека добру. Как же сделать так, чтобы и электроника не уклонилась от этого пути? Идеал социалистический или корыстный интерес общества реакционного?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
