Слышны звуки рояля, это играет Петра, окна распахнуты настежь, навстречу комарам и заходящему солнцу, вечерний свет дрожит от музыки. Фру Хелена вернулась на веранду, у нее не хватает больше терпения разбирать фотографии Оскара, и ни книги, ни пасьянс, ни рукоделье её не соблазняют. Печаль и тревога то усиливаются, то утихают — в такт дыханию. («В любую минуту может случиться что-то ужасное, а я сижу здесь, не в силах помочь».)
Она слышит голоса и шаги. Это Карл и Лидия идут с вечерним визитом. Фру Хелена тоскливо вздыхает: «Их мне не вынести!» Она видит их на садовой дорожке, они слишком быстро преодолели подъем, и теперь Карл вынужден остановиться и отдышаться. Лидия стоит рядом, заложив руки за спину и вытянув шею.
Лидия: Я ничего не скажу.
Карл: Кто же тогда скажет, если не ты?
Лидия: Во всяком случае, не я.
Карл: И не я.
Лидия: Ты не можешь требовать от меня, чтобы сказала я.
Карл: Мама мне не доверяет, ты это знаешь. Она мне не доверяет, и в этом виновата ты. Поэтому я не могу ей сказать, что...
Лидия: Если она не доверяет мне, mein Карлхен, то я не понимаю, как я вообще могу что-нибудь ей говорить.
Карл: Ты должна сказать ей, что я в отчаянии.
Лидия: Это ты гораздо лучше скажешь сам, mein Карлхен.
Карл: Ты фантастическая дура, Лидия. Ты должна дать ей понять, что я собираюсь покончить с собой.
Лидия (плачет): Это правда? Мы ведь можем жить и в бедности. Я хочу работать...
Карл: Идиотка. Дубина. Безмозглая дура. Надо говорить «я буду работать».
Лидия: Что я должна сказать, mein Карлхен?
Карл: Неужели у тебя нет никакой фантазии? Дура. Скажи, что ты видишь, как я несчастен. Что я перестал есть. Не сплю по ночам.
Лидия: Ты и правда не спишь ночью, у тебя бессонница.
Карл: Разумеется, черт меня подери, бессонница. Скажи, что я почти не разговариваю. Никогда не смеюсь. А если и смеюсь, то смех мой ужасен, поняла? Разговор между двумя женщинами. Не говори прямо, только намекни, что я поговаривал о самоубийстве.
Лидия: Не произноси этого страшного слова, mein Карлхен, а то я сразу начинаю плакать.
Карл: Глупая курица.
Лидия: Ты правда думаешь о самоубийстве?
Карл: Только когда вижу тебя.
Лидия: Почему ты такой злой?
Карл: Стой, черт подери. (Шипит.) Куда ты направилась?
Лидия: Я не буду говорить с твоей матерью. Я иду домой. Du bist bоse, bоse ( Ты злой, злой (нем.). ). Я должна плакать. Ты не понимаешь, что я тебя люблю. Я плачу, и это пройдет нескоро.
Карл: О создатель! И почему мне все время приходится участвовать в этом отвратительном фарсе? Лидия! Не беги! Подожди!
Лидия, воздев руки над головой, громко рыдая, наступает на юбку, спотыкается. Карл хватает её, тянет к себе, пытаясь остановить, ему это не удается, и он плашмя растягивается на земле. Лидия вскрикивает, сразу же подбегает к нему, помогает встать, отряхивает его. Вскоре они исчезают за беседкой, прячущейся в кустах сирени.
Хелена оборачивается. В комнате стоит Енни, с голыми ногами и руками, светловолосая, загорелая, круглолицая. На ней выцветшая ночная рубашка. Она внимательно смотрит на бабушку, пряча что-то за спиной.
Хелена: Разве ты не должна быть давным-давно в постели?
Енни: Я убежала.
Хелена: А что скажет мама?
Енни: Она не узнает. Если, конечно, ты не насплетничаешь.
Хелена: И что же ты хочешь от твоей старой бабушки?
Енни делает шаг вперёд, потом ещё один, кладет перед фру Хеленой веточку земляники, улыбается и убегает.
8
Мать лежит на кровати Аманды. Она так и не сняла с себя пальто. Александр свернулся клубочком рядом, голова его покоится у нее на руке. Фанни сидит в ногах, а Аманда заняла стратегическую позицию у двери в коридор. Длительное молчание. В комнате совсем стемнело. Слышатся шаги Епископа. Он без стука открывает дверь и останавливается на пороге.
Эдвард: Добро пожаловать домой, Эмили. Ты задержалась. (Пауза.) Мы уже начали волноваться. (Пауза.) Фру Тандер спрашивает, будешь ли ты есть.
Эмили: Я не голодна.
Эдвард: Я так ей и передам. (Пауза.) Ты скоро собираешься ложиться? (Пауза.) Уже поздно.
Эмили: Я приду, когда заснут дети.
Эдвард: Я пока посижу в библиотеке и почитаю. Прошу тебя, не задерживайся. (Пауза.) Спокойной ночи, дети. Мы, правда, договорились, что Александр сегодня будет спать на чердаке, но, насколько я понимаю, это решение отменено.
Эмили: Да. (Пауза.) Отменено.
Эдвард: Пожалуйста. Может быть, так даже и лучше. Спокойной ночи, Фанни.
Фанни: Спокойной ночи, дядя Эдвард.
Эдвард: Спокойной ночи, Аманда.
Аманда: Спокойной ночи, дядя Эдвард.
Эдвард: Спокойной ночи, Александр.
Александр не отвечает.
Эдвард: Он спит?
Александр: Нет, я не сплю.
Эдвард: В таком случае ты тоже можешь мне ответить, когда я желаю тебе спокойной ночи.
Александр: Не могу.
Эдвард: Не можешь? (Улыбается.) Что за глупости, Александр.
Александр: Александр не желает Епископу спокойной ночи.
Эдвард (смеется): У тебя есть чувство юмора, Александр, и мне это нравится.
Он смеется ещё громче и закрывает за собой дверь, шаги удаляются. Мать и дети молчат, погруженные каждый в свои мысли.
Единственная лампа горит у кресла Епископа. Огромная комната тонет во мраке. Ночь. Эдвард Вергерус читает церковный журнал, делая карандашом пометки на полях. На нем короткий халат, на носу очки в золотой оправе. Из трубки вьется тонкая струйка дыма. Он сидит, вытянув ноги на скамеечку.
Эмили сидит за большим столом, заваленным книгами и журналами. На ней по-прежнему надето пальто, шляпа где-то по дороге исчезла.
Эдвард: Повидала свекровь и родственников? Довольна поездкой? Дождь шёл? Здесь дождь шёл весь день, и гроза была. Ничего, немного влаги полезно. Во всяком случае, для крестьян. Пришлось устроить Александру проработку после обеда. Его обычные штучки. Не умеет проводить грань между фантазией и реальностью. Но мы выяснили, что к чему. По крайней мере частично. Александр не глуп. Не глуп, но злопамятен. (Смеется.) Александр не желает Епископу спокойной ночи. Воистину великолепно. Я по-своему ценю его характер. Он просто-напросто этакий маленький оригинал. Ты молчишь, Эмили? (Пауза.) Ты чем-нибудь недовольна? Для этого у тебя нет абсолютно никаких оснований. Скорее у меня есть причины упрекнуть тебя кое в чем.
Эмили (после паузы): Ты ненормальный.
Эдвард (улыбаясь): Должен признаться, твоя привлекательность сильно проигрывает, когда ты скатываешься до вульгарности. Как я уже сказал, я мог бы тебя кое о чем спросить, но я не ищу ссоры и потому молчу.
Эмили: Ты запираешь детей.
Эдвард: Мера предосторожности, Эмили. Я хотел иметь гарантию, что ты вернешься.
Эмили: Ты избил Александра.
Эдвард: Как драматически ты выражаешься, дорогая. Я его наказал. Этого требует от меня мой долг воспитателя. Кроме того, наказание было мягким по сравнению с преступлением.
Эмили: Кожа содрана, раны кровоточат...
Эдвард: Извини, что я тебя перебиваю, мой друг. Я несколько раз хлестнул его прутом. Пару дней поболит, но эта боль полезна. Молодой человек теперь крепко подумает, прежде чем решиться на новую ложь или фантазии, если ты предпочитаешь называть это так.
Эмили: А унижение?
Эдвард: Наказанием господь принуждает нас к послушанию. Наказание может показаться унизительным, но оно необходимо. И кроме того, Эмили, наказание, полученное из любящих рук, не может быть унизительным в более широком смысле этого слова. Любовь и уважение не имеют ничего общего, а язык любви порой бывает весьма суров.
Эмили: Только тебе и говорить о любви.
Эдвард: Ты изволишь насмехаться. (Пауза.) Может быть, закончим этот разговор и пойдем спать?
Эмили: Ты запер его на чердаке.
Эдвард: Естественно. Ему требовалось побыть одному.
Эмили: Ты же знаешь, он боится темноты.
Эдвард: В это время года ночи светлы, и тому, у кого совесть чиста, бояться нечего.
Эмили: Я способна тебя убить.
Эдвард: Подобными мыслями ты вредишь ребёнку.
Эмили: Наш ребёнок никогда не увидит света.
Эдвард: Поостерегись говорить такие вещи, Эмили. (Пауза.) Мать, которая в состоянии болезненной ненависти к своему мужу хочет погубить своего ребёнка. Что делают с такой матерью? (Пауза.) Помещают в дом для душевнобольных, Эмили.
