Восемь братьев и сестёр, бабушка, сбивалась, по нескольку раз начинала сначала, перечисляла всех по именам, тех, кому удалось не умереть в младенчестве и стать взрослыми. Дальше их понемногу истребили война и болезни.
Сестра Фрося умерла от тифа. У неё были тяжёлые косы цвета меди, предававшие лицу особую выразительность и нежность. Фросю обрили наголо, отчего она стала походить на подростка. Девушка болела долго, тяжело, наконец, наступил кризис. Вечером отец внезапно приказал Анастасии собираться в больницу. Он услышал голос дочери. Фрося звала так близко и так явно, что сомнений не было: пора. Они бежали по ночному городу и путались в догадках, что значит этот тихий, манящий голос больной, может, надежда? Страшную догадку они не впускали, не хотели думать. В больнице им сказали, что ровно час назад, именно в то самое время, Фрося умерла. На белом свете их осталось три сестры: Анастасия, Евдокия и Екатерина. Только им троим, избранным, удалось перейти бугор, за которым счастьем сияли послевоенные годы.
Вакула– Кого ты в квартиру притащил?
– Не видишь, птенца.
– Так это же голубь.
– Мама, он маленький и с переломанной лапкой. Пусть поживёт у нас, пока поправится и немного подрастёт.
– Где?
– В комнате.
– Обгадит всё на свете.
– Мы за ним убирать будем.
Маша, скрепя сердцем, согласилась. В детях, решила она, надо воспитывать чувство сострадания и любовь к животным. Обласканный голубь быстро пообвык, прижился и поселился у бабушки. На шкафу его всегда ждало блюдечко со свежей водой и пища. Голубь жил в квартире, как в небе, на лету гадил, и наотрез отказывался улетать, как Маша ни старалась его выжить. Он вырос, окреп, перья на нём победно топорщились и блестели. Голубь откликался на имя Вакула, летел на зов и садился бабушке на плечо. За ним охотилась кошка, но бабушка строго следила, чтобы хищница не съела её любимую пернатую тварь. Кошка не сдавалась, при первом же удобном моменте реагировала мгновенно, высоко подпрыгивала и ловила утратившую бдительность птицу, но тщетно, она выскальзывала, как намыленная, в лучшем случае в когтях разочарованного животного оставались перья от голубиного хвоста. Тогда во всём доме поднимался шум. Бабушка била кошку тряпкой, называла её почему-то сукой меделянской, сажала Вакулу на плечо, и, дразня хищницу, разгуливала с ним по дому. Затем Вакула перелетал на лиану, плетущуюся по бабушкиной комнате, и замирал. Под цветком с птицей стояло кресло, в котором любила сидеть старушка. Их идиллию сопровождало густое зловоние. Так, наверное, пахли авгиевы конюшни, но бабушка нюх давно потеряла и запаха не чувствовала или не хотела чувствовать. Культ Вакулы креп с каждым днём. На вольные хлеба птица не спешила, и улетать не собиралась, не смотря на опасность в любой момент быть съеденной. Обидеть голубя, то есть выпустить на волю, означало нанести личное оскорбление старушке, проявить неуважение к возрасту, сединам, дальше – круче, жаждать её смерти. «Если вы притронетесь к птице, я уйду ночевать на вокзал» – заявляла престарелая тиранка.
Маша ненавидела нахальную птицу. Она просила детей вывезти её от греха подальше. Они вывозили, но голубь неизменно возвращался, постукивал клювом в закрытое окно, и бабушка кидалась на помощь любимцу. С каждым разом голубь-марафонец преодолевал всё большие расстояния, наконец, вернулся из Львовской области, куда заговорщики с Машей во главе, дружно его запраторили. Дети ликовали, встречая негодяя, а ничего не подозревающая бабушка, целовала любимца прямо в клюв. Маша злилась от бессилия. «Всё» – сказала Маша и пообещала старшему сыну двадцать долларов за убийство. Наёмный киллер долго колебался, наконец, взял на себя ответственность, и тихо свернул Вакуле шею. Гонорар мать ему так и не выплатила, пожалела денег. Голубя похоронили с почестями и тайком от бабушки. Она ещё долго рассказывала правнукам, о том, как ночью прилетает Вакула, бьётся клювом в окно, просит впустить. Тут всем стало ясно, что возраст берёт своё и бабушка начала, как сейчас говорят, тормозить.
В жизнь домашних бабушка вмешивалась больше не действиями, а словами, брошенными невзначай, но они, эти слова, как пули, застревали в мозгах ближних и заставляли, порой совершать самые противоречивые и глупые поступки. Но иногда пророческие слова попадали в цель, в самое яблочко, принуждая собраться и действовать решительно.
В десятом классе всем выпускникам раздали направления на работу. Маша с опаской взяла в руки конверт, развернула аккуратно сложенный листок и обомлела: её определяли на молокозавод. Бабушка успокоила коротко: «Ничего страшного, теперь бидоны поносишь».
Маша представила себя такую тоненькую, смешливую, на огромном, как поле, заводе, где в любую пору года заверюхой гуляют сквозняки и рыщут толстые, сытые крысы. Её ужасу не было предела. Куда деваться? Ни связей, ни знакомств у них, людей в этом краю пришлых, не было. Однозначно она знала только одно – никаких бидонов никогда и не при каких обстоятельствах не будет, и заторопилась поступать в университет.
ЮностьБудущее виделось туманно. Где-то там, далеко, взрослая непонятная жизнь и в ней готовится, вьётся гнёздышком, её ниша, её ячейка. Что Машу ждёт? Думать об этом девушка не хотела, но в душе верила, что будет счастлива и есть у неё особое предназначение и живёт в ней, как в бабушке, какая-то мистическая тайна. Должны быть смысл, цель, путь. Она полна энергией и молодыми соками, которые бродят, пенятся, поднимаются, вот-вот вырвутся наружу, как домашняя утварь в Федорином горе, и убегут на волю, резвиться и плясать. Радость звучит в ней оркестром. Эмоции захлёстывают, и Маша задыхается от счастья: хорошо-то как жить.
Чуткие часы на руке, механизм сердца, под натиском бурных потоков, живущих в их хозяйке, тушуются и сбиваются с обычного ритма. Все Машины попытки носить часики разных марок и калибров заканчиваются тем, что через какое-то время стрелки убегают далеко вперёд, спешат на пять-шесть часов. Мастера разводят руками. «Девушка, мы бессильны перед вашей энергией. Часы ремонту не подлежат». Этого не может быть, удивляется Маша и несёт часики в другую мастерскую. После нескольких попыток она, наконец, смиряется. Да и зачем ей часы? Счастливые их не наблюдают.
Бабушка благосклонно принимала Машиных кавалеров. «Лишь бы в девках не засиделась и дома ночевала, а там – разберёмся» – резонно думала бабушка. Поэтому раннее появление в доме Машиного одноклассника (седьмой класс) бабушку не смутило. Он провожал Машу из школы, зло лупил, поссорившись, снежками, долго мёрз, поджидая в подъезде, и нежно называл лапчик.
Они любили лазить с Виктором на музейный крепостной ров, долго, до звёзд, смотрели на извилистый шёлк Подградской. Потом Виктор провожал её домой, передавал домашним из рук в руки. Бабушка Витьку любила. За обедом (Витёк прижился и считался своим) она всегда подсовывала ему самые большие куски мяса, нагружала добавкой и внушала, что мужчина должен есть хорошо и с аппетитом, пахнуть отменного качества вином, дорогими духами и хорошим табаком. Она снабжала их деньгами на кафе и развлечения, просила. Благодарный Витёк своё признание отрабатывал. Точные науки Маше не давались, и Витька потел и мучался, вдалбливая ей в голову теоремы, решал на черновике задачки, «висел над душой» заставляя переписывать их в тетрадь. В школе учителя не сомневались: они будут первой супружеской парой класса.
Филологический факультет располагался в двух шагах от дома. Маше это совсем не нравилось, слишком скучно: школа рядом, университет под боком. Никаких перемен. Её тянуло в Киев, Львов, Харьков, но бабушка мечты пресекла на корню: «За вами теперь нужен глаз да глаз. Есть в городе высшее учебное заведение – сдавай экзамены и учись. Куда тебя несёт?» Пришлось смириться, и Маша подала документы в Ужгородский университет. По случаю её поступления, с Сахалина приехала мама. На край земли она подалась заработать себе максимальную по тем временам пенсию в сто двадцать рублей и обеспечить подросшую дочь всем необходимым. Мама привезла деньги «на случай», которые помогут «протянуть» ребёнка в вуз. Но как осуществить эти намерения никто не знал. Они долго думали с бабушкой кого бы подкупить, но так никого и не нашли, потому что собственно никого и не искали. Мама была интеллигентом чистой воды: не умела льстить, добывать материальные блага, давать и брать взятки. Должность заведующей больничным отделением в забытом богом городке на далёком острове её вполне устраивала. Помыкавшись туда-сюда, они с бабушкой поняли, что дела плохи и пригорюнились. «Нужных» людей в их кругу не было, только – ненужные, но какие милые и родные, к примеру, Галина Николаевна и немка тётя Нина. Они садились все вместе за большой квадратный стол с круглыми ножками, привезенный бабушкой ещё из Луганска, собирались торжественно не на кухне, а в большой комнате, пили чай и переживали за Машу.
