«Мы, восточные, нас тут не любят и не признают» – говорила, подперев щёку рукой, бабушка и рассеянно добавляла в чай молоко для вкусности и цвета. – Тут каждый друг другу кум и сват. А мы кто? Мы здесь чужинцы». Разговорчивая по обыкновению Галина Николаевна слушала молча, выливала слишком горячий для неё чай в блюдечко, подносила к губам и дула на коричневую лужицу долго и громко.
Словом «восточные» называли сами себя приезжие в Закарпатье после войны. Они могли прибыть из российской глубинки и с самого центра Украины, говорить по-русски и по-украински. Неважно. Тут разграничений уже никто не делал. Из-за перевала, значит, не свой, другого замеса. Поначалу их была небольшая горстка. Основное ядро снялось с насиженных мест не по своей воле, а по приказу «сверху». Они держались обособленно, почти все друг друга знали. Русскоязычные «восточные» отличались особым гонором и претендовали на исключительность. Они собирались в Доме офицеров, наскоро отобранном для них у местной «Просвіты», где по выходным танцевали под военный оркестр и общались. В новый социум вживались с трудом, неоднозначно реагировали на языковое разнообразие, окружающие их повсюду. Многие так никогда и не выучили даже несколько слов по-украински, не потому что не могли, просто не считали нужным. Мало кому приходила в голову очень простая мысль, о том, что сюда их никто особенно не звал. Иногда, когда на бытовом уровне всплывала интернациональная воинственная суть расходившейся домохозяйки, жены какого-то полковника или лейтенанта, мол, мы вас из дерьма… им об этом напоминали и даже показывали рукой на восток, куда им следовало всем скопом вернуться. Домохозяйки очень обижались на политически и в целом безграмотных местных. Им было невдомёк, что многие из них учились в университетах Праги и Будапешта, говорили на нескольких европейских языках и жили они в домах тоже когда-то принадлежащим «этим местным».
Маше было чуть легче. Она родилась в этом городе, но тоже была «восточная», не такая, как они, её близкие, но также чужая.
Маше вдруг стало жаль родных ей людей, она, заверила, что никаких проблем нет, и если иняз она может не потянуть, сомневается в силах, то филфак её не страшит вовсе. «Фи, это же холмик, а не вершина. Девяносто процентов из ста – я поступлю» -заявила Маша, чтобы навсегда поставить точку и больше к этой теме не возвращаться. Женщины облегчённо вздохнули.
За неделю до вступительных экзаменов бабушка, как сорока на хвосте, принесла новость, что где-то, кому-то от кого-то пришла посылка от родственников из далёкой Америки. Через час с небольшим, мама и бабушка уже обладали ворохом импортных тканей. «Оборвала все руки»– пожаловалась бабушка уже совсем будничным голосом, переступив порог. Тюк с дефицитным добром бросили на железную кровать с пружинным матрасом. Он не долго поражал знакомых и соседей своим великолепием и очень быстро сошёл на нет. За лето мама пошила с десяток новых нарядов. Так что деньги на взятку использовались на нужное дело. Не даром говорят: нет худа без добра.
Портниха примеряла на маму новый костюм. Она стояла перед ней на коленях с мелком в руках и делала отметки на материале у мамы на бёдрах. Во рту швея держала специальные булавки и умудрялась при этом разговаривать с обеими женщинами. Бабушка сидела в кресле и наблюдала. Её придирчивый глаз замечал все неполадки и просчёты, поэтому визит швеи без её участия был немыслим.
Бабушка с удовольствием смотрела на дочь и хвалила её прекрасную точёную фигуру. Своим твореньем она гордилась. В дочери присутствовала фамильная порода, стать. «Ты похожа на Евдокию» – говорила она и долго объясняла, почему Машина мама напоминает ей сестру. Маша любила эти примерки, любила слушать размеренное течение беседы то и дело перескакивающей с темы на тему. Ей тоже выделили часть добра на новые наряды, и после мамы на примерку звали дочь. Бабушку внучка не интересовала. Она пренебрежительно смотрела на куцую Машину юбчонку, качала головой, мол, что за мода, с наслаждением поглаживала себя по крутым бёдрам, и выносила жёсткий, как всегда, приговор: «В семье не без урода». Бабушка была права. Маша не унаследовала ни их горделивой стати, ни породистой посадки головы, ни груди, ради которой выточки на нарядах мамы сначала выделялись на материи жирной белой чертой, а потом застрачивались глубокими швами-стрелками.
Грудь – знак качества женщин семьи, подтверждающий причастность к породе. Самая большая досталась младшей из сестёр, Евдокии. Маленькая, изящная Евдокия носила бюстгальтеры двенадцатого размера. На него (размер, конечно) наши советские искусство и лёгкая промышленность, всегда ориентирующиеся на женщин крупных, габаритных, (с веслом, снопом, серпом) уже не реагировали, фантазии не хватало. Тут как бы зашкаливало. Только проницательные грузины ещё были способны на любовь и творчество и представляли подобного типа женщин не в мечтах, а материально, хотя бы в изделиях для слабого пола. Сын тётушки привозил ей лифчики только с горячего юга. «Мама, двенадцатый размер, мама» – причитал он, вручая матери свёрток с ценным подарком. Осчастливленная тётушка Евдокия деловито раскрывала пакет, проверяла все лямки, пуговицы и петли.
Описать, как выглядел этот предмет дамского туалета в махровые советские времена повального эстетического убожества довольно сложно. Бюстгальтер был сшит из простого белого плотного материала. На чашечках, втрое больше чехла на чайник, который мама когда-то выиграла на новогоднем конкурсе у себя в больнице, было много-много маленьких и больших выточек, чтобы объём хоть как-то держал форму. На спине лифчик переходил в широкий пояс с дюжиной бельевых пуговиц, с другой стороны пояса было нашито столько же внешних петель, напоминающих крючки. Более уродливого швейного изделия Маше видеть не доводилось.
Тётушка сияла от счастья. Маша оказалась случайным свидетелем примерки, подняла глаза и содрогнулась. Грудь у бабушкиной сестры была каждая размером с ведро. Маша пыталась представить, как тётушка носит на себе всю эту ношу, от которой нельзя ни на минуту освободиться, отдохнуть, но не смогла.
Второе место на пьедестале почёта занимала сестра Екатерина. Она была крупней, но соответствовала пропорциям. Всего достаточно, но в меру, значит, меньше, поэтому проблема с бельём решалась на местном республиканском уровне, в пределах Украины. Следующая шла бабушка, потом её дочь. Ну а Маша…
В роддоме, где все равны и живут одними заботами, доктор при обходе сделал ей замечание, заставившее от неожиданности притихнуть палату рожениц, а потом и весело посмеяться. Докторов в этот день, интересовали молочные железы кормящих матерей. Мамы с разбухшими от прилива молока грудями демонстрировали своё богатство. Когда очередь дошла до Маши, врач задумался и с укором спросил: «Мамочка, и этим вы собираетесь кормить? Грудь у Маши нисколько не увеличилась, и пугливо показывала доктору из-под грубой больничной сорочки маленький кукиш. Так что на бабушку свою Маша не обижалась. В семье, действительно, не без урода.
Экзамены– Как тройка, почему тройка? Не может быть. Покажите её работу.
Это верный Витёк птицей бьётся в окошко секретаря приёмной комиссии. Он в отчаянье. Его подруга провалила первый экзамен. Маша получила по сочинению оценку, которая при конкурсе в четыре человека на место, почти не оставляла шансов. Удар был в спину, потому что за первый экзамен они не переживали, в крайнем случае, рассчитывали на твёрдую четвёрку. К удивлению, работу ему показали. Витёк увидел в сочинении красные подчёркивания под неправильно построенными предложениями. «Стиль хромает» – объяснили ему. Витёк понял и побежал к подруге. Целый день он безрезультатно звонил в двери. Тщетно. Его не пускали. В доме был траур. Маша билась в истерике и категорически отказывалась продолжать сдавать вступительные экзамены. Умная бабушка, несмотря на строгий Машин запрет, дверь Витьку открыла. Он надолго застыл над рыдающей подругой. Молчал, был бледен. Парень твёрдо решил идти бороться за правое дело, но кто кровью должен смыть оскорбление, нанесённое его талантливой Маше, он не знал. Сомнений не возникало – Машу «провалили». В школе в благодарность за умело расставленные в её тетрадях все эти вечно путающиеся a, b, c, по местам, Маша писала за него сочинения. Сложившейся тандем позволил получить обоим приличные аттестаты.
Ради подруги Витёк забросил вступительные экзамены. Он проводил Машу под стены факультета, не доверил конвой никому из Машиных близких, и дежурил стойко, пока переменчивый ветер счастья не вынес её из аудитории. «Пятёрка» – радостно кинулась Маша ему на шею, не обращая внимания на завистливые взгляды абитуриенток-девчат.
Своё счастье они загубили. То ли Маша была слишком придирчива и капризна, школьный друг больше брат, чем муж, то ли он распустился и потихоньку тратил своё молодое время и пыл на другие радости. Прогнозам учитилей сбыться не довелось. Но зато, обзаведясь семьями, друзья частенько оплакивали неурядицы вдвоём. Шли годы. Над ними с Витьком светило тоже солнце, так же блестела река, огибая город, те же камни берегли крепостную стену, и всё так же Подградская петляла, ведя к центру, но шли по ней теперь совсем другие люди.
