про госпиталь, да про какие списки упомянул? Что ж, скажу. Касаемо первого — все просто! Так уж случилось, что оба они — и Волчанов, и Оржанский — волочились за одной и той же юбкой, некой Натальей Ивановной Берт — сестрой милосердия…
Листок помолчал.
— Кстати, она с того же Елисаветпольского хирургического госпиталя… Все вертится вокруг него, не находите? Подстреленный санитар, сестра милосердия, через нее Волчанов и мой сотник…
— Если дама связана с изменником, надо бы, Алексей Николаевич, сделать по ней запрос в Департамент полиции.
— Уже сделали. Одна забота — успели бы до Всемилостейшего посещения…
— Значит, дело надо ускорить… Возьму это на себя. Только согласитесь, заодно надо проверить и сотника.
Ротмистр вспыхнул:
— Бросьте, Виктор Николаевич, какой с Оржанского шпион? В карты с Волчановым поигрывал, да только товарищем ему не был — за проигрыши ругал того несусветно. А про то, что капитан с его дамой сердца якшается, открылось только вчера, при обыске квартиры изменника — ординарец капитанов проговорился. То, что Оржанский с казацкой придурью — это да. Но и только! А дело свое знает! Вы вот про списки хотели спросить, так я вам скажу: это я, несмотря на его рапорт об оставлении должности, поручил сотнику составить списки всех, с кем Волчанов общался. А почему? Да потому, что нет у меня других людей, а сотник всех в гарнизоне знает, с каждым может по-свойски поговорить, и нюх у него собачий по нашему делу! Ведь вот что он давеча заявил: если, говорит, шпион объявился по душу Государя Императора, то выберет он для подлости не иначе как Елисаветпольский госпиталь, поскольку он лучший в Сарыкамыше. На вокзале, в церкви, в казарме, мол, — одни военные да свита, а вот в госпитале без народа лишнего не обойтись. Так-то, вот! И заметьте, это было сказано за день до сегодняшнего совещания, когда прояснился план посещения Государем Сарыкамыша, и ведь все в госпиталь и сходится, черт бы меня побрал! — и убитый санитар, и сестра милосердия, и через нее Волчанов-изменник!
Листок в волнении плюхнулся на стул Оржанского. Авилов также, походив в раздумье, сел на табурет.
Однако, Алексей Николаевич, что-то в этом есть… В госпитале лишних людишек не будет, только свои. А значит…
— А то и значит, — подхватил ротмистр, — что если в госпитале что-то затевается, то искать надобно среди постоянного состава госпиталя… Или раненых…
— Это — во-первых, — согласился Авилов. — Но Волчанов в штате госпиталя не состоит. А раз так, то должен быть у него кто-то из персонала, и наверняка это ваша Берт, сестра милосердия. И это — во-вторых!
— Но ополченец упомянул капитана, — возразил ротмистр.
— А это ничего не значит, — мотнул головой контрразведчик. — Предположим, санитару стало что-то известно о готовящемся в госпитале теракте, но был он при этом настолько неосторожен, что его немедленно устранили. И это ниточка, господин ротмистр, за которую, если потянуть, она вытащит и эту сестру немилосердия, и Волчанова!
Ротмистр помолчал.
— Так-то оно так, Виктор Петрович… Я, пожалуй, именно этим и займусь… Только вот что мне непонятно — зачем Волчанову было сбегать? Ведь этим он сразу разоблачил себя! Причина тому — отравление им армянина-перебежчика? Но, если откровенно, я до сих пор не могу понять, как он мог это сделать. Прямых улик нет, в момент отравления в канцелярии его не было…
Авилов закурил.
— Но улики-то вы нашли, Алексей Николаевич. В конце концов, если мы выйдем на Волчанова, думаю, все прояснится. Хуже будет, если окажется, что орудует целая шпионская сеть — это уже скверно!
Листок встал, прошел к столу, вытащил из портсигара очередную папиросу.
— С другой стороны, — размышляя вслух, произнес он, — Оржанский твердил, что его подстрелили лишь для того, чтобы все выглядело, будто это дело рук Волчанова. То есть косвенно он утверждал, что капитан ни при чем и, возможно, убит сам…
Листок посмотрел на штабс-капитана.
— А если и правда Волчанов ни при чем, Виктор Николаевич, и мы идем по ложному следу?
— В любом случае, Алексей Николаевич, ответ лежит в госпитале!
— Да, пожалуй, что так… Вы правы…
В дверь постучали.
— Входите! — машинально выкрикнул Листок.
Пахнув уличной свежестью, в кабинет вошли двое раскрасневшихся от мороза жандармских штаб-ротмистров. Один из них — уже знакомый Листку Пестрюков, и угрюмого вида жандармский офицер, благодаря черным усам, квадратному подбородку и сплющенному носу походивший на циркового борца. Схожести добавляла и совершенно лысая, выбритая до блеска голова, обнажившаяся, когда оба жандарма сняли папахи и шумно принялись отряхивать запорошенные снегом шинели.
— Вы уж извините, мокроты нанесли, господа! — густо пробасил Пестрюков. — Покойника увезли, так что есть надобность сопоставить наши предварительные результаты расследования с вашими показаниями потерпевшего сотника. Так что строго не судите… Кстати, хочу представить, — показал он рукой на лысого жандарма, — помощник начальника сыскного пункта Тифлисского ГЖУ штабс-ротмистр Драч Константин Иванович.
— Что ж, господа, проходите, располагайтесь! — пригласил Листок. — Виктор Николаевич, займете место за столом?
— Ни к чему сейчас церемонии, — замахал начальник. — Оставайтесь на своем месте. А вы, господа офицеры, снимайте шинели да рассаживайтесь — заодно и согреетесь.
— Может, чаю? — предложил Листок.
— Не мешало бы водки, да недосуг, — серьезно ответил Пестрюков. — Пожалуй, сразу к делу — времени в обрез!
Жандармы расселись.
— В таком случае начнем, господа! — согласился Авилов. — Сначала, я думаю, разумнее было бы выслушать вас, Вениамин Федорович.
Пестрюков крякнул:
— Можно и так. Только сразу оговорюсь — оперативно напасть на след убийцы не удалось, однако кое-что позволяет определиться, так сказать, с линией расследования.
Он раскрыл принесенную с собой кожаную папку.
— Итак, господа, коротко по обстоятельствам убийства. И прежде всего о трупе. По документам, найденным у потерпевшего, им является ополченец пятьсот девяносто седьмой дружины семьдесят первой бригады государственного ополчения Асманов Николай Иванович, прикомандированный санитаром в сарыкамышский хирургический госпиталь.
Обязанности, как было выяснено, исполнял при мертвецкой. Начальниками характеризуется положительно, призван из Ставрополя, сорока одного года, до призыва числился жестянщиком. При нем обнаружен вышитый кисет с небольшим количеством турецкого табака, старая фотография семьи и несколько писем обычного содержания.
— И, как установлено, по линии политической за ним ничего не значится, — вставил лысый жандарм.
Пестрюков подтвердил сказанное одобрительным кивком и продолжил:
— Что примечательно, его начальники сообщили, что покойник находился в дружеских связях со своим земляком, неким Бегловым Иваном, ратником все той же пятьсот девяносто седьмой дружины…
— С ординарцем Волчанова? — переспросил Листок.
Все посмотрели на ротмистра.
— Вы что же, знакомы с ним?
— Вчера допрашивал…
Пестрюков вновь крякнул.
— В таком случае, вы понимаете, что
