Ка-доби на его плече тяжело вздохнул.
– Такое чувство, что тьма вокруг стала гуще, – сказал гладиатор.
– Значит, Редлак уже добрался до камня скорби, – снова тяжело вздохнул ка-доби.
– Это тот, что твой брат? – спросил художник.
– Тот, что мой брат, – зверек помрачнел. В больших глазах появились слезы. – Скоро этот мир погрузится во мрак, – сказал он, смахивая лапкой с мохнатой мордочки серебряные капли.
– Почему бы тебе не отправить своего брата в небытие, как ты проделал это со зверем? – предложил гладиатор.
– А ты бы смог? – зверек, казалось, заглянул прямо в его мысли. – Еще бы раз смог убить брата своей возлюбленной?
Гладиатор не ответил.
– Скоро здесь появится еще один зверь. Много зверей, и я уже не смогу ничего сделать. Метане впустит их всех.
Еще одна незримая волна прокатилась по миру.
– А как же ребенок? – спросил художник, и новые капли кровавого пота скатились по его лицу.
– Боюсь, ребенок тоже умрет, – тихо сказал ка-доби.
– А зверь? – голос гладиатора прозвучал неестественно жестко. – Зверь, который на меня напал. Он тоже поднимется из небытия?
– Зверь? – большие серо-зеленые глаза ка-доби встретились с холодным голубым взглядом гладиатора. – Не лучше ли тебе поискать зверя внутри себя?
– Не думай, что я всего лишь старик, пушистик!
– Ну так и докажи. Помоги спасти этот мир!
– Зачем? Я в нем всего пару часов, и он мне уже не нравится, – гладиатор поморщился, услышав скрип собственных суставов. – К тому же здесь с моим телом творится что-то непонятное. Какого черта я скриплю, как старая телега, а художник потеет масляными красками?! И не надо говорить мне, что в каждом мире свои законы и здесь правит дух, а не тело! Хватит! Я сюда не просился. Ты сам нас привел!
– Вообще-то это мы пришли за ним, – осторожно вставил художник.
– Я просто искал тихое место, где можно умереть.
– Ну так и умри здесь. В борьбе, – художник выгнул шею, пытаясь заглянуть в глаза сидящему на плече ка-доби. – По-моему, в этом намного больше смысла, чем тихо ненавидеть себя за совершенное и упущенное.
По лесу прокатилось несколько волн подряд. Деревья ожили, нехотя разгибая непослушные ветви. Гладиатор молчал. Ка-доби ловко перепрыгнул к нему на плечо.
– Это случится и с вашим миром, – сказал он ему на ухо. – Тьма проникнет повсюду. Она подчинит внешний и внутренний мир этой планеты. Зверь уже проснулся. И зверь голоден. Зверь внутри каждого из нас. И единственный способ спастись – это отправить его обратно в клетку, где ему и следует быть.
* * *
Хорнадо-дел-Муэрто. Зов был громким и призывным. Уродцы просыпались и, щурясь, вглядывались в далекие выходы из своих затянутых мраком нор. Но солнце все еще было ярким. Поэтому Стефану пришлось ждать ночи, когда тьма спрячет уродливые лица, поглотив детали.
– Дети мои! – боль и отчаяние заставили Стефана упасть на колени. Дорожная пыль покрыла мокрое от пота обнаженное тело. Тысячи мыслей заполнили сознание. – Так больно! – простонал Стефан, опрокидываясь на спину. Женщина, которую он спас в горах, обняла его и прижала к груди. – Мы должны освободить их, – прошептал Стефан. – Мы должны избавить их от страданий!
– Я знаю, – в женских глазах слезами блестело понимание и сочувствие. – Я тоже это чувствую. Их боль. Их страдания. Они ведь и мои дети.
– Дети, – по грязным щекам Стефана покатились слезы. – Наши дети, – он обнял женщину, прижимаясь губами к ее груди.
– Мы освободим их.
– Нет!
– Мы обязаны освободить их! – она оторвала Стефана от своей груди и поцеловала в губы, прекращая его стенания. – Обязаны! Слышишь?!
Он, не моргая, смотрел ей в глаза, переполняемые болью.
– Ты и я, – она обернулась, вглядываясь в лица своих братьев и сестер. – Мы все. Мы в ответе за них.
– Нет, – Стефан повалился на спину, выскальзывая из женских рук. Боль, проникающая в его сознание, усилилась. – Я слышу их! Слышу их всех, – он застонал. – А они слышат меня. Слышат нас!
– В эту ночь, – женщина снова склонилась над ним. – В эту ночь мы освободим их. Освободим их всех. Но до этого… – ее руки скользнули по животу Стефана. Вниз. Не очень нежно, но весьма настойчиво. – Но до этого мы не должны усиливать их боль своим отчаянием. Понимаешь? – она заглянула Стефану в глаза. – Пусть они чувствуют нашу радость. Наше счастье, – она медленно опустила бедра, жадно хватая ртом воздух.
– Я не люблю тебя, – прошептал Стефан, но боль, которую он слышал в своем сознании, стихла. На место ей пришли желание и страсть. Чужие, но это было лучше, чем страдание и отчаяние. Стефан замер, привыкая к новому телу.
– Покажи нам свои мысли, – велела ему женщина. – Покажи нам все, что знаешь о том, что мы сейчас делаем.
Она жестом поманила к себе стоявшую рядом женщину и поцеловала в губы. Братья и сестры неторопливо собирались в пары. Робко, словно безобидные животные, которых ведет фантазия. Они стояли возле открытых дверей в мир Стефана и осторожно заглядывали внутрь. Шаг за шагом. Дальше и дальше. К запахам, стонам, фантазиям. И где-то далеко их дети – жители проклятого города Хорнадо-дел-Муэрто – отзывались на эти мысли. Принимали их. И темные подвалы наполнялись желанием и криками. Дикими, страстными.
– Не останавливайся! – велела Стефану женщина.
– Не остановлюсь.
– Это будет наш подарок для них.
– Перед тем, как они станут свободны.
– Да, перед тем, как наступит ночь.
* * *
Десятки каминов вспыхнули, освещая кристально белые залы. Кип вздрогнул, но тут же взял себя в руки, не желая, чтобы новый друг уличил его в трусости.
– Не бойся, – женщина, которую он разбудил, протянула ему руку.
В глубине колодца, возле которого она сидела, что-то ожило и начало пульсировать. Теплая улыбка изогнула тонкие губы Метане, но глаза под копной золотых волос остались темными и холодными. Кип почувствовал, как кто-то посторонний заглядывает в его мысли, заставляет вспомнить то, что он так отчаянно пытался забыть в последние годы…
Рыжая кошка, которую он помнит, кажется, с самого рождения, ползет умирать в темный угол. Машина переехала ее, переломав кости, и умчалась прочь. Кип поднимает питомца на руки. Задняя часть туловища раздавлена так сильно, что лапы и хвост, кажется, превратились в одно целое. Кровь пачкает его руки.
– Все мы когда-нибудь умираем, – говорит ему мать, безразлично разглядывая настырно продолжающую жить кошку.
– Папа спасет ее, – говорит Кип. «Никого он не спасет, – смеется мать. – Ни кошку, ни тебя, ни меня, ни себя. Мы все умрем. Превратимся в прах.
Кошка выворачивается из рук Кипа. Падает на пол. Заползает под кровать. Кип зовет ее, но она лишь жалобно и тихо мяукает в ответ.
– Да оставь ты ее, – говорит мать. – Придет твой отец, отодвинет кровать и закопает эту тварь.
– Но она ведь все еще жива!
– Когда он придет, она умрет. Поверь. Так будет лучше для всех.
Но Кип не верит. Он продолжает звать питомца, зная, что пока она мяукает в ответ, значит, все еще есть шанс. Но голос питомца становится тише. Кип уже почти не слышит его.
– Все. Сдохла, – говорит мать, продолжая красить длинные ногти.
– Это ты не слышишь ее, – врет Кип. – Она мяукает. Просто очень тихо.
И он продолжает звать своего питомца. Даже когда приходит отец и достает мертвое тело кошки, Кип все еще зовет ее. Зовет, идя следом за отцом. Зовет, наблюдая, как отец роет могилу во дворе. Зовет, когда от питомца остается могильный холмик.
– Все мы когда-нибудь умираем, – снова говорит за ужином мать.
Кип лежит в кровати и долго не может заснуть. Перед глазами стоит могила, которую копает его отец. Большая могила. Так, чтобы в ней могла поместиться его мать. «А когда умрет отец?» – думает Кип. Он надеется, что к этому моменту будет достаточно взрослым, чтобы выкопать могилу самому. «А когда умру я? – слезы катятся по его щекам. – Кто будет копать могилу, когда не станет меня?» И ночь кажется бесконечно долгой. Беспокойная ночь в этой страшно короткой жизни. «Все мы когда-нибудь умираем».
Кип вздрогнул и посмотрел на ка-доби.
– Не бойся, – сказал ему Редлак. – Ты разбудил царицу жизни. И в благодарность за это она подарит тебе бессмертие.
– Бессмертие? – рыжая кошка, как наваждение, снова начала витать перед глазами Кипа.
Золотовласая женщина терпеливо ждала, протянув ему руку. Кип тяжело вздохнул. Жар из каминов казался настоящим. Вряд ли это была игра или розыгрыш.
– Я правда не сгорю, если войду в огонь? – спросил он женщину.
– Разве ты не хочешь стать бессмертным?
– Хочу, но…
– Не бойся, – Метане снова улыбнулась. – Мы сделаем это вместе. Ты и я.
И жар от каминов стал сильнее.
* * *
Новое чувство нравилось зверю. Хейзел бежала, и он ощущал, как страх в ней сменяется ненавистью, а затем отчаянием, агрессией и снова страхом. Эти чувства заполняли сознание зверя, принося покой и удовлетворенность. Как хороший ужин. Конечно, это была не свежая кровь и плоть, но и он уже не был тем монстром, к телу которого привык, поднявшись из бездны. Зверь ломал кости, разрывал мясо, но зверь не мог заглядывать в мысли. Хотя в мыслях иногда бывает намного опаснее, чем в действительности. Особенно в чужих мыслях. Зверь видел их так, как если бы они принадлежали ему. Чувства, воспоминания, мечты. Они становились частью него, а он становился их частью. Он бросал им вызов. А они принимали бой. Сильные, неуступчивые, вскормленные ненавистью и страхом хозяйки. Зверь победил их всех. Почти всех. Остались мечты и воспоминания о муже. Зверь узнал его. Старик, которому он так и не успел пустить кровь. Сильный, молодой… Зверь вызвал его на бой и победил на глазах у Хейзел. Победил, используя свое прежнее тело, хотя мог бы победить и в новом. Остался лишь Бити. Толстый, даже не толстый, а скорее упитанный, как поросенок, которых Хейзел подавала на обед в честь очередной победы своего мужа. Самец искал своего детеныша, и Хейзел искала его вместе с ним. Эти поиски сводили зверя с ума. Он не понимал их. Не знал, почему Хейзел – та Хейзел, которую он узнал из воспоминаний, – так дорожит этим. Но силы покидали ее. И зверь знал, что скоро она не сможет оберегать и эту часть воспоминаний и надежд. И когда это произойдет, он уничтожит их.
