— Вон там, в углу, — сказал он, — сумка с инструментами. В ней молоток. Можете взять.
Джонс нашел сумку, расстегнул ее, вынул молоток, и человек, глядя в сторону, захлопнул багажник.
— Когда сделаете свое дело, положите молоток возле заднего колеса машины.
— Благодарю вас, сэр. Извините, что потревожил.
— Не забудьте вытереть молоток.
Офицер поглядел на небо, презрительно фыркнул, засунул руки в карманы шинели и прошествовал к своему передвижному дому, оставив за собой в застывшем воздухе едва слышный запах одеколона.
Большая, ловкая, совсем обезумевшая кошка отчаянно билась за жизнь, и Джонс, которого одолевала тошнота, прескверно справился с ролью убийцы. Когда все было кончено, он вынул тело из капкана и забросил под куст. Потом пошел дальше вдоль живой изгороди разыскивать остальные капканы. Вглядываясь в заросли ежевики, стараясь не пропустить ни единого капкана, запрятанного среди сухих папоротников и опавших листьев, он увидел что-то блестящее, нагнулся и поднял серебряную зажигалку. Вернулся к фургону, швырнул капканы рядом со своим велосипедом и позвонил в дверь.
На пороге показался высокий офицер. Он поглядел поверх головы Джонса, потом, нахмурясь, взглянул ему в лицо. На сей раз он был в пижамных штанах, вокруг шеи — полотенце, обнаженные плечи и грудь заросли пучками рыжеватых седеющих волос.
— Ну-с?
— Это случайно не ваша, сэр? — Джонс протянул ему зажигалку.
Тот взял ее двумя пальцами, оглядел с одной стороны, с другой. Левую руку сунул под пояс штанов и почесал живот.
— А почему вы так думаете?
— Я подобрал ее вон там, у изгороди. На ней, кажется, какие-то инициалы.
— Представьте, вы не ошиблись. Благодарю. Я уже поставил на ней крест. На днях мы ушли, а дверь не заперли, и кто-то у нас побывал. — По его властному разбойничьему лицу вдруг скользнула хитренькая улыбочка.
— Что же вы нам не заявили, сэр?
Улыбки сразу как не бывало, офицер снова нахмурился.
— Давно убедился, что это пустая трата времени.
— В подобных делах мы все-таки рассчитываем на помощь населения, — сказал Джонс. — Если нам не сообщают о преступлении, мы мало что можем сделать. У нас ведь тогда связаны руки.
— Пожалуйста, не учите меня, констебль.
Джонс с трудом проглотил унижение. Ему был ненавистен этот тип, этот прирожденный повелитель, который, бесстыже почесывая брюхо и даже не удостоив его взглядом, с такой легкостью поставил его на место. Образцовый англичанин, из тех, под чью дудку пляшут все, кто им подвластен, стоит такому слово сказать — и ты превращаешься в ничто, такой и в мятой пижаме — важный барин, а люди вроде Джонса даже во фраке и белом галстуке ухитряются выглядеть деревенщиной; господа эти источают такое могущество, что, когда они останавливают машину, чтобы справиться о дороге, местные полисмены, хоть и терпеть их не могут, помимо воли вытягиваются и отдают им честь.
— Разрешите узнать, сэр, у вас и еще что-нибудь пропало?
— Кое-какие пустяки у жены.
— Не соблаговолите ли их перечислить, сэр?
— Нет, не соблаговолю. Чего ради вам беспокоиться, раз уж я сам не беспокоюсь.
— Вы мистер Стивенс, не так ли? — спросил Джонс.
— Майор Стивенс. И между прочим, член совета графства, о чем, я полагаю, вам полезно узнать.
— Как нам сообщили, тут появился браконьер, который беззаконно расставляет капканы, и предполагалось, что вы не откажетесь нам помочь.
— Кто же это высказал такое предположение?
— Боюсь, я не вправе вам ответить.
— Не вправе? Так вот: тот, кто это предположил, сильно ошибается.
— С тех пор как вы сюда приехали, сэр, вам не случалось видеть или слышать что-нибудь подозрительное?
— Нет, не случалось. Сделайте милость, констебль, избавьте меня от вашего общества.
— По моим сведениям, браконьерством занимается кто-то, кто живет в одном из фургонов на этом участке.
Майор снова устремил взор в небеса и сильнее нахмурился.
— Это что, допрос?
— Не более как обычное расследование, — ответил Джонс. — Насколько я мог заметить, в других фургонах никто еще не живет.
— Что вы хотите этим сказать?
— Предоставляю вам решить самому, сэр.
— Я вынужден просить вас удалиться, да поскорее.
Чуть поодаль от фургона, рядом с печью для сжигания мусора, стояло мусорное ведро; Джонс еще раньше заметил его и теперь подошел и приподнял крышку. Помимо пустых бутылок и консервных банок здесь было полно перьев.
— Я смотрю, у вас нынче к обеду фазан, сэр, — сказал Джонс.
— Вы нарушаете закон, констебль, — сказал майор.
— Я веду обычное расследование, как того требует мой долг, сэр.
— Но вы находитесь на моем участке, а я просил вас уйти. Я арендую участок в тридцать квадратных ярдов, на котором стоит этот фургон. Если я попросил вас покинуть мой участок, а вы все еще здесь, значит, вы нарушаете закон, который касается в том числе и полицейского.
— Раз вы так на это смотрите, сэр, больше нам сейчас говорить не о чем. Мне остается только пойти и доложить начальству.
Джонс направился к велосипеду, и тут майор окликнул его:
— Вы ведь из Кросс-Хэндса?
— Совершенно верно, сэр. Констебль Джонс.
— Прекрасно. Завтра я играю в гольф со старшим констеблем. Не премину сказать о вас словечко-другое.
— Воля ваша, сэр.
Отец Джонса был третьесортный спирит-медиум, и загробный мир в его видениях представал таким жалким, так походил на тупое, безрадостное существование богом забытой уэльской деревушки, что это надолго вселило в мальчика мучительный страх смерти и обесценило в его глазах необъяснимый дар отца. В нем росло отвращение к этой странной способности, которая вроде бы перешла к нему по наследству. Он замечал куда больше, чем ему хотелось, был жертвой изменчивых настроений и предчувствий. Для полисмена все это представляло серьезное неудобство.
Вот и сейчас: он ехал на велосипеде по ухабистой, размытой дождями дороге, что спускалась по южному склону Пен-Гофа, и, едва завидев «Новую мельницу», ощутил в себе нежеланный дар Джонса-старшего. Приземистая, уныло-серая, нескладная постройка эта, казалось, источала едкий дух несчастья и заражала им все окрест. Да здесь все фермы такие, пытался уверить себя Джонс. Здесь не меньше десятка ферм, на которых живут убого, нищенски, лишь тем, что удается взять у горы Пен-Гоф. Пять, шесть, десять поколений вырастали здесь в таких условиях, при которых истинная добродетель оказывалась непозволительной роскошью, а мелкие пороки, такие, как скаредность и толстокожесть, приходилось возводить в добродетели, именуемые бережливостью и стойкостью. Медиум malgré-soi[5]. Джонс ощущал в воздухе этих мест запах злосчастья и тщетности всех усилий, столь же явственный и неистребимый, как запах выгребной ямы. Подъезжая к «Новой мельнице», он старался не замечать взлетевшую сороку — предвестницу беды, и ворону на коньке крыши, и букет цветущего терновника, выставленный в одном из окошек нижнего этажа, словно бы для того, чтобы умилостивить злые силы.
Колеи стали глубже, и он снова слез с велосипеда и обошел пруд. В жидком иле под ветвями плакучей ивы, усыпанной желтыми пушистыми сережками, что-то привлекло его внимание. Из грязи всплыл раздувшийся труп кошки, и в придачу к запаху стоячей воды потянуло падалью.
Джонс вкатил велосипед во двор, стукнул разок в дверь, слегка побарабанил по ящику для писем и не успел еще отнять руку, как дверь отворилась, хотя шагов он перед тем не слышал, и на пороге показалась Кэти.
— Миссис Оуэн?
— Да. Заходите, пожалуйста.
Губы ее при этих словах сложились в подобие улыбки, но глаза из-под опухших, покрасневших век глядели отчужденно. На ней был халатик из плотной дешевой ткани. Волосы ее, неуложенные, впервые за много лет оставленные без ухода, напоминали выцветший нерасчесанный парик. Кажется, только вчера она стояла за прилавком в магазине «Маркс и Спенсер» и он покупал у нее шерстяные с нейлоном носки. Она изменилась до неузнаваемости — и далеко не к лучшему. Уподобилась здешним обитателям, в которых Пен-Гоф задавил душу живую. В предвоенные годы, до того как прекратился экспорт людей из Уэльса в Англию, стоявший на втором месте после экспорта угля, она уехала бы в Лондон и стала бы служанкой либо проституткой. И еще вопрос, жилось ли бы ей хуже, чем сейчас.
— Прошу прощения за беспокойство, миссис Оуэн, — сказал Джонс, — но нынче утром кто-то позвонил по автомату в бринаронский полицейский участок и сообщил, что на «Новой мельнице» что-то стряслось. Мы не очень-то верим таким звонкам, но все-таки должны наведаться, посмотреть, все ли у вас в порядке.
— Нет, у нас ничего не случилось, мистер Джонс. Вы ведь мистер Джонс, да? Но все равно, спасибо, что заехали.
