была обычная практика: назначать при отсутствии царя в Москве приближенных бояр для рассмотрения срочных дел. В 1630-х годах переписку с царем Михаилом Федоровичем о делах в Москве вели, как правило, бояре Федор Иванович Шереметев и князь Иван Андреевич Голицын. Назначение князя Ивана Борисовича Черкасского ведать дела в Москве в отсутствие царя хотя и оставалось почетным, но было очевидно вынужденным.
Царь Михаил Федорович испытывал явные трудности в управлении государством. Сказывался отложенный «эффект» поражения в Смоленской войне, последствия чрезвычайного напряжения ратных людей и финансов при сборе новой пятины. Несмотря на возобновление земских соборов, взаимоотношения царя и Земли совершенно расстроились. Служилых людей, видевших злоупотребления в приказах, не имевших возможности добиться суда и управы на «сильных людей», страдавших от крестьянских побегов в боярские вотчины, перестал удовлетворять обычный совет с представителями уездов на соборе. Показательным стал отказ от участия в выборах на земские соборы; местные дворяне и дети боярские стали воспринимать свое участие в соборах как еще одну обременительную службу, поэтому воеводам на местах приходилось «назначать» выборных. Гораздо эффективнее оказались коллективные челобитные дворян и детей боярских: находясь на службе в полках, они вырабатывали общие требования и посылали челобитчиков из полков в Москву, представляя свои требования на рассмотрение царя Михаила Федоровича.
Даже в этих челобитных уездного дворянства, пытавшегося повлиять на царя для устранения неустройств в суде и сыске крестьян, слышны одобрительные отзывы о службах князя Ивана Борисовича Черкасского. С весны 1641 года в столице стал назревать целый бунт, вызванный действиями кравчего князя Семена Андреевича Урусова. По словам автора продолжения «Нового летописца», этот царский приближенный «у себя на дворе муромца сына боярсково бил и медведем травил»[91]. В ответ служилые люди «ходили по Москве кругами», собираясь вместе, как казаки. После чего уездные дворяне «о крестьянех и о иных своих обидах учинили челобитье на бояр», добиваясь решения своих отложенных в приказах дел. Тогда и вспомнили службу князя Ивана Борисовича Черкасского двадцатилетней давности, «как де бояре… в полате сидели, и им о своих обидах и о всяких делех бити челом было незаборонно». И хотя Сыскной приказ «что на силных бьют челом у приказных дел» возобновили, во главе приказа был поставлен не князь Черкасский, а боярин Федор Иванович Шереметев, понемногу приходивший ему на смену в приказных делах.
23 июля 1641 года Боярская дума рассмотрела требования коллективных дворянских челобитных и удовлетворила большую их часть. К сожалению, нет возможности определить степень участия отдельных «ближних людей» царя Михаила Федоровича в принятии этих решений. Но их направленность на достижение согласия с требованиями уездного дворянства в какой-то мере может считаться признаком участия в делах князя Черкасского. Дума согласилась с необходимостью возвращения насильно захваченных крестьян, установила десятилетний срок сыска беглых людей, приняла меры для возвращения на службу всех уездных детей боярских, введя запрет на их «похолопление» (напомним, что первый самозванец, уездный сын боярский из Галича Григорий Отрепьев, служил именно холопом во дворе бояр Романовых). Возможно, готовилась и обычная в таких случаях раздача денежного жалованья, но в Приказе приказных дел этим снова занимался боярин Федор Иванович Шереметев, а не князь Черкасский…
Принятые меры позволили лишь ненадолго успокоить начавшиеся волнения. Зимой 1641/42 года, когда многие уездные дворяне приехали к Рождеству в столицу, в Москве пошли слухи «про бояр, что боярам от земли быть побитыми». Нижегородский сын боярский Прохор Колбецкий, передавая домой новости, написал в своей «грамотке», что в Москве «сметенье стало великое» (из розыска об этом письме и известны детали происходившего)[92]. Разрешилось всё проведением знаменитого Земского собора по поводу Азова. Указ 3 января 1642 года о проведении собора был принят по докладу Боярской думы. На соборных заседаниях предполагалось «поговорить» с выборными «лутчими людьми» и расспросить, «что их мысль об Азове». Собор созвали срочно, поэтому представительство на нем, скорее всего, обеспечили по принципу «мобилизации» представителей уездов, находившихся в это время в Москве.
Главный вопрос собора — «держать ли Азов и кем держать» — был дипломатически предрешен, потому что сил для противостояния с турецким султаном, недавно победившим союзников Московского государства в Персии и угрожавшим походом на Азов и далее в земли Русского государства, не было. Как бы ни был велик подвиг донских казаков, на несколько лет удержавших и отстоявших от осады крымских и турецких сил стратегическую крепость в самом устье Дона, слишком велики были дальнейшие издержки. И опять можно только задаваться вопросом: кому из «ближних людей» царя Михаила Федоровича пришла в голову идея «погасить» начинавшийся протест и «смятенье» в Москве, организовав Земский собор? Воспользовавшись предоставленной возможностью, участники собора высказались по поводу сложившегося к этому времени «образа власти». Да так ярко, что это, пожалуй, единственные в истории образцы политического красноречия в русском «парламенте» XVII века (конечно, при большой условности этого термина для характеристики земских соборов). Но если одни выборные представители прямо обличали на соборе злоупотребления «бояр и ближних людей», их безмерные пожалования поместьями и вотчинами, «мздоимство» дьяков и подьячих, то другие, напротив, заранее соглашались со всеми решениями Думы, говоря о боярах, как о «вечных наших господах промышленниках»[93]. К таким боярам, пользовавшимся всеобщим уважением, можно было отнести и князя Ивана Борисовича Черкасского.
«Азовский» собор и разрешение русско-турецких споров пришлись на последние месяцы жизни боярина князя Черкасского. Его еще продолжали считать главным человеком в окружении царя Михаила Федоровича, через которого можно добиться правды. 18 марта 1642 года иноземец Данила Рябицкий, сидевший в Разбойном приказе, объявил за собою «государево великое верхнее дело», но ставил условием рассказать о нем только самому боярину князю Ивану Борисовичу Черкасскому. Дело об умысле на «порчу» царицы Евдокии Лукьяновны в итоге было поручено рассмотреть другому боярину, «потому што боярин князь Иван Борисович Черкаской болен»[94].
3 апреля 1642 года первый боярин и «ближний человек» царя Михаила Федоровича умер. Руководство в Думе и во всех других приказах перешло к боярину Федору Ивановичу Шереметеву. Он и ранее, еще в 1638 году, заменил князя Черкасского в Стрелецком и Иноземском приказах[95]. Но боярин Шереметев был откровенно стар и заслужил совсем другие отзывы о своем управлении приказами. Подчеркивая контраст первого и второго по счету «премьер-министров» во времена правления Михаила Федоровича, автор продолжения «Нового летописца» написал о смерти князя Черкасского так: «В 150-м году преставися боярин князь
