— Одобряешь? — спросил Чопак.
— Очень. Более того, восхищаюсь. Поступок не мальчика, но мужа.
— Отец благословил.
— Он в Одессе? — задала вопрос Людмила.
— Нет. Все мои уехали в Ташкент. Зато я — чапаевец. Смешно, да?
— Ничего смешного. Считай, отныне мы с тобой — однополчане. Вот тебе моя рука, доктор Боря, — она протянула ему исхудавшую ладонь.
Прижимая ее руку к груди, молодой хирург осторожно поцеловал Людмилу в губы. Поцелуй получился долгим. Она не уклонилась от этой ласки. Хотя бы из чувства благодарности. Хотя бы потому, что одессит, пылкий и привязчивый, сделал правильный выбор и многим ее боевым товарищам теперь поможет в трудную минуту своим талантом врачевателя.
Какие радужные, ослепительные надежды зародились в сердце Бориса!
Ведь впереди у него десять дней для разговоров с возлюбленной. Он намеревался постепенно выяснить многие подробности раннего и, судя по ее словам, крайне неудачного брака, расспросить о ребенке, которого она очень любила, о муже, видимо, доставившем ей немало огорчений. Молодой хирург не сомневался, что провел операцию хорошо. Рана, стянутая аккуратным швом, зарастет и пышной прическе Людмилы Михайловны отнюдь не помешает. Студентка Киевского университета станет, как прежде, милой и улыбчивой, признает его своим ангелом-хранителем и после войны он с ней счастливо заживет в супружестве.
Не знал Борис Чопак страшную военную тайну, которую командование Одесского оборонительного района сберегало, как зеницу ока.
Две недели назад, то есть 1 октября 1941 года, вице-адмирал Левченко и начальник оперативного отдела штаба Черноморского флота капитан второго ранга Жуковский доставили в Одессу секретную директиву Ставки, подписанную Сталиным: «Храбро и честно выполнившим свою задачу бойцам и командирам Одесского оборонительного района в кратчайший срок эвакуироваться на Крымский полуостров…»
Советские генералы разработали план, по которому покидать легендарный город воинские соединения Приморской армии должны были все одновременно, совершив скорый марш-бросок от своих позиций в пригородах Одессы прямо на корабли Черноморского флота, стоявшие у причалов морского порта. Час «икс» наступал в ночь с 15 на 16 октября. Подготовка к этой операции велась скрытно. Противника старались дезинформировать, жителям города и воинам, защищавшим его, ничего не сообщали.
Предполагалось короткое морское путешествие на ста двадцати военных и гражданских кораблях и судах с четырьмя сотнями орудий разного калибра, с тридцатью танками и бронемашинами, в придачу к ним — 1158 армейских грузовиков, 163 трактора и 3625 лошадей, сотни тонн боеприпасов. В Крым попала бы 35-тысячная Приморская армия, имеющая отличный опыт столкновений с фашистскими захватчиками. Только следовало предусмотреть множество деталей, разработать способы взаимодействия между военно-морскими, сухопутными и военновоздушными силами, добиться точного исполнения всех пунктов этого непростого, но почти идеального плана всеми его участниками…
Теплая, хрустальная черноморская осень вдруг кончилась.
Еще 14 октября на голубом небе ярко сияло солнце и согревало своими лучами степные пространства вокруг Одессы. Однако с утра 15 октября подул холодный северный ветер. Горизонт заволокли низкие свинцово-серые тучи. В полдень первые капли дождя упали на клумбы и дорожки уютного сквера, окружавшего здание сельской школы. Медсанбат № 47 удобно расположился в ее помещениях, и это было настоящей удачей. Гораздо чаще армейские медицинские учреждения развертывали либо в поле, либо в лесу в больших брезентовых палатках, число которых, как правило, не превышало четырнадцати штук. В них, и сортировали раненых, и оперировали, и — по возможности — долечивали.
Тяжелых больных с ампутациями, ожогами и переломами вчера отправили в морской порт для эвакуации на Большую землю. Людмила никуда уезжать не собиралась. Рана у нее болела, но вообще она чувствовала себя гораздо лучше и потому попросила разрешения погулять в сквере. Ей дали шинель и пилотку. Павличенко водрузила ее на забинтованную голову, надела шинель в рукава и вышла из медсанбата.
Как хорошо, что война сюда еще не добралась!
Конечно, она напоминала о себе, но лишь отдаленной канонадой, гремевшей где-то на западе и юго-западе. Судя но мощному рокоту, огонь вели наши береговые батареи и дальнобойные орудия кораблей Черноморского флота. Иногда в этот хор вступали пушки калибром поменьше — с двух бронепоездов, которые обстреливали позиции румын, подойдя к ним на близкое расстояние.
Под ногами у Люды шуршали опавшие листья. Кусты шиповника и кизила растеряли их совсем недавно, и теперь сиротливо протягивали к небу тонкие черные ветви. Можжевельник стоял зеленой стеной, не страшась ни ветра, ни дождя. На клумбах, где росли гладиолусы, тюльпаны и розы, темнела коричневая земля. Тот, кто ухаживал за этим сквером, вскопал ее день или два назад. Людмила, подобрав скрученный сухой багряно-желтый лист, попыталась расправить его пальцами. Лист не поддавался. Жизнь его кончилась. Тление и распад остались ему в удел.
Через распахнутые ворота в сквер заехала генеральская легковая машина, выкрашенная в защитный цвет, и двинулась к школе. На такой обычно ездил генерал-майор Петров, и сержант Павличенко, бросив лист на землю, встала по стойке «смирно», приложила руку к пилотке. «Эмка» остановилась. Из нее действительно вышел командующий Приморской армией Иван Ефимович Петров и окликнул снайпера:
— Людмила, ты что тут делаешь?
— Нахожусь на излечении, товарищ генерал-майор.
— Ранена в голову? — Петров подошел к ней ближе.
— Так точно, товарищ генерал-майор.
— Давно?
— Никак нет. Тринадцатого октября, на позициях первого батальона у Татарки. Отражали атаку румынской пехоты, и вот осколок мины…
— Почему каску не носишь, дочка? — строго спросил генерал-майор.
— Это случайно вышло, Иван Ефимович.
— Лечат хорошо? — поинтересовался Петров.
— Превосходно! — радостно доложила она.
— А теперь собирайся, Люда. Плывем в Севастополь. На кораблях.
— Но как же любимая, родная нам всем Одесса, Иван Ефимович? — с болью и горечью произнесла она, шагнув к командующему. — Неужели отдадим город фашистам на разграбление и поругание?
— Таков приказ Ставки, Людмила, — утешая снайпера, Петров по-отечески коснулся рукой ее плеча. — Ты же понимаешь, долг солдата — всегда точно исполнять приказы… Мой приказ тебе: не унывать, верить в победу, сражаться храбро. Кстати говоря, сколько врагов на твоем счету?
— Сто восемьдесят семь.
— Да ты просто молодец! — воскликнул генерал-майор с искренним восхищением. — Отлично стреляешь…
— Так ведь густыми цепями в атаку идут, идиоты, — решила объяснить свой успех Люда. — Даже промазать по ним трудно.
Сильно устал за последнее время генерал-майор Петров. Целыми днями, а то и ночами ездил он по городу, по боевым позициям вверенной ему Приморской армии, проверяя готовность воинских частей к скорой и скрытой эвакуации. Однако тут не выдержал и рассмеялся. Весело блеснули его серые глаза за стеклами пенсне, лицо на минуту утратило выражение суровости. Шутка сержанта Павличенко была какой-то очень жизнеутверждающей. С такими подчиненными и через море плыть можно без малейшего страха или сомнения…
После заката солнца 15 октября 1941 года полки и батареи трех стрелковых дивизий: 25-й, 95-й, 421-й — и одной кавалерийской стали покидать свои огневые рубежи, при полной тишине собираться в колонны и уходить через город к морскому порту. Для того чтобы в темноте они не заблудились, не ошиблись на поворотах улиц и на перекрестках, там нанесли разметку толченой известью и мелом. Арьергардные батальоны оставались в окопах еще два часа и вели по врагу отвлекающий огонь из автоматов, пулеметов и минометов, а потом тоже отступили. Их место на передовой заняли команды разведчиков и местные партизаны, которые имитировали жизнь пехоты в поле: жгли костры, изредка стреляли, передвигались по ходам сообщения. Румыны и немцы не предпринимали никаких попыток атаковать и перейти линию фронта.
Медсанбат № 47, погрузившись на автомашины, двигался в колонне своей Чапаевской дивизии сразу за саперным батальоном. Дорога, изрядно разбитая, не позволяла развивать большую скорость. Но все-таки пригороды Одессы они проехали за час. В самом городе движение замедлилось еще больше. Улицы были забиты брошенными армейскими грузовиками, обозными повозками с разным военным имуществом. Особенно большой затор образовался у главных ворот морского порта — Таможенных, выходивших на Таможенную же площадь.
Люда не была в Одессе полтора месяца. Сейчас, сидя в кузове санитарной «полуторки», с малой скоростью едущей по мостовой, она оглядывалась и старалась надолго запомнить город, за который воевала 73 дня. Осенние сумерки окутывали его улицы, площади, парки и бульвары. Но разрушения, причиненные вражеской авиацией и артиллерией, все-таки бросались в глаза, особенно — в центре. Многие здания лишились крыш, вторых и третьих этажей. Черными провалами вместо окон они печально смотрели на своих защитников, ныне уходящих прочь.
