ощущение, что без этой работы мне ни жить, ни спать, ни есть, ни пить. Что это мой подвиг на войне.
А пять дней пришли к концу, с делами я не управился, нужно было уезжать, а оторваться от работы я уже не мог, тем более что предприняты были всевозможные шаги к тому, чтобы изменить приказ… Нужно было время, время. Ничего нельзя было ускорить. Для времени я дал согласие читать на военной комиссии. Вечер прошел блестяще. Успеха глав «Теркина» – в значительной степени известных тебе – я даже испугался.
Прилагаю куцый отчетик из «Вечерки». Он не передает и 20-й доли того, что говорилось на вечере. Но нет добра без худа. С часу на час должна прийти за мной машина, и тут звонят отовсюду, начинается ажиотаж вокруг поэмы (ненаписанной!). «Известия» предлагают немедленно начать печатание («там продолжите»). «Правда» грозится, что не возьмет на работу (дело в том, что «Правде» подсказали, чтоб она просила откомандировать меня к ней), если не ей первой поэма. И нервы мои не выдерживают. Я чувствую, что много какого-то постороннего шума, а толку нет, и начинаю ждать машины из «Красноармейской правды», хоть и знаю, что работать там мне не дадут. И никто не думает о тебе, о твоей судьбе, об интересах дела, а только о сенсации, о своем маленьком удовольствии напечатать первым эту штуку, которая на безрыбье показалась людям бог весть чем…
29. VI А.Т. – М.И. Москва – Чистополь (телеграмма)
Отправляюсь место назначения Пиши московский адрес Целую всех
8. VII А.Т. – М.И. Москва – Чистополь (письмо первое)
…Я до 1 августа вырвался для работы. Кому и чему обязан этим – не знаю еще, но что не милосердию моего шефа – в этом убежден… Я опять за моим столом, а это все для меня, особенно теперь, когда я увлечен и захвачен этой работой – поэмой.
…Жалко дней, идущих без толку, в ведомственной бессмысленной петрушке. Дни, проведенные «на месте», – тяжкий сон. Давно уж я не испытывал такого состояния. Но об этом лучше на словах рассказать после, а может быть, и вовсе не нужно. За эти дни я там не написал ни строчки, лишь опубликовал «Балладу об отречении». Она там очень как будто понравилась и начальнику ПУ, что, м.б., и послужило причиной того подарка, которым я пользуюсь сейчас, т. е. отпуск до 1 августа. Правда, это не отпуск, а «командировка», правда, начальство будет меня часто «контролировать»… и даже может вдруг «отозвать».
8. VII А.Т. – М.И. Москва – Чистополь (письмо второе, с оказией)
…Итак, я в Москве до 1 августа. Это командировка «для выполнения спец. задания», иными словами, – для работы над поэмой. Как и почему все это получилось… не знаю сам…
«Командировка» может быть вдруг прервана, меня могут «отозвать», но это только возможность, а пока что я работаю. И это для меня сейчас главное.
…Тут не поймешь, чего желать, чего не желать в личном плане. Меня прогнали с Юго-Западного, я очень мучился этим, а может быть, меня уже не было бы в живых, как нет уже многих наших товарищей. Немец рвется к Воронежу. И еще одна вещь, которая склоняет к некоему житейскому фатализму. Назначение в «Красноармейку» было для меня несчастьем. Но именно в поезде этой редакции, лежа на нижней полке писательского купе, я вдруг решил возвратиться к «Теркину», а сейчас эта работа мне представляется моим подвигом (в случае успеха) на этой войне. Мне сейчас понятно мое тяжелое настроение всех этих месяцев. Это было сознание того, что я делаю не то, не главное, не то, что должен делать именно я. А сейчас у меня именно это чувство. Я пишу, как я хочу, и знаю, что без всякой дидактики штука эта будет очень нужна и полезна. И люди, услыхавшие первые ее отрывки (по существу, прошлогодние, лишь обновленные сейчас), все почувствовали что-то и все кругом хотят этой книги. Чтоб тебе немного дать представление об этой работе – вот тебе черновик вступления, в котором ты найдешь много знакомых тебе строк, но, может быть, почувствуешь, что все это звучит по-иному, чем звучало раньше.
15. VII А.Т. – М.И. Москва – Чистополь (с оказией)
…Завтра-послезавтра закончу еще одну новую главу (II). Всего на этот срок я планирую две-три главы, что сразу составит нечто вроде первой части, что уже можно будет печатать. Немного нервирует меня потеря одной из тетрадок записей. Вел их, помнится, в Остафьеве и Ильинском. Тетрадочка черненькая, не толстая, по клеткам… вернее всего, она осталась в Грязях, где я оставил все бумаги на столе и в столе своей комнаты. Если что-нибудь вспомнишь по этому делу, – хорошо, а не вспомнишь – не ломай зря голову, бог с ней. Одно ясно, что тетрадки нет, а, оказывается, она – мой клад. То строчка какая, то эпизод, то мысль. А в стихах что-либо доброе получается только от многого хождения по одному месту. Я уже знаю себя – мне не вредит чтение набросков, полезно возвращение к одному и тому же по нескольку раз и т. д. Поэма нужна до зарезу. Все происходящее обязывает напрячь все силы, делать свой «подвиг».
Повесть Гроссмана вызвала у Ортенберга восторг, он его расцеловал и т. п. Но уже начались всяческие затруднения. Без затруднений дело проходит лишь у современных Кукольников, у которых все гладко, приятно и даже имеет вид смелости и дерзости. Обратила ль ты внимание на первую авторскую ремарку в пьесе «Русские люди». «На переднем плане – русская печь, дальше киот с иконами». Как легко было бы продолжить: «Русская баба печет русские блины, а русский человек ест их, запивая русской водкой и матерится по-русски». Когда сущность заменяют названием, когда продают то, что не их собственность и не стоит труда, тогда такое и получается… Чаще всего вспоминаю слова Блока: «У поэта должна быть судьба, а не карьера». Чем более по-серьезному думаешь о своей работе, о ее сладости для себя и правомочности в общем смысле, тем яснее и яснее чувствуешь, что это не имеет ничего общего со сладостью земного, а тем более официального успеха. И он у меня был ровно настолько, <насколько> я еще пахал, на какую глубину ставил плуг. Пропорция обратная. Не почти все это за пессимизм, это не только оптимизм, но и гордыня.
…За последнее время погибло очень много наших. Правда, в большинстве это люди не из обоймы славы, но разве это их привилегия – погибать на
