В ослеплении своей злобой и мелочностью человек характеризует мою работу так, что, мол, «работал мало и плохо, не нашел своего места, принес мало пользы». Или: «был высокомерен и груб». Все это только противно, стыдно этим заниматься в такое время, но не страшно по существу. Суд, вернее следствие, идет, как говорится, а я тем часом работаю… Сейчас ближайшим делом мне нужно переработать «Легенду» (между прочим, придется ее назвать «Балладой о Москве», так как заглавие «Легенда» всерьез вредит ей в глазах редакторов. «Почему “легенда”? Разве наша действительность не ярка сама по себе?» и т. п.).
Начальнику отдела печати ПУРККА
бригадному комиссару А. Баеву.
По существу положений, изложенных в характеристике моей работы в газете ЮЗФ «Красная Армия» имею сообщить следующее.
В характеристике сказано, что я мало писал, не нашел места в газете, принес мало пользы. Эти утверждения не соответствуют действительности. По количеству написанного за десять месяцев я уступаю одному лишь Б. Палийчуку, который вел ежедневный фельетон в газете и не отрывался от работы для поездок на фронт. Что касается вопроса о качестве, то я могу лишь просить Вас сопоставить мои стихи («Слово ненависти», «Письмо братьям», «Отец и сын», «Рассказ танкиста», «Бойцу Южного фронта» и многие другие) со стихами других поэтов, работавших одновременно со мной в газете; мои очерки о героях Отечественной войны («Саид Ибрагимов», «Петр Петров», «Надя Кутаева» и др.) с очерками очеркистов, работавших там же; мои фельетоны («Дело было спозаранку», «Как дед Данила немцам русскую баню устроил», «Данилин счет», «Сморчки» и др.) с фельетонами других товарищей, писавших в отделе «Прямой наводкой» и в сатирическом приложении «Громилка», – достаточно сделать это сопоставление, чтобы убедиться, что оно, во всяком случае, неопасно для меня. Не знаю, что понимать под словами: «Не нашел места в газете», но считаю, что я, поэт по специальности, писавший не только стихи, но и очерки, материал для которых собирал на фронте в частях, и фельетоны, и мелочи, в то время, как, например, т. Мих. Розенфельд писал только очерки, т. Б. Палийчук – только стихи, – я не был без места в этой газете.
Сколько я «принес пользы» – не мне судить, но если мне не раз приходилось в частях видеть людей, заучивавших стихи мои (как и других поэтов) наизусть, посылавших их в виде вырезок в письмах к родным, и если, при всей моей оторванности от центральной печати, стихи мои попадали на страницы «Правды» («Отец и сын», «Рассказ танкиста», «Посылка» и др.), «Известий» («Слово ненависти», «Мать», «Хозяйка», «Бойцу-земляку» и др.), «Комсомольской правды» (стихи из цикла «Дед Данила – партизан» и др.), вошли во многие военные сборники, изданные в Москве, в репертуар чтецов, в частности по радио, выходят отдельными книжками (Воениздат, «Советский писатель»), то я думаю, что этими же фактами можно было бы мотивировать и такую оценку, как, скажем, «принес пользы немало», поскольку мы признаем пользу стихов в деле борьбы с немецкими захватчиками.
Я уже не говорю о том, что итогом моей десятимесячной работы на ЮЗФ будет книга «Баллады Отечественной войны», которую готовлю к 25-летию Октябрьской революции.
1. Характеристика утверждает, что я был «высокомерен», «груб», занимался выпивками, что и послужило темой двукратного обсуждения моих грехов в партийной организации. Утверждаю, и это легко проверить, что обсуждали мой вопрос один раз на партийном бюро. Обвинялся я (в заявлении писателя С. Голованивского) в великодержавном шовинизме и антисемитизме. Партийное бюро единогласно признало эти обвинения вздорными и реабилитировало меня. На партбюро присутствовал бригадный комиссар Федоров, работающий ныне в ПУРККА. Лично занимался этой историей и дивизионный комиссар Гришаев.
Может быть, характеристика имеет в виду те случаи, когда на партсобраниях я вступал в пререкания с бывшим редактором газеты Мышанским, человеком невежественным до крайности, и мне, под его давлением, записывали кое-что в протокол, – этого я не отрицаю.
О высокомерии моем в редакции говорили лишь мои товарищи-литераторы, с которыми я и до войны не был дружен (Безыменский, Долматовский). Работники же газеты, такие люди, как В. Шамша, А. Гончаров, Гончарук, Поляков, Филь и др., никогда, ни в редакции, ни в совместных поездках на фронт, не говорили о моем «высокомерии» и относились ко мне дружески, с уважением, постоянно обращались ко мне за консультацией, очень часто показывали мне свои материалы до сдачи в печать, хотя я и не был ни начальником отдела, ни редактором газеты.
Относительно выпивки скажу без лицемерия: да, я выпивал, но не во вред работе и не в урон достоинству советского писателя и комиссара Красной Армии. А кто не выпивал в нашей редакции? Выпивали все, когда было что. Во всяком случае, когда вопрос о выпивке стоял однажды за все это время на повестке дня парторганизации, то речь шла не обо мне.
2. Содержится в характеристике и такое неопределенное обвинение, что я «не проявлял стремления больше бывать в частях фронта». Сколько бы я ни ездил в действующие части – больше одних товарищей и меньше других, это всегда происходило по моим настояниям перед редактором и его заместителем, которые хотели, чтоб я больше сидел в редакции и писал юморески для отдела «Прямой наводкой». И в поездках моих я добирался именно в части, о чем можно судить хотя бы по моим материалам, которые печатались в газете (очерки о героях, стихи, посвященные конкретным героям).
В заключение могу еще сказать, что мне непонятно, почему человека, работа и поведение которого охарактеризованы так резко, не откомандировали давным-давно с фронта. Наоборот, когда зимой пришла телеграмма тов. Мехлиса о переброске меня на Калининский фронт в новую газету, то и редакция, и Политуправление ЮЗФ ходатайствовали перед начальником ПУРККА об оставлении меня в газете «Красная Армия» и добились этого, хотя я лично заявил, что мне все равно и работать я готов где угодно.
И еще один момент. Я знал, и об этом говорила вся редакция, что я в числе нескольких товарищей был представлен к награде. Не то удивительно, что представление это осталось без последствий в связи с моим внезапным откомандированием, а то, что представляли к награде человека, который «мало писал», был «высокомерен и груб», «не проявлял стремления больше бывать на фронте» и т. д.
Откомандирован же я был после того, как в объяснении с т. Троскуновым по поводу перечисления меня, без моего ведома, в штат польской газеты я высказал протест против этого, основываясь на том, что армейский комиссар предписал мне работать и состоять в штате именно редакции «Красной Армии». Вначале т. Троскунов уговаривал меня, доказывал, что это
