До последнего времени считалось, что математика — совершеннейшая из наук. Ей даже удается выразить отношения между предметами… Но какой науке под силу выразить формулой отношения между людьми? Что такое история человека, если не приближение? Достаточно допустить ошибку, пойти в ложном направлении, и все пропало. Все вычисление окажется неверным. Тому примером Режис. Представим себе Режиса как величину, помноженную на другие величины — рассказы и комментарии о жизни и творчестве Лаланда, предложенные его учениками и последователями со всеми ошибками, вольными и невольными, допущенными с определенной целью или проистекающими от избытка воображения, из любви к красивым легендам… Умножим такого Режиса и получим в результате необъятную фальсификацию, которая и есть История всех нас вкупе.
Плохо освещенный, мрачный зал Садоводства был набит битком. Публика почему-то походила на неимущих в туманный день. Мадлена, в плаще и платочке, завязанном под подбородком, села в глубине зала, и ее никто не заметил. На эстраде, за столом, их было шестеро или семеро. Только мужчины. Тот, что сидел крайним слева, был, пожалуй, хорош собой. Стул его не поместился за столом, и он сидел в профиль, под прямым углом. Остальных за столом она не разглядела, увидела только черную оправу чьих-то очков, голову и лицо — круглое, как стекла очков, а рядом с очками — Бернара, далекого Бернара, расплывчатого и совсем не похожего на того, которого она знала раньше.
— Дамы и господа…
В зале сидели старики, даже не старики, а старцы, зеленая молодежь и молодежь постарше. Солидные мужчины и студенты, девушки с тетрадками, будто они явились на лекцию. Две или три элегантные дамы, затерявшиеся в этом туманном сером зале. В первых рядах — ученые мужи, мудрые старцы. Позади — юноши с кольцом бородки, с голой шеей, в расстегнутом воротничке. Хорошеньких девушек было очень мало. Бедный Режис!
— …Творчество Режиса Лаланда ставит перед нами столько проблем, дает столько животрепещущих ответов, что бесспорно занимает в наших умах и сердцах господствующее место. «Режис Лаланд как историк и романизированная наука» — этой теме посвящено наше сегодняшнее собрание. Мы попытаемся рассудить историков и романистов, которые, каждый со своей стороны, отстаивают свои права на творчество Лаланда.
Мадлена предпочитала эту тему спорам о поисках бога в творчестве Режиса Лаланда. Возможно, Бернар все-таки посчитался с ее мнением?
— …Исторические личности в произведениях Лаланда написаны столь выпукло, что не умещаются в рамках исторических событий и начинают жить самостоятельной жизнью. Так например, в его знаменитой книге об Екатерине Великой история любви нарисована с такой силой, что читатель забывает и об описываемой эпохе и об исторических событиях. Вспомните сцену, когда Понятовский узнает, что Екатерина его больше не любит… Разве это король, разве это императрица, действующие в силу государственных соображений?.. Разве в этом дело! Вот почему романисты хотели присвоить Лаланда себе. На что историки возражают: историческая точность передачи взаимоотношений между многострадальной Польшей и Россией времен Екатерины II позволяет летописцам считать Режиса Лаланда великим историком, хотя бы за смелость его гипотез.
Мадлена увидела себя в гамаке, услышала собственную импровизацию о Понятовском и Екатерине II. Но человек в очках говорил так убежденно, что ей подумалось, уж не нашло ли на нее тогда в гамаке наитие свыше. Режис затем обработал ее фантазии, поставил даты, добавил детали, касающиеся места действия, одежды, упомянул имена лиц второстепенных, рассказал о положении Польши. Судьба страны, зависящая от любовных похождений императрицы, вписывалась в рассказ с какой-то чудовищной и, возможно, даже с ошибочной логикой.
Она перестала слушать; впрочем, оратор не долго злоупотреблял вниманием зала и тут же дал слово желающим из публики. Мадлена пришла в себя, увидела эту публику, которую, очевидно, мало интересовал вопрос «историк или романист», и, как только человек в очках кончил вступительное слово, дискуссия тут же перешла к вопросу о вере и политике… Присутствие бога в произведениях Режиса Лаланда, фашизм или коммунизм… Был ли Лаланд левым, «прогрессистом» или… Какой-то мальчик в красном галстуке заговорил о «времени Лаланда»…
— Концепция времени играет огромную роль в модификации романа вообще, но особенно убедительно показано это в произведениях Лаланда, именно потому, что он историк… Я говорю не о ручном домашнем времени, что отсчитывают нам стенные часы, которые накапливают секунды и превращают их в века, я говорю о новом течении времени, начавшемся, когда мы шагнули от наших обычных, постижимых, человеческих часов и минут к непостижимому времени в масштабах космоса. Отблески новых научных теорий неотступно волнуют нас, и мы обнаруживаем их у Лаланда, например, в отсутствии времени. Flash-back или flash-forward[6] — детская забава, к которой Лаланд никогда не прибегает. Для него неважно сообщить, что данный факт имеет место, имел место, будет иметь место, ему важно, чтобы читатель не отводил глаз от зеркала, в котором ничто не отражается, пока читатель в него не смотрит. Ничего — до взгляда, ничего — после. Он видит лишь то, что существует одновременно с его взглядом, наличную, а не воображаемую — как прошлое или будущее — реальность, нечто осязаемое, материальное, некую данность. Новая сверхреальность романа с перманентным настоящим… Если через несколько тысячелетий эйнштейновское время станет временем человеческим, если человек, запущенный в пространство, превзойдет световой барьер и будет жить в иных, чем мы, измерениях, — как сложится тогда его судьба? Наши три времени: прошлое, настоящее, будущее, — умножатся ли они и грамматически, и реально?..
Зал перестал слушать… Человек в очках прервал оратора, извинился: надо соблюдать регламент… «Прошу, — проговорил он, обращаясь к следующему оратору, — ваша очередь…»
— «С рождением каждого человека возникает время, которое становится его временем», как сказал Эрнст Юнгер…
— Долой! — крикнул кто-то из глубины зала. — Не смейте протаскивать нацизм!
Начался шум… Человек в очках отчаянно зазвонил в колокольчик и крикнул в публику:
— Прошу вас… Вы здесь не на митинге в зале Мютюалите.
— Да что вы, а я думал, что мы там… — ответил из глубины зала под общий смех чей-то голос.
— «С рождением каждого человека возникает время, которое становится его временем», — невозмутимо повторил оратор… — Юнгер требует, в противоположность Лаланду, чтобы весь земной шар находился в одних руках…
Мадлена сразу же потеряла нить рассуждений… Итак, Режис не хотел, чтобы земной шар был в одних руках?.. Пришлось прервать и этого оратора; а третий уже цитировал Бергсона:
— «…реальное время, играющее первенствующую роль в любой философской системе, ускользает от математики», однако Лаланд в своей работе «Во тьме времен», говоря о математике, видит в ней единственное спасение!.. История как наука, философия истории… Любопытно отметить, что сплошь и рядом вы обнаруживаете у философов ссылки на поэтов, на их главенство даже в чисто философской области… Время у Лаланда — это время поэтическое, необъяснимое, чувственное…
— Долой философов! Да здравствует поэзия!
Человек в очках размахивал колокольчиком. Юноша в красном галстуке, тот, что говорил о «времени Лаланда», потихоньку протиснулся к дверям, Мадлене почему-то стало его жалко… Рядом с ней молоденькая девушка судорожно записывала выступления ораторов. Мадлена перестала слушать, она думала о Режисе, о всей этой безумной истории.
— …заметьте, — говорила дама неопределенного возраста, такая низенькая, что, хотя она стояла, казалось, будто она сидит, — как слово «бог» учащается в произведениях Лаланда под конец его жизни… Поэтому совершенно естественно, что он скончался, приобщившись святых тайн, в мире с самим собой и со всем светом…
Дама продолжала разглагольствовать. А Бернар хоть бы бровью повел!
Мадлена подняла руку. «Мадемуазель, вам слово!» — сказали ей с эстрады, когда ораторша закончила свою речь.
— Я хорошо знала Режиса Лаланда, — начала Мадлена, — он произносил слово «бог», как и мы все… Бог — это же общее место… Боже мой… слава богу… боже упаси… Если бы для Режиса Лаланда существовал бог, он положился бы во всем на него и жил бы безмятежно. Но он всегда отвергал это слишком легкое решение проблемы. Не надо считать, сколько раз у него встречается слово «бог»… Больше всего его занимал вопрос о том, как отнять у смерти жало ее, и не у бога он искал ответа. Он пытался создать себе мир без событий, заключить таким образом время в скобки… создать ту пустоту, в которой можно жить, не измеряя ни времени, ни пространства. Для верующего таких проблем не существует. С другой стороны, я точно знаю, что, умирая, Режис Лаланд не просил вызвать священника, не причастился… А мир его души… это уж касается только его одного.
