Мадлена бросилась на стоявший в столовой узкий диван, обтянутый грубой шершавой материей, которая царапала ей ноги еще в ту пору, когда она ходила в носочках.
— Он до сих пор играет со мной разные шутки, крестная. С тех пор как он умер, нет мне жизни…
— Да, похоже, что так… Ты просто дурочка, Мадлена. Пойду разогрею суп.
Крестная ретировалась на кухню. Мадлена, лежа на диване, чувствовала себя странно усталой, ужасно усталой. Сумерки наполнили столовую своей дымкой, которая все сгущалась, уплотнялась, чернела… Крестная задержалась на кухне… А когда она вернулась из клиники, Мадлена уже ждала ее и сразу обрушилась на нее снова: Режис и «Черная Серия», — хотя крестная не успела еще ни помыться, ни переодеться. Теперь Мадлена слушала, как она возится, как льется вода, шаги в кухне.
И вдруг неопровержимо, беспощадно шаги крестной стали шагами времени. С тех пор как Мадлена жила здесь ребенком, девушкой… Она столько металась с тех пор, носилась из стороны в сторону, шла рука об руку с Режисом, взбиралась на вершины, прозябала среди обоев мадам Верт, петляла, шла по прямой и зигзагами, но ей так и не удалось оторваться от времени, сбить со следа этого сыщика, который следовал за ней по пятам, не отставая ни на шаг… Вот он, за спиной! Сейчас схватит за шиворот!
— Ты меня звала? — крикнула из кухни крестная.
— Нет, я ничего не говорила… не спеши.
Крестная принесла миску с супом. Обе ели в молчании, думали каждая о своем… За сыром крестная сказала, как бы подводя вслух итог своим мыслям:
— А почему бы тебе не выйти замуж?
Мадлена подскочила…
— Не надоедай мне, крестная.
— Я тебе только потому говорю, что ты не нравишься мне, не способна ты жить без мужа, монашкой.
— Монашкой? А почему бы и нет? Идея неплохая. Но из других соображений. Я не собираюсь связывать себя с мужчиной. Прожить с человеком целых восемь лет и обнаружить, что он писал детективные романы, признайся, это…
— Тут я с собой полностью согласна… Писать порнографические романы…
— Да что это с тобой? Откуда ты взяла, что он писал порнографические романы? Впрочем, я предпочла бы порнографию… И подумать только, что я ни о чем не спросила эту скотину Жана…
— Почему бы тебе не выйти за Жана?
Крестная говорила вполне серьезно, но, услышав смех Мадлены, тоже расхохоталась, однако тут же добавила:
— Что тут смешного? Мысль, во всяком случае, здравая. Он может не согласиться…
Жан — и не согласится? Да он готов оказать Режису любую услугу…
— С твоего разрешения, крёстная, я предпочту немножко подождать. На тот случай, если Режис устроит мне новый сюрприз.
За кофе обе снова замолчали. Кофе так и благоухал, крестная покупала его напротив, еще теплый после жарки. Говорили, что когда королева английская посетила Францию, фирма сделала эту смесь специально для нее, и королева, которая обычно лишь пригубливала кофе, попросила вторую чашку… Потом крестная включила телевизор: опять лыжники! Кофе и телевизор укачали крестную, она начала дремать. Крестная принадлежала к той породе людей, которые от кофе засыпают. Мадлена поцеловала ее; она предпочитала вернуться домой, ей хотелось провести сегодняшнюю бессонную ночь в постели Режиса, этого обманщика Режиса.
XIV. Живые
Мадлена попала к Лизе, когда та с Жильбером и двумя незнакомыми Мадлене друзьями только что вернулись с похорон. Они устали, были расстроены. А чьи похороны? Нет, Мадлена его не знала, хоронили одного друга Жильбера… Лиза засуетилась: «Виски? Чаю?»
— Когда я увидел, как выносят гроб, — сказал один из незнакомых Мадлене друзей. — я сразу подумал: опять он идет первым… Он всегда был мужественным, когда того требовали обстоятельства. Всегда шел впереди, а мы за ним. Помнишь, Жильбер, эту темную историю с пропажей цианистого калия в университете? Он сразу выступил. И сейчас он тоже не протестовал, смело пошел вперед, он умер, как жил… все брал на себя. Взял на себя и смерть…
Похороны — вещь утомительная, и теперь приятно было сесть за виски, горячий чай, приятно было вспоминать, рассуждать им, живым, удобно сидевшим в креслах.
— А помнишь, как он в лагере мучился ногами? А тот… как же его звали?..
— Жорж, — подсказал второй друг.
— Ах да, Жорж!.. Просто невероятно, как это я не вспомнил сразу его имя! Невероятно! Определенно впадаю в маразм… Так вот, Жорж говорил: да не спеши ты с твоими больными ногами, словно смерть за тобой гонится, а ведь она и так тебя поджидает впереди, как и всех нас, — в лагере или не в лагере… И вот он умер. Умер так же, как жил… Раз приходится умирать, что ж, вперед, идем умирать. Он, бедняга, брался за любое дело, что бы ему ни навязывали.
Мадлена слушала заупокойные хвалы. Стоит умереть, и всем ты становишься хорош…
— Возраст… — заметил второй. — Отсюда и общие интересы, разве нет? Что у нас общего с теми, кто не пережил ни этой войны, ни той? Они не знают даже, что такое омнибус… А мы все делали вместе… Мы как бы сообщники. А сообщничество поколения — вещь весьма важная. Воспоминания….
— Увидел я его в этом ящике и подумал: лежит он — такой же мужественный, каким был всегда…
— Вот мы дружим, — сказал Жильбер, — а никогда не встречаемся… Заняты другими делами, да и времена уже не те. Думаешь: дай-ка позвоню, загляну к нему… И вдруг оказывается, что уже поздно, не к кому заходить… Требуются по меньшей мере похороны, чтобы встретиться.
— Старые друзья редеют вроде волос… А ты, Жильбер, хорошо держишься, не поседел. Разве что оплешивел немножко.
Теперь они приглядывались друг к другу… Ну как, здорово я облез? Один из друзей разжирел и облысел, другой, напротив, усох, кожа на лице обвисла. Меньше всех пострадал Жильбер. Разница в возрасте не так велика — два, от силы три года, но это в счет не идет, все трое были одного призыва.
— А сколько венков… — У Лизы вдруг выступили на глазах слезы. — Надо бы мне сходить к доктору, он предупреждал, чтобы я за собой следила. Не идешь, не идешь, а потом — бац!..
— Н-да… Ты, Жильбер, не был в лагере, но, по правде говоря, при мысли, что он умер, что он уже испытал это, что он уже там, как-то не так страшно уходить. Как в лагере… Он нам объяснял, шел первым…
— Если это тебя вдохновляет, тем лучше…
— Пожалуй, и вдохновляет. Я серьезно говорю.
— До чего же я рад, что вы здесь. И подумать только, понадобились похороны, чтобы встретиться!..
Тут они были согласны, все это весьма печально, надо бы встречаться почаще. И они заговорили об университете, о клубе, который совсем захирел… А ведь было так приятно встречаться… вместе обедать… но мало-помалу обеды прекратились… Вклинилась война, а для этих двух еще и лагерь. Жильбера мало интересовали воспоминания о Сопротивлении, а те двое только о нем и говорили.
— По-моему, мадам, — сказал Бишю, тот, с обвисшей кожей, — мы вместе с вашим братом были в районе Лота…
— Где именно в Лоте?
— Да в разных местах… В маки.
— С Режисом?
— Да, да, с вашим братом Режисом, мадам. И мы очень гордимся тем, что нам довелось быть в маки со знаменитым ныне Режисом Лаландом.
— По-моему, вы ошибаетесь, мосье… Я никогда не слыхала от Режиса, что он был в маки.
Лиза даже побагровела. Но ее собеседник настаивал: в конце концов, надеюсь, не позорит же его этот факт… Да и Потэн, толстяк, подтвердил: именно Режис Лаланд и никто другой заведовал подпольной типографией в Г. Его чуть было не накрыли, ему пришлось бежать, и он очутился в маки, в военной части.
Мадлена, до сих пор не произнесшая ни слова, тоже подтвердила насчет типографии. Ей самой в ту пору было лет девять-десять. Но чему тут удивляться? Режис был человек скрытный; Лиза и Жильбер сами должны это знать… Да, но это уже не просто скрытность… Лиза никак не заслуживала к себе такого отношения. Мадлена подумала, что как раз то же самое пришло ей в голову, когда она узнала про детективные романы: зачем было скрывать от нее, этого она не заслуживала. Что касается Лизы и Жильбера, она знала, отчего Режис молчал — он не хотел их стеснять: раз Жильбер делал дела с немцами, не будем говорить при нем о Сопротивлении. Значит, он считал, что в его детективных романах было нечто, что могло ее стеснить? Не спросить у Жана названий… псевдонима… надо же! Может быть, в этих романах есть такое что-нибудь, касающееся ее лично? Мадлена пришла к Лизе с целью прощупать ее на сей счет, решив сама ничего не говорить… Но попала в неудачную минуту.
— Время, годы, — говорил Бишю, — они у тебя на глазах проносятся галопом…
— Есть средство остановить время, — Мадлена серьезно взглянула на Бишю, — надо его законсервировать: сидите взаперти, будьте глухи и слепы ко всему — так, чтобы до вас ничего не доходило. Тогда и время не будет проходить.
