Никола потер пальцем бледный нос. «Вот оно что! Они требуют?»
— Я полагаю, что он может подождать, — сказал он.
— А мы полагаем, что ждать нечего! — закричал Джонни. — Интеллигенция! Полагаю…
— Т-с-с, — зашипел на Джонни Андрей.
— Оставьте вы его, — сказал с досадой Виктор. — Вот что: если Левку не примешь в «Круг», я уйду.
Опанас вдруг сдался.
— Ну, что же, я не возражаю. Хоть завтра!
Ребята собрались снова через неделю. На сбор был приглашен Лев. Он сидел сзади всех, слушал Опанаса, изучал его и был доволен своими наблюдениями.
«Барахло, — думал Лев. — Но затея славная. Это как раз то самое, что нужно. Все-таки судьба обо мне не забывает».
Глава пятая
1
В жизни Льва, спустя год после его появления в Верхнереченске, произошли неожиданные перемены. Предсказания Петра Игнатьевича оправдались: мадам Кузнецова решила соблазнить Льва. К утреннему чаю она стала появляться в кружевном халате, сквозь который при желании можно было разглядеть все, чем в былые дни мадам Кузнецова прельщала друзей адвоката. Она трясла своими расплывшимися формами, хихикала, закатывала глаза. Когда Лев ложился спать, она являлась к нему, закутывала его одеялом, напрашивалась на объятия. Лев словно ничего не понимал, и мадам была вне себя от ярости. Желания ее росли с каждым днем. Она стала ревнива, под разными предлогами не отпускала Льва из дому, заводила с ним двусмысленные разговоры, старалась, разжечь своими прикосновениями и, наконец, взбешенная его робостью, решила повести дело иначе.
«Такой наивный, такой милый, милый ребенок, — думала она, — ему надо помочь!»
Однажды, когда Лев уже спал, полураздетая мадам пробралась в его комнату, скользнула под одеяло, обняла его и зашептала:
— Да ну же, иди ко мне. Ну, иди, глупый, не бойся!
Лев вскочил и испуганно закричал:
— Что такое, в чем дело?
Мадам что-то пролепетала, хихикнула, закрыла лицо руками и убежала к себе. Напрасно прождав Льва, она все поняла, взбеленилась и решила ему отомстить. Отныне Лев стал обедать на кухне. Мадам кормила его объедками и попрекала, попрекала без конца.
Лев решил уйти к бабке. Он узнал, что Катерина Павловна живет неплохо, и решил, что она не прогонит его, тем более что придет к ней не с пустыми руками.
Помогая Петру Игнатьевичу, Лев выучился сапожному делу и хорошо зарабатывал.
Однажды Петр Игнатьевич пожаловался ему:
— Плохо дело, Лева. Кожи нет, приходится переходить на резину. А резину к коже прибивать нельзя — деревянный гвоздь ее не держит, а железный рвет. Вот бы найти клей такой. А говорят, есть…
Лев задумался над словами Петра Игнатьевича. Он вспомнил, что в библиотеке отца была книжонка «Резина и каучук». Получив свои книги, он разобрал их, нашел нужную книжку, внимательно ее прочел и две недели возился в беседке, что-то мешая, подогревая, пробуя смесь на вкус и запах. Он извел огромное количество резины, несколько литров бензина и спирта и однажды принес Петру Игнатьевичу пузырек с желтоватой тягучей — жидкостью. Петр Игнатьевич приклеил ею кожу к резине, положил сушить и тщетно пытался потом отодрать одно от другого. Резина словно приросла к коже.
— Вот что, Петр Игнатьевич, — сказал Лев, — я вас буду снабжать этим клеем. Секрета его я вам, конечно, не скажу. Это очень сложный состав. Пользуйтесь им, но уговор дороже денег. Вы можете принимать заказы только с десяти ближних улиц. Остальные заказчики мои. Идет?
Петр Игнатьевич задумался.
— А узнаю, что обманываете, — клей отберу и больше давать не буду. Понятно?
Петр Игнатьевич кивнул.
Новоизобретенный клей давал Льву возможность просить у бабки приюта не в качестве сироты, а в качестве самостоятельного человека, который приносит в ее дом свою долю заработка.
Дело в том, что дядюшка Льва, Валентин, все еще держал близ рынка починочную мастерскую. Впрочем, Лев медлил с визитом: он еще надеялся, что мадам «перебесится».
Однако мадам решила довести дело до конца и выжить Льва.
Она подружилась с Софьей Карловной, бывшей гувернанткой Виктора. Гувернантка проклинала безбожника Петра Игнатьевича. По ее словам выходило, что он виноват в смерти брата. Она высохла, одевалась во все черное, двигалась, точно привидение. Мальчишки бегали за ней по улице и кричали:
— Дикая баба! Дикая баба!
Встречая Льва, гувернантка отшатывалась от него, крестилась и крестила вокруг себя воздух.
Обе женщины запирались в комнате мадам, и вдова кричала, стараясь, чтобы ее слышал Лев:
— Он хам, он грубиян, он мужик! О, боже мой, за что ты меня караешь?
Наконец терпение Льва лопнуло. Все зарабатываемые в мастерской Петра Игнатьевича деньги он отдавал мадам. Тем не менее она постоянно твердила, что Лев ее объедает, что он приживальщик и кот.
— Что вам от меня надо? — взревел однажды Лев.
— Чтобы ты убирался вон, мужик, скотина! — завизжала мадам.
Лев пожал плечами. Мадам бросила в него кастрюлю.
— Эдак вы убьете богоданного сына. Вас муж на том свете к ответу позовет.
— Мой муж был приличный человек, он не знал, что ты хам и подлец. Иуда! Убирайся вон! Или я донесу, что твоего отца расстреляли, что ты сам такой же!
— Молчать! — Лев грохнул кулаком по столу, посуда задрожала. — Развалина!
Мадам упала в обморок.
Вечером Лев пошел к бабке. Катерина Павловна сидела в кухне и пила чай. Она почти не изменилась за эти годы, лишь кожа на лице сделалась желтой и сухой.
Лев назвал себя.
Бабка пожевала губами и подозрительно посмотрела на внука.
— Никиту-то расстреляли?
— Расстреляли.
— Достукался. Вот и народила сынов, а остался одни Валентин. Ты слыхал, дядя-то Николай тоже помер?
— Нет, не слышал.
— Сошел с ума и помер. И Антошка помер. Бог наказал, потому что матери не слушались. — Старуха отхлебнула чай из блюдечка и подозрительно спросила: — А ты зачем ко мне? Не жить ли? Жить у меня негде, и кормить тебя нечем.
Лев промолчал.
— А помнишь, — продолжала, злобно усмехаясь, старуха, — как ты меня матом, матом?.. А ведь щенком был!
— Помню, — сказал Лев. — Это вы, что же, к слову или как?
— Догадывайся, батюшка, догадывайся! Матом меня, матом… Да еще и попрекнул. Хлеб наш, дескать, старая карга, ешь да еще ругаешься! — Бабка явно выпроваживала Льва.
— Прощайте, бабушка.
— Прощай. Заглядывай, коли что.
Лев прошел в мастерскую к дяде Валентину. Младший брат Никиты Петровича трепетал перед матушкой. Несмотря на явные выгоды, которые сулило изобретение Льва, он отказался поддержать племянника. Распрощались они холодно.
На углу Коммунистической Лев встретил Женю. Они остановились, поболтали о знакомых, о делах. Лев попросил разрешения проводить ее до дома.
У ворот спросил Женю:
— Ну, как у вас дела с Витей? Вы знаете, ведь он вам стихи посвящает. Постойте, постойте, вот они!
Лев вынул стихи Виктора, подошел к фонарю и, кривляясь, прочел мальчишеские излияния.
— Он у вас хочет руку просить. Он теперь нашел заработок: учит каких-то сопляков и получает в месяц воз дров и четверть молока. Солидно?
Женю душил смех.
Лев взял ее руку.
— Женя, — сказал он глухим голосом. — Может быть, это подлость, но я не могу молчать. Я знаю, что вы любите Виктора. Но я люблю вас.
Женя молчала. В первый раз ей так серьезно и сурово объясняется в любви взрослый, умный человек, о котором она так много думала, ради которого лукавила с Виктором.
Она прижалась к воротам, словно просила у них защиты, а он держал ее руку в своей и говорил что-то быстро и горячо…
2
Вечером Лев рассказал о своих невзгодах Петру Игнатьевичу. Тот смеялся до колик.
— Ну и баба. Ну и темперамент. Екатерина третья!
— Сучка такая! Нашла кого соблазнять! — негодовал Лев.
— Левка, — укоризненно говорил Виктор, — ну, что ты говоришь!
— Правильно говорит! — поддержал Льва Петр Игнатьевич. — Вот что, Лев, ты переезжай к нам, в заднюю комнату. И жить будем вместе и работать вместе.
Лев согласился. Они быстро договорились о дележе выручки и о том, сколько Лев должен платить за жилье.
Через несколько дней Виктор забрел в комнату Льва. Тот набивал гильзы махоркой. Виктор сел на кровать уронил голову на стол.
— Ты что, Витя?
— Тоска! Слушай, Левка, почему мы такие несчастные? Подожди… Вот погляжу я вокруг — люди что-то делают, о чем-то беспокоятся, чего-то хотят. Чего я хочу?.. Страшно, Лева, страшно сказать: я тоскую по старому дому. Как мы хорошо жили! Всего было много, все было в порядке. И все разрушено…
— Дорогой мой, — Лев похлопал друга по плечу. — Ведь об этом самом я толкую тебе! А ты, чуть что, на дыбы: это-де политика. Все политика, Витя. И жизнь наша — политика. И то, что ты будешь шататься без работы после школы, — это тоже политика. Их политика.
