— Надо бы осмотреть и второй этаж, чтобы узнать, так же ли он придется вам по вкусу, — предложил я.
— Ну, конечно, — сказала Зоя, взяв мужа за руку, — давайте поднимемся на второй этаж.
— А вы не хотите на него взглянуть? — окликнул Грасьен пришедших на свадьбу юношей и девушек.
Затем он обратился ко мне и графине:
— Вас я не принуждаю; думаю, что вы и так уже все видели.
Графиня собиралась ответить «нет», но я остановил ее.
— Позвольте попросить вас принять участие в сюрпризе, который мне удалось устроить, сударыня, — сказал я, — и если этот пустяк заслуживает награды, я буду вдвойне счастлив получить ее от вас — в таком случае, награда значительно превзойдет величину заслуги.
— Хорошо, — согласилась г-жа де Шамбле, — но с одним условием: вы мне обо всем расскажете.
— О! Рассказывать почти нечего, сударыня, — ответил я, указывая на открытую дверь в сад, сквозь которую виднелись плодовые деревья и цветочные клумбы.
Графиня устремилась в сад, как бы повинуясь моему внушению, и вскоре мы оказались под аркадой, густо увитой виноградом, который не пропускал ни единого солнечного луча.
— Посмотрим, так ли уж вам нечего рассказать, — произнесла Эдмея, снова переведя разговор на мой подарок новобрачным.
— Я имел честь говорить вам, сударыня, когда мне впервые посчастливилось вас увидеть, что, не будучи игроком, я, тем не менее, выиграл в карты довольно крупную сумму.
— Ваш выигрыш составил семь тысяч триста франков?
— Когда вы рассказали мне о Зое и Грасьене, я решил вложить эти деньги в устройство их быта, и, таким образом, освятить золото, происхождение которого казалось мне не совсем безупречным. Как вам известно, я дал Зое две тысячи франков на выкуп ее жениха, а затем истратил три тысячи на этот дом. Я приобрел его как посредник, чтобы молодожены сообща владели собственностью. Наконец, на оставшиеся две тысячи триста франков я купил инструменты и мебель. Как видите, счастье супружеской пары обошлось мне недорого.
— Счастливее всех тот, кто может делать других счастливыми! — воскликнула графиня, пожимая мне руку.
Мы продолжали гулять; г-жа де Шамбле погрузилась в свои мысли, и вскоре ее задумчивость обернулась печалью.
Я увидел, как две слезинки показались в ее глазах, покатились по длинным ресницам и, подобно каплям росы, упали на траву.
Забыв о моем присутствии, графиня приложила к глазам носовой платок. Некоторое время я молчал, не решаясь беспокоить ее, а затем произнес
как можно осторожнее, чтобы постепенно вывести ее из забытья:
— Сударыня, я позволю себе кое-что вам сказать. Графиня подняла на меня свои голубые глаза: в них еще блестели слезы.
— Что именно? — спросила она.
— Я знаю, какое воспоминание заставляет вас плакать.
— Неужели? — удивилась она и, покачав головой, с грустной улыбкой прибавила: — Это невозможно!
— Вы думаете о поместье Жювиньи.
— Я? — вскричала Эдмея, глядя на меня с испугом.
— Вы вспоминаете маленькую комнату, обтянутую белым муслином поверх небесно-голубого атласа.
— Боже мой! — воскликнула графиня.
— Вы также мысленно обращаетесь с молитвой к той небольшой мраморной Богоматери, что хранит ваш венок и букет флёрдоранжа.
— Да, она сберегла его, — произнесла г-жа де Шамбле с еще более печальной улыбкой.
— Стало быть, я был прав, — продолжал я, — когда говорил, что знаю, о чем вы думаете.
— Мне неизвестно, сударь, — сказала графиня, — каким образом вы проникаете в чужие сердца, но я не сомневаюсь, что этот божественный дар был ниспослан вам за то, что вы утешаете страждущих.
— Но если страждущие нуждаются в моем утешении, сударыня, им следует поведать мне о причине своих страданий.
— Раз эта причина вам уже известна, что еще они должны вам сказать?
— Разве вы не чувствуете, сударыня, что можно успокоить боль, излив ее в сердце друга? Жидкость, переполняющая одну чашу, легко умещается в двух кубках. Расскажите мне о Жювиньи, сударыня, а также о той благословенной поре, когда вы там жили… Поплачьте, рассказывая об этом, и вы увидите, как слезы унесут былую горечь ваших страданий.
— Да, я с вами согласна, — призналась графиня.
Мне не пришлось ее больше уговаривать, тем более что она и сама, видимо, испытывала потребность поплакать, к чему я ее призывал.
— Да, — продолжала г-жа де Шамбле, — когда я узнала о продаже Жювиньи, это было для меня страшным ударом. Я рассердилась на господина де Шамбле не за то, что он продал землю, и даже не за то, что он продал дом, а за то, что он не предупредил меня об этом заранее, чтобы я могла вынести из маленькой комнаты, о которой вы каким-то образом узнали, дорогие мне с детства и юности предметы, ведь память о них хранит мое сердце… Если бы только, — добавила графиня, — если бы только я могла взглянуть на свою комнату в последний раз, навеки проститься с любимыми вещами и помолиться у ног моей бедной маленькой Богоматери, это не избавило бы меня от страданий, но, возможно, боль была бы не такой сильной. Бог не даровал мне такого утешения… Давайте поговорим о чем-нибудь другом, сударь.
— Последний вопрос, сударыня: разве вы не можете получить от нового владельца поместья то, чего не смогли добиться от мужа? У него нет причины дорожить памятными вещами, о которых вы сожалеете. Он разрешит вам на них посмотреть и даже унести их с собой. Трудно поверить, что нынешний хозяин придает этим предметам такое же значение, как вы, это было бы невероятно. Если вы что-то предпримете, пошлете ему записку или письмо…
— Я совсем не знаю этого человека. Мне говорили, что он живет в Париже, даже имя его мне неизвестно.
Я собрался было возразить, но тут мы услышали приближавшийся детский голос, громко повторявший: «Матушка!»
В тот же миг я увидел в конце аркады девочку лет пяти-шести, которая подбежала к нам и бросилась в объятия графини.
Эта девочка назвала г-жу де Шамбле матушкой!
Я почувствовал, что меня поразили в самое сердце, и, вероятно, сильно побледнел — мне даже пришлось прислониться к одной из арок, чтобы удержаться на ногах.
Графиня наклонилась и поцеловала девочку, но не так нежно, как сделала бы это мать.
Выпрямившись, она посмотрела на меня и, видя, что я побледнел и дрожу, спросила:
— Что с вами? По-моему, вам плохо!
— Мне сказали, что у вас нет детей, сударыня, — произнес я едва слышным голосом.
Графиня посмотрела на меня удивленно и спросила:
— Ну, и что же?
— Сударыня, девочка зовет вас матерью.
— Она мне не дочь, сударь. Этого ребенка определили ко мне, чтобы заставить меня совершить благое дело.
